Я лежал на газоне, положив сумку под голову. Мимо проехал полицейский патруль на мотоцикле с коляской. До открытия банка оставалось более 10 минут. У меня были часы с секундной стрелкой и точным ходом. «Проверим вашу немецкую точность», - подумал я. В банке мне нужно было поменять доллары на дойч-марки и получить монеты для телефона-автомата. Снова проехали полицейские. «Вероятно, гнездо у них рядом», - вспомнил я анекдот про крокодилов, которые что-то разлетались, пугая ворон.
Ровно в 15.00 я зашёл в банк. Было четыре окна, и у каждого стоял клерк. Я сказал, что мне надо, и через минуту пошёл к выходу. - Дойч-банк решает любые проблемы своих клиентов, - услышал я.
Позвонил по телефону: - Фрау Гирш. Я немного опешил: вот и Ира уже стала фрау. Представился и спросил Бориса.
– Юра, он придёт через 20 минут.
– Пусть подождёт моего звонка.
В кафе я заказал пиво, указав на бутылку с горлышком, обёрнутым жёлтой фольгой.
– Вы садитесь за столик, мадхен принесёт вам пиво.
Столики стояли на тротуаре. Я сел. По соседним столикам прыгали воробьи. Появилась мадхен и поставила на стол вазу с цветком и подставку под кружку. Потом появилось пиво. Я разбираюсь в пиве в зависимости от чувства жажды, температуры окружающего воздуха и настроения. Пиво мне понравилось. Вспомнил, что в Оксфорде мы пили пиво с варёной горячей картошкой и рыбой. Картошины были размером с кулак, разломаны, а в середине была рыба, части рыбы. Зная, что в Англии запрещено подавать на стол рыбу с костями, я не опасался, пил пиво и закуской наслаждался. Здесь тоже всё было хорошо. Воздух был выше 20 градусов, а воробьи на соседних столиках только забавляли.
Борис сразу ответил и сказал, чтобы я от собора никуда не уходил. Он появился в шортах, загорелый.
- Ты, как всегда, без штанов, - приветствовал его я.
Мы не виделись года четыре. Тогда он был главным механиком нашего атомного ледокола «Таймыр». Но всё внезапно изменилось. Его матери понадобилась операция, и Борис решил везти мать в Германию. Пришёл к начальнику «Атомфлота» Станиславу Рукше, с которым когда-то работал на одном из ледоколов, где Борис был старшим вахтенным механиком, а Рукша был старшим инженером службы КИП (контрольно-измерительных приборов). Посредственным. Вместе стояли вахту.
Борис обрисовал начальнику ситуацию. У него накопилось много отгулов за переработку, и он спросил разрешения компенсировать отгулы деньгами, что не возбранялось, а иногда и приветствовалось – работать некому, а отгулов у народа много. Начальник Вячеслав Рукша выслушал Бориса и заявил, что компенсацию не разрешает, сославшись на финансовые трудности.
– Тогда я буду вынужден уволиться, - сказал Борис.
(В этом случае будут компенсированы все отгулы и положенный отпуск). Начальник обиделся. До этого он уже пообтирался в каком-то окружении у Президента и непокорности не терпел.
– Обратно я тебя на должность главного механика не возьму, - сказал начальник и, подумав, добавил, - и на старшего механика не возьму, только на старшего вахтенного возьму.
Борис не выбирал – нужно ехать делать операцию. В Германии Борис подал документы, мать у него была украинкой, а отец немцем (приволжским, с переселением в Казахстан во время войны). Им сразу дали квартиру на третьем этаже. Матери сделали успешную операцию. Перед выпиской матери из больницы Борис обратился в администрацию города, сказав о трудности для матери подниматься на третий этаж. В тот же день им дали квартиру на первом этаже.
Мать постоянно говорила Борису, что это он подарил ей эту часть жизни после операции.
В Россию Борис решил не возвращаться. Его возраст в то время был, по германским меркам, предпенсионным, и ему выплачивалось только пособие, без права покупки автомобиля (чтобы деньги тратил не на автомобиль, а на себя). Пособие было раза в два выше моей зарплаты на ледоколе в Арктике. Два раза в неделю Борис должен был пару часов «пахать» на город Дрезден, в котором они жили. Можно было в парке подрезать розы, но Борис выбрал работу механика - в детском саду ремонтировал детям велосипеды.
В Дрезден перебрались и дочь с мужем, и сын Рудольф.
Через некоторое время Борису показалось, что пособие его не достаточно велико, и он обратился в администрацию. Было слушание дела. Борис сказал, что, хотя он и не полнокровный немец, но в детстве бабушка ему пела колыбельные на немецком языке. И запел. У судей на глазах появились слёзы. Пособие увеличили в полтора раза.
Была у него и машина «Волга», которой ещё не было 30-ти лет. Когда он ездил по дорогам Германии, на его автомобиль оглядывались, полагая, что под капотом у этой развалюхи двигатель на много литров. Под Новый год Борис решил поехать в Париж к своим питерским приятелям. балерине Волковой с мужем. До Парижа оставалось километров 20, когда «Волга» заглохла и, по всем признакам, навсегда. Борис позвонил в техническую скорую помощь. Французы не любят говорить на иностранных языках, хотя, разумеется, знают их в сервисных службах. В ответ на замечание Борис предложил, кроме немецкого языка, ещё английский, финский, а также русский. На другом конце затихли. Техничка прибыла. Бориса довезли до Парижа, а через дня три сообщили: машина не ремонтнопригодна. И предложили вариант: машину под пресс, Борис ничего не платит и не получает. Уезжая из Парижа на автобусе, Борис почувствовал большое облегчение и малознакомое постсоветским людям чувство свободы, хотя бы внешнее.
Мы пошли к нему домой. Он угощал меня пивом, таким же, которое я пил в кафе. Борис сказал, что это очень хорошее пиво. Мы подналегли. Я спросил его о трудностях проживания в неметчине.
- Понимаешь, - сказал Борис, - в субботу я выношу ящик пустых пивных бутылок, и сосед выносит ящик пустых пивных бутылок, но, если я ему предложу вместе выпить пива, он согласится и мы не пойдём ни ко мне, ни к нему, а пойдём в кафе на углу.
Мы ещё посидели, и его сын Рудольф сказал, что этот ящик с пивом заканчивается.
– Неси второй, - сказал Борис.
Первое наше знакомство с Борисом состоялось в далёком 1964 на ледоколе «Ленин», куда Борис Гирш прибыл после окончания высшей мореходки – «Макаровки». Его определили в ЦО (Центральный отсек), где находится атомный реактор, в котором, по меткому выражению одного из братии пишущих, «под этой тяжёлой плитой с лёгким треском раскалываются ядра урана». Во время стоянки реактор «был на нуле», но продолжался съём остаточного тепловыделения и температура воды первого контура, высоко радиоактивной воды, постепенно снижалась. Мастер ЦО Гирш пошёл на обход ЦО.
Когда он проходил мимо одного из четырёх главных циркуляционных насосов, которые и прокачивают воду первого контура через реактор, фланец насоса разгерметизировался и вода первого контура окатила мастера ЦО Бориса Гирша с головы до ног. Радиационный инцидент. Смывать горячей водой нельзя – раскроются поры тела и воду радиоактивную из пор будет не выковырнуть. Смыли тёплой водой и попытались отмыть тело «шилом», как моряки называют спирт. Помогло мало. Сообщили в Институт Биофизики в Москву, который исследует ВСЕ радиационные инциденты на территории России с 1948 года. Борис полетел в Москву. (В этом институте я обследовался в 1957 году с подозрением на катаракту глаз после облучения потоком нейтронов на «быстром реакторе» (реактор на быстрых нейтронах) с ртутным теплоносителем в г. Обнинске, в 107 км. от Москвы).
Борис прибыл в Биофизику, ему подсчитали дозу облучения, которая была определена в размере 200 Бэр (Биологических эквивалентов рентгена). Много это или ещё мало? Атомная установка и биологическая защита ледокола «Ленин» рассчитывалась на ПДД (предельно допустимую дозу облучения) для работников ЦО 15 Бэр в год. Считалось, что при такой дозе облучения у человека не произойдёт никаких изменений в организме в худшую сторону по понятиям медицины тех времён. За первые 5 лет эксплуатации ледокола «Ленин» я собрал все данные по облучению и опубликовал их в журнале «Атомная энергия» (август 1963). В статье все данные точные и не фальсифицированы.
Отмечены случаи получения доз и в 25, и в 30 Рентген. Если вам будут вешать лапшу, что кто-то «хапнул» большую дозу на ледоколе «Ленин», это ложь, пошлите его … ко мне. Кроме случая с Борисом Гиршем, ничего подобного не было. Мне даже рассказывали о бабушке, которая переоблучилась при строительстве ледокола. Но ни одной женщины не было в ЦО за всё время со дня физпуска реактора до окончания 30-летней эксплуатации ледокола. Запрещено законом. В стране никто не верит официальным сообщениям, этим и пользуются мошенники, сообщая «по секрету», что «хапнули» на ледоколе большую дозу и теперь у него потеет между большими пальцами ног. Кроме того, значительная часть мужского населения, начиная со старшеклассников, окажется непригодной по состоянию здоровью для работы на атомных установках.
Бориса взяли в оборот медики и стали его организм проверять и обследовать. Врачам Борис сказал:
- Делайте всё, что считаете нужным, но я по-прежнему хочу ходить в море.
Делали многочисленные анализы крови и «сахарную кривую», и пункции костного мозга, и из спины, и из грудной клетки. В итоге Борис Рудольфович Гирш вернулся работать на ледокол «Ленин». По выражению самого Бориса Гирша:
- Я себя плохо так и не почувствовал ни во время облучения, ни после.
В России у Бориса был дом с виноградником в Крыму, в Анапе. Проживая в Германии, он приехал в Анапу и дом продал. При выезде из Анапы рано утром, его автомобиль заблокировали, к голове приставили пистолет - и забрали все деньги. Не учёл Борис советскую действительность, расслабился на гнилом Западе.
На ледоколе группа энтузиастов, с разрешения начальства, из судовой шлюпки смастерила яхту. На яхте стоял дизель, но было и парусное вооружение. Моряки шустро ходили по Кольскому заливу и набирались опыта. Потом пришла бредовая идея перейти на этой самоделке из Мурманска в Ленинград через Баренцево и Белое моря, систему каналов, в Балтийское море.
Из навигационных приборов был компас на уровне школьного, какая-то рация и всё. Борис пригласил судового моториста – специалиста по дизелям, посадил в яхту жену и сына и отправился из Кольского залива в море Баренца, которое бывает спокойным несколько дней в году, высматривая по компасу, когда бы им повернуть направо, чтобы не промахнуться мимо входа в Белое море. Но нахальным и отважным людям везёт, и они после длительных мытарств вошли в Финский залив. Яхту поставили в Стрельне под Питером.
Я много раз корил Бориса за эту неоправданную дерзость: взять жену и сына на утлое судёнышко, непригодное для морских странствий, и отправиться в столь длительное плавание, рискуя жизнями близких людей, неизвестно за что, ради чего? Вероятно, мне, проведшему детство в Уральских степях, было не понять мечтаний и устремлений Бориса Гирша. Я знал, что «и в чистом поле можно заблудиться», моря пройти – не поле перейти!»
С Борисом нас связывало многое: и голодное детство, и одинаковое отношение к советской власти. Как и многие, прошедшие «разруху и голодуху», он был добр и отзывчив. Я поверял ему многое, о чём, кроме него, никто до сих пор не знает. Хорошо было иметь такого друга рядом.
Он приехал в Петербург в 2008 продать свою яхту, которая так и стояла в Стрельне. У метро «Василеостровская» мы встретились 25 мая втроём: был ещё Олег Никаноров, тоже из первого экипажа ледокола «Ленин». Посидели на лавочке, поговорили о жизни.
Борис решил немного подремонтировать яхту, придать ей надлежащий вид и продать. Работал на яхте. Лето было жаркое. Решил искупаться. Нырнул с носа яхты. Под водой, на небольшой глубине, оказалась бетонная плита.
Добавить комментарий