Её давно нет на земле. Но почему-то я не только часто вспоминаю её, но и постоянно ощущаю какую-то свою вину. Как будто могла для неё сделать что-то нужное и не сделала. Да нет же, не могла. И города разные, и расстояние большое, и ни денег, ни связей, которые могли бы помочь, у меня отродясь не было. А вот поди ж ты...
Ей рассказали о нас, когда мы были в ссылке. То есть в ссылку после лагеря этапом был доставлен мой муж ─ осуждённый за свои стихи поэт Анатолий Бергер. А приехала я к нему добровольно, но всё равно для КГБ была ссыльной. Первое, что спросила Елена Михайловна:" Не надо ли им собрать тёплые вещи?" И когда наши друзья сказали ей, что тёплые вещи у нас есть, она спросила, не надо ли собрать тёплые вещи другим ссыльным. И только узнав, что в этом сибирском посёлке Курагино, кроме Толи, один ссыльный и у него тоже есть всё необходимое, успокоилась.
Когда после возвращения из ссылки я приехала в Москву, с Еленой Михайловной Ходуновой мы встретились как старые близкие знакомые, скорее даже как друзья. Она работала во Всероссийском Театральном Обществе в тогда ещё не сгоревшем доме на улице Горького. Из за границы получала очень ценные материалы особенно о польских театрах, международных конференциях. И когда я приходила к ней, выдавала мне листы в такой последовательности: "Это Вы читаете сегодня ночью и приносите завтра, эти материалы можете оставить у себя до своего отъезда, а вот это можно взять в Ленинград и показать близким".
Часто со мной в ВТО отправлялась моя московская подруга Света. Елена Михайловна всегда начинала разговор так, как будто попрощались мы с ней накануне вечером. " Я говорила Вам, что мне не понравился ─ и называла имя польского актёра─ А он сейчас куда-то уехал, и я даже не знаю куда". Когда мы выходили, Светка спрашивала о чём рассказывала нам Ходунова. Хорошо, что я знала, какую роль в каком спектакле играл тот польский актёр. А уж он ...Вернее Он. Это был великий режиссёр Ежи Гротовский, чьим творчеством она жила, за всеми переменами его творческой судьбы неизменно следила.
О её жизни вне театра я знала мало. Как-то рассказала:" Был у меня муж. Тихий такой Рабинович. Когда умер, в столе его мы нашли материалы о театре Мейерхольда. И это в ту самую пору». Не сразу, но поведала своё горе. У Елены Михайловны погиб сын. Почему-то ─ я во всяком случае не поняла почему, он уехал в Среднюю Азию, работал водителем грузовика или автобуса, упал в пропасть. Позже проговорила: " Мне всё кажется, что это самоубийство".Больше ничего не прибавила. А я всё боялась расспрашивать, боялась причинить боль. И зря.
Я познакомила Елену Михайловну с моей учительницей ─ преподавательницей театрального института Анной Владимировной Тамарченко. Мы сидели в кафе, и Анна Владимировна, у которой любимая ученица только что потеряла сына, без всякого смущения спросила, как Елена Михайловна смогла выйти из этого страшного состояния, справиться со своим горем. Елена Михайловна ответила просто, похоже ей легче было говорить об этом с малознакомым человеком: " Мне помог Ежи. В ночь гибели моего сына он мне приснился и сказал: " Я буду тебе за сына".И в эту минуту я поняла, насколько дорог ей этот человек, и не только как режиссёр. Он, видимо, тоже ощущал особую связь с ней. Когда Елена Михайловна спросила его, можно ли ей написать о том спектакле, который она не видела, он ответил: "Можно, если это ты".
Гротовский отошёл от живого театра. Ему понадобилось иное существование в искусстве и жизни. Елена Михайловна рассказывала мне о тех психологических тренингах, которые он проводил: в одном помещении собирались люди разных возрастов, разных национальностей. Демиург предлагал им расположиться посвободнее, кому как удобно, и прожить вместе ночь. И назавтра, как говорили участники, они все понимали язык друг друга. Ещё он устраивал какой-то помост, советовал пройтись по нему, ощутить свою невесомость.
Елена Михайловна позвала меня к себе домой, поставила гладильную доску на стулья. Но я, человек мало поддающийся, лёгкости особой не почувствовала, спрыгнула с её помощью. Потом мы сели за стол. Готовить она не умела, но хотела меня угостить. Сделала какой-то салат и отварила большой кусок мяса. Мяса мы обе с ней не ели, ограничились салатом, выпили кофе, и она решила отнести мясо внуку. Это девяностые годы, время было голодное. Пошла. В метро сидел мальчик и играл на флейте. Елена Михайловна послушала его, отдала ему мясо и вернулась домой.
О Гротовском она писала книгу. Стала посылать мне главы из неё. Я отправила ей свои замечания. Волновалась. У меня уже был опыт, когда человек, даже просивший править его текст, не мог сдержать свою обиду на мои правки. От Елены Михайловны я получила такое нежное, такое благодарное письмо.
Когда умерла Елена Михайловна Ходунова, я была в Ленинграде. Приехать не могла. Ни с кем из близких её не была знакома. Не знаю, где её могила, не знаю, какая судьба её записок о Гротовском. Ничего не нашла в интернете. Не нашла...Не знаю...
Но ведь должна была знать...
Добавить комментарий