Свободный человек жил под еврейским именем Лека Либерман в Ленинграде, затем под ивритским – Арье Лев-Ран в Израиле и США. Последнее высечено на его могильной плите. Но на написанной им книге «Кто такой еврей? Что там происходит? Рассказ еврея из Советского Союза», хранящейся в семье Лев-Рана, начертано его истинное имя – Бен Хорин, что можно перевести как «Свободный человек».
Ленинградские друзья Свободного человека попросили меня составить его портрет (вплоть до снов!) из деталей - почти растворившейся во времени – жизни своего друга. А доктор Алик Шапиро поведал мне некоторые факты биографии Свободного человека, которого он знал еще с тех пор, когда того звали Лека Либерман.
Откровения Свободного человека:
Мой прадед был кантонистом, прослужил 25 лет в царской армии. Его дочь, моя бабушка, получила право жительства вне черты оседлости. Мой отец родился на Урале, а мать в Сибири. Родители не получили религиозного воспитания, но дедушка и бабушка посещали в праздники синагогу. Моя мать была далека от еврейства, а отец самостоятельно учил идиш и штудировал историю евреев. В молодые годы они приехали в Петроград, где учились и прожили всю свою жизнь. В моем детстве (30-е годы) атмосфера в доме, где мы проживали, была интернациональной: русские, грузины, армяне, евреи… Наша семья была ассимилированной и никогда не страдала от еврейского комплекса. В те годы я и понятия не имел, что такое антисемитизм. Но как-то летом на даче под Ленинградом, куда меня отправили на каникулы, я впервые услышал слово «жид».
Моя бабушка, выглянув в окно со второго этажа дачи, поинтересовалась у дедушки; «Абрам, внук дома?». А я играл в это время во дворе с детьми. Они неожиданно окружили меня и начали кричать; «Абгам! Абгам!» - и стали плясать вокруг меня. Я обиделся до глубины детской души. Потом я пытался найти ответ у старших. Но бабушка отмалчивалась, а дедушка ответил: «Имя Абрам им режет слух. Почему? Вырастешь – поймешь!»
Из рассказов доктора Шапиро:
Наше знакомство с Лекой состоялось в 1947 году, когда нам было по 18 лет. То был удивительно талантливый мальчик на нашем курсе в Первом ленинградском мединституте. Внешне это был некрасивый, в толстых очках (он был болен тяжелой глазной болезнью), с большим носом студент. О таких, как Лека, говорят, что у них типично еврейская (я бы добавил – немного карикатурная) внешность. Но уже буквально через год, на втором курсе, он стал человеком, вокруг которого концентрировалось очень много студентов. Он как магнит притягивал к себе ребят. Лека всегда был в центре внимания: он все знал и меньше пятерки не получал.
Откровения Свободного человека:
В 30-е годы прошлого века начались аресты среди наших знакомых. Мой отец избежал ареста. Он работал в лаборатории завода строительных материалов, в котором пересажали все руководство. Почувствовав опасность, отец взял семью и ехал из Ленинграда на юг в маленький городок.
До сих пор не стирается из памяти одно детское впечатление. Рано утром к нашем дому подъехала машина «скорой помощи», детей отогнали от нее. Но мне удалось увидеть происходящее. Из подъезда на носилках вынесли труп, укрытый простыней. Потом мама мне рассказала, что этот знакомый им человек застрелился, чтобы избавить семью от преследований, поскольку считал, что со дня на день его должны арестовать.
Из рассказов доктора Шапиро:
В начале 50-х годов начинаются гонения на евреев. В нашем мединституте арестовывают преподавателей, в частности, профессора Якусова, заведующего кафедрой фармакологии. За ним – группу студентов, в которую входил и один студент с нашего курса. Ребят обвинили в том, что они, мол, хотели после окончания института поехать по комсомольской путевку в Израиль и лечить там евреев. Студенты были осуждены и отсидели в лагерях по 5-6 лет. Лека, как я знаю, был в том «Деле студентов» косвенно замешан. Но мы никогда эту тему не обсуждали – это была неприкосновенная зона. (А вот наш сокурсник Воля Гринфельд, который до своего последнего часа вел дневник в Израиле, вспоминал, что еще в 1947 году Лека Либерман говорил с ним о создании еврейского государства).
Слава богу, Леку не тронули и он продолжал заниматься на кафедре биохимии и эндокринологии. И вот – распределение. Мы считали, что его как блестящего студента оставят заниматься наукой. Но он получает распределение в Кохтла-Ярве, участковым врачом. А Волю Гринфельда, второго гения нашего курса, о котором я уже упоминал, отправляют на остров Находка с молодой женой Викой Киршенбаум.
Но вернемся к Леке. Он работает в Кохтла-Ярве, продолжает ездить в институт и через четыре года, в 1957 году, защищает кандидатскую диссертацию. Вскоре заканчиваются обязательные (для отработки) три года. Лека возвращается в Ленинград, его принимают на работу в Институт акушерства и гинекологии Академии наук СССР, где он защищает докторскую диссертацию. Он стал доктором в 36 лет, что в медицине, да еще в те времена, было невиданным успехом. Он, Лека Либерман, старший научный сотрудник, становиться заведующим отделением эндокринологии институтской клиники.
Откровения Свободного человека:
В 1948 году появились в советской прессе сообщения о создании Государства Израиль. Я жил в это время на даче, где собрались мои друзья для обсуждения этого удивительного события. Кто-то принес ивритскую грамматику на итальянском языке, вышедшую в свет в 70-х годах XIX века. По ней я начал изучать иврит и выучил 50 слов. Однажды мне в руки попала книга «Элеф милим» («Тысяча слов»). Я ее скопировал. Брать учебники иврита в библиотеке я не мог. Библиотекарь записывал данные человека, интересовавшегося подобной литературой, и, насколько мне известно, передавал в компетентные органы. Я решил не подвергать себя опасности. Главное для меня – уехать в Израиль.
Из рассказов доктора Шапиро:
Лека получил звание профессора в 1967 году. В том же году отыскиваются родственники Либерманов и Марья Абрамовна, мать Леки, получает разрешение посетить ее французских братьев и сестер. Марья Абрамовна побывала в Париже, а когда вернулась, рассказала нам, как: живут во Франции.
Однажды мне звонит Лека: «Приходи! Я получил разрешение на поездку во Францию!» Мы, естественно, прибежали. Сидели, трепались, шумели. Помню, моя жена сказала Леке, чтобы он, не дай бог, не вернулся обратно с какой-нибудь парижанкой.
Сегодня я понимаю, что на той встрече Лека вел себя несколько необычно. Он был человеком без сантиментов. Нежностей не признавал. Ни в отношениях с женщинами, ни с друзьями. Например, придешь нему, поговоришь, встанешь, уйдешь – он вдогонку только: «Привет!» Ты мог идти к двери, надеть шапку, пальто и выматываться – он даже не вставал. Но в тот вечер Лека вдруг вышел за нами на площадку, помахал рукой и долго смотрел, как мы спускаемся по лестнице. Нам казалось, что он был какой-то потерянный. Мы даже шутили по этом поводу: ему, мол, не очень-то хочется ехать во Францию.
Откровения Свободного человека:
Для многих годы учения – самые счастливые в жизни. А для меня время пребывания в альма-матер – самое несчастливое. Это место, где был арестован мой друг, где увольняли, издеваясь над ними, лучших учителей, где были раздавлены все человеческие и моральные принципы, где ты чувствовал себя человеком второго сорта.
На втором курсе у нас случилась следующая история. Один студент-антисемит назвал другого студента «жидовской мордой». В ответ получил пощечину. Антисемит подал жалобу в комитет комсомола. Состоялось собрание, но оказалось, что студент-еврей, который ударил его, не был комсомольцем.
На собрании обсуждался вопрос об исключении студента-антисемита из комсомола или вынесении ему выговора. Первое автоматически влекло за собой и исключение из института. Что интересно: все студенты-евреи голосовали за исключение. А некоторые еврейские девочки – за выговор, так как собирались выйти замуж за русских.
Из рассказов доктора Шапиро:
15 мая, как мне помнится, Лека должен был вернуться из Парижа. Ожидалось, что мы отметим вначале мой день рождения, а через неделю его. Но вдруг получаю открытку из Франции. На ней аккуратным Лекиным почерком написано: «Дорогой Алик, поздравляю с днем рождения». На открытке штамп: «Аэропорт Орли». Я решил, что Лека послал открытку перед посадкой в самолет и, наверное, он уже дома. Звоню Марье Абрамовне: «Лека вернулся?» В ответ: «Нет. Он еще задержится». Недели через две Марья Абрамовна тревожным голосом приглашает меня и еще одного нашего товарища зайти к ним домой. Забежали. Лекин отец просто без памяти. Мама держится: «Ребята, Лека не приедет. Вот, прочитайте письмо». Оно, если мне не изменяет память, было послано в МВД СССР, в институт, где Лека работал, и родителям. Суть письма такова: «Я, Леонид Лазаревич Либерман, страдаю очень тяжелым глазным заболеванием, которое не дает возможности продвигаться в моей научной деятельности. Я обращался в медицинские учреждения СССР, но, к сожалению, мне везде отказались помочь. Когда я приехал в Париж, то обратился к врачам, которые оценили мое состояние как серьезное, но отказались меня прооперировать и порекомендовали обратиться к израильским врачам. Я выехал из Франции в Израиль 20 мая 1967 года. Никаких политических целей я не преследую, мои родители остались в Ленинграде, друзья – в России».
Откровения Свободного человека:
В январе 1950 года произошло событие, повлиявшее на мою дальнейшую судьбу. Однажды зазвонил телефон и некий человек поинтересовался, не могу ли я посвятить ему несколько минут для разговора в здании КГБ. Разговор не предвещал мне ничего хорошего. Многие люди знали, что означает такое приглашение. Я предупредил об этом маму. Уничтожил все документы, которые могли бы скомпрометировать меня и моих друзей.
В КГБ два следователя начали задавать мне вопросы. Сначала я пытался притвориться дурачком, рассказывал им о биохимических опытах, но затем они стали интересоваться моими друзьями. Как я их понял, их интересовал мой самый близкий друг. Его отец был казнен в 1942 году в лагере. Отец моего друга был евреем, мать – русской. Сына записали по матери.
Опрос продолжался 13 часов без перерыва, без воды и пищи. Позже я вспоминал этот допрос и не мог понять, о чем же мы говорили столько времени. Потом я пришел к выводу, что они хотели получить компромат на моего друга. Через несколько дней был обыск в общежитии, в котором жил мой товарищ, у него изъяли дневники. В них отыскали строчку, где он признавался, что любит музыку Бетховена, а не Шостаковича. На этом основании друга обвинили в антисоветчине и дали 10 лет. Он вышел из лагерей в 1956 году, по амнистии.
Через две недели после ареста моего друга ко мне подошел один из студентов и сказал, что нам надо прекратить публичные встречи, так как грядут, по его мнению, новые аресты. Я почти не был знаком с этим человеком, но знал, что он был близок с моими друзьями.
Через несколько месяцев меня опять вызвали в КГБ, где поинтересовались, считаю ли я своего друга невиновным. Ответить, что друг виноват, - плохо, не виноват – тоже плохо. Я сказал, что верю только тому, что сам вижу и слышу. А от моего друга я никогда не слышал ничего предосудительного. На этом мои контакты с КГБ закончились.
Из рассказов доктора Шапиро:
Лека был первым человеком, который вот так уехал или, вернее, убежал из России. В институте, где он работал, начались партсобрания, которые вылились в гонения на сотрудников-евреев. Их стали увольнять. А через месяц в газете «Советская Россия» появилась статья «История одного падения», в которой Леку называли предателем, подонком и так далее. Естественно, наша связь с ним прервалась. Но однажды звонит мне кто-то из друзей: «Ребята, вы слышали?! Лека выступает по «Голосу Израиля». Рассказывает про жизнь в Израиле». Мы вслушались. Сквозь треск глушилок донесся специфический, очень интеллигентный Лекин голос. Он говорил с нами по радио.
Откровения Свободного человека:
Каково будущее советского еврейства? Очень трудно прогнозировать. Но следует учитывать уменьшение рождаемости, смешанные браки… Надо взять во внимание и сокращение числа евреев, работающих на руководящих должностях, закрытие ряда вузов для евреев, а отсюда – уменьшение количества евреев с высшим образованием, а также недопущение их к науке… Подобные факты подтолкнут евреев СССР к репатриации. С одной стороны – дискриминация евреев, с другой - победы Израиля в войнах усиливают сионистские настроения среди евреев, особенно молодежи.
Из рассказов доктора Шапиро:
В Израиле Леку прооперировали. Зрение улучшилось. Задача, которую он поставил перед собой в аэропорту Орли, была выполнена.
Началась израильская жизнь Арье Лев-Рана, молодого профессора из России. На него ходили и смотрели как на чудо. Его приглашали в разные дома, где расспрашивали о жизни евреев в СССР. Он устроился по специальности в больницу «Бейлинсон», но, к сожалению, отделения он там не получил.
В судьбе Леки была одна встреча, о которой следует сказать особо. В 1963 году в Ленинграде состоялся международный онкологический конгресс. Лека был приглашен туда переводчиком, где и был замечен американцем, профессором Рахмиэлем Левиным. Тот хотел встретиться с Лекой, поговорить, но последний, естественно, очень опасался идти на контакт. Тогда профессор Левин подошел и предложил встретиться в туалете. Но Лека ответил, что боится встречаться и там.
Переехав в Израиль, Лека связался с профессором Левиным. Завязалась переписка, и, когда Лека, теперь уже Арье Лев-Ран, не получил отделения в больнице «Бейлинсон», то профессор Левин прислал ему приглашение в Америку, где Арье прожил 18 лет.
Он вернулся в 1991 году в Израиль. Работал консультантом-профессором в различных больничных кассах. У него было более двухсот научных публикаций. Интересно, что по частоте цитирования (есть такой научный показатель) его труды не уступают работам лауреатов Нобелевской премии.
Откровения Свободного человека:
Со мой случилось что-то непонятное. Я был в Европе. Я мог решить свою жизнь и определиться со своим еврейством. Но все же я поднялся по трапу на советский самолет – и вот я в Ленинграде. Меня сразу же приняли на ту же работу, я получил все причитающиеся блага. Все меня поздравляют с возвращением, прощают все, что я совершил. Откуда они могут знать, что я собирался улететь в Израиль? Я об этом ни с кем не разговаривал.
Ко мне подходят мои русские друзья. Они меня поздравляют с возвращением, говорят, чтобы не волновался… Но все это мне видится в тумане. Я машинально отвечаю на вопросы, жму руки, благодарю. Но вроде бы это не я. Внутри как будто все сгорело. Словно я сам себя ограбил. У меня была возможность осуществить свою мечту, но я не осмелился это сделать. Я не человек, а тряпка. Никогда себе этого не прощу. Как я буду жить дальше?!
Я почувствовал ком в горле. Слезы душили меня, дыхание остановилось. Я закричал и проснулся. В комнате темно. Где я? Что со мной? Постепенно я пришел в себя.
Я в Израиле. В окне вижу освещенное здание больницы, в которой я работаю.
Несколько раз мне снился один и тот же сон. И каждый раз я просыпался с сильно бьющимся сердцем и в холодном поту.
Спасибо Всевышнему, что это был только сон. Правда, долгий – в течение первого года моей жизни в Израиле.
Добавить комментарий