Я опять в поисках работы – на этот раз в Москве. Дедушка моей жены работал в Главном Архитектурном Управлении Москвы (ГЛАВАПУ). Эта огромная организация (около 16000 человек) располагалась на площади Маяковского в самом центре города.
Он посоветовал обратиться к начальнику механического отдела «Моспроект1» Сомову Георгию Семёновичу (фамилия изменена), так как я был по специальности инженер-механик. Отдел был большим и занимался интересными проектами, часто требующими нестандартного мышления. После двадцатиминутного интервью Сомов сказал, что берёт меня и в понедельник я могу выходить на работу.
Я начал работать в «Моспроект1». Это была совершенно новая для меня работа: механика в архитектуре и строительстве. Первое мое задание было - установка портрета на здании Министерства Внешней торговли на Смоленской площади. Задача была очень непростая, так как на портрете Владимир Ильич был намного крупнее, чем в жизни. Размеры портрета - сорок на двадцать метров. Основа портрета была из брезента, общий вес - около двадцати тонн. Нужно было ещё учесть дополнительные нагрузки, которые появлялись от ветра. Примеров расчёта такого монстра у меня не было. Я очень старался, и что-то получилось. Но когда портрет Вождя в начале ноября установили на здании Министерства, я подумал, что портрет от дождя и мороза может покрыться коркой льда и его вес может значительно увеличиться, а это опасно. Но поезд уже ушёл. Что делать? Каждый день в Октябрьские праздники я ездил на Смоленскую площадь и молил Бога, чтобы не было дождя, снега и мороза. Бог меня услышал, а Ленин не подвёл. Всё обошлось.
Было много интересных проектов: центрифуга для космонавтов, крутящийся ресторан в Бухаре, который ещё и одновременно поднимался на высоту 40 метров, оркестровый подъёмник в одном из театров и много других.
Трагический случай произошёл при строительстве дипломатического представительства Франции в СССР, расположенного в Москве на Якиманке - современного здания из красного кирпича и стекла. Его хотели открыть к первому приезду в Москву французского президента Валери Жискара д’Эстена. Там был один балкон с большим выносом (консолью) вперёд. Для консоли использовали большие уголки, которые были проверены на изгиб. Все очень спешили закончить этот проект к приезду. Президент Франции должен был выступить и произнести свою речь с этого балкона. Во время строительства не нашли несущего уголка, который был заложен в проекте, и попросили заменить его уголком поменьше, который был в данный момент на стройке. Разговор о разрешении замены вёлся по телефону с беременной сотрудницей, которая не разобралась в этом вопросе и согласилась на замену. После окончания строительства в Москву приехали французские специалисты для приёмки здания посольства. Балкон загрузили кирпичами и пошли на обед. По существовавшим в то время правилам он должен быть простоять под этой нагрузкой 24 часа. Но, когда пришли после обеда, балкона уже не было: он упал. Был страшный скандал. Уволили начальника Управления, который впоследствии умер от инфаркта, а женщине объявили выговор.
Смешной случай произошёл при строительстве Белого дома - Дома Советов РСФСР. Мы отвечали за оркестровый подъёмник и потолок главного актового зала, где должны были происходить торжественные мероприятия. Потолок по нашему предложению изготовили в Японии. Только они имели дерево с такой акустикой, которую от нас требовали. По лестнице я залез на потолок, чтобы проверить качество соединений. Сделано было очень хорошо. Весь потолок состоял из узлов. Шесть сегментов сходились в одну точку, это был узел. Конец каждого узла закрывался звездой золотого цвета. Но поверхностей сегментов было шесть, и звёздочки были шестиконечными. Оказалось, что потолок главного зала Дома правительства весь был покрыт шестиконечными звёздами. Японцы, конечно, на это не обратили внимания, а я от удивления чуть не упал с лестницы. Правда, потолок был очень высоко и разглядеть это снизу было очень трудно.
Сомов был очень хорошим инженером. Он мог идти на риск, ведь часто приходилось решать совершенно нестандартные задачи. Но человеком он был крайне честолюбивым и жадным.
В 1980 году в Москве должны были проводиться Олимпийские игры. К этому мировому шоу мы начали проектировать и строить объекты. «Моспроекту1» и «Моспроекту2» поручили спроектировать крытый стадион на проспекте Мира.
Этот огромный стадион вместимостью 60 тысяч человек должен был удивить мир, иначе мы не можем. Всё было брошено на это. Никто не подозревал, что после ввода Советских войск в Афганистан в 1980 году США и ряд европейских стран будут бойкотировать Олимпиаду и мы опять окажемся в дураках. Но тогда до этого было далеко, и удивить мир должен был наш отдел тоже.
Нам предложили спроектировать раздвижную стену, которая могла бы делить стадион на две части, изолированные друг от друга. В одной части стадиона проходил бы баскетбол, а в другой - волейбол, и зрители не должны были слышать друг друга. Стена длинной 160 метров и высотой 25 метров должна была весить вместе со звукоизоляцией около 650 тонн.
А также мы должны были спроектировать трибуны на воздушной подушке, примерно на 440 человек каждая, и чтобы одна женщина без посторонней помощи могла её перемещать по стадиону. Предполагаемый вес трибуны - 20 тонн. Задача не из лёгких. Никто и никогда этого не делал, мир узнает какие мы крутые... И надо отдать должное Сомову: он за это взялся.
Другой вопрос, зачем и кому это нужно. Зачем тратить огромные деньги и усилия, чтобы весь мир ахнул, а, может быть, лучше обеспечить население больницами и продуктами. Но кто в СССР думал о людях…
Мы начали работать. Стресс был огромный. Стену решили разделить на 26 панелей по 25 тонн каждая. В двух противоположных карманах хранятся по 13 панелей. Рама, по которой движутся две машины с панелями, опирается на стену и крышу стадиона. Только вес рамы был около 145 тонн. Раму проектировал отдел строительных конструкций института «Моспроект 2». Главным конструктором был Рафалович. Машины, которые перевозили 25-тонные панели, проектировал институт «ВНИИМЕТМАШ». С руководителем Комиссарчуком Юрием Степановичем я поддерживаю связь и теперь. Сейчас ему 80 лет, а тогда было 42… Да, жизнь сжимается, как шагреневая кожа. Тогда компьютеров не было, работали только с логарифмическими линейками. Как инженеру, мне всё это было безумно интересно. Нас было всего 60 человек, включая чертёжников.
Трибуны на воздушной подушке я проектировал вместе с Семёном Булкиным. Семён был очень хорошим инженером, и мы часто работали вместе. Он был Главным инженером этого проекта. Но этот проект был ему не очень интересен: он работал с раздвижной стеной, и большую часть мне пришлось делать одному, под контролем Сомова. С раздвижной стеной я работал тоже очень много. Работали очень напряжённо в течение двух лет.
Продолжая учиться жизни, приходилось расставаться с иллюзиями. В одну из пятниц я простудился, а Сомов попросил всех выйти работать в субботу. Я сказал ему, что плохо себя чувствую и на работу не приду. Он сказал, что это очень важно и он просит прийти, потому что накопилось много вопросов ко мне. Я пришёл домой и попросил жену сделать на ночь «адскую смесь»: лимон, чайная заварка и чистый спирт. Все это выпил, а утром проснулся совершенно здоровым и поехал на работу. Сомов на работу не приехал, сославшись на простуду.
Мои почки не выдержали «адскую смесь», и на работе у меня начались дикие боли. Я позвонил в «скорую», но они приехали только через час и отвезли меня в знаменитую Боткинскую больницу, где сбросили меня в приёмное отделение. Полтора часа я ждал врача, катаясь по полу от жутких болей. Через полтора часа, потеряв терпение, я ворвался в первый попавшийся мне кабинет. Это был, при моём везении, гинекологический кабинет. Молодая симпатичная женщина сидела в кресле в соответствующей позе, а врач куда-то вышла. Мне было так плохо, что я не смог правильно оценить сложившуюся ситуацию. Женщине тоже, судя по всему, было плохо, и мы стали миролюбиво беседовать, рассуждая каждый о своих проблемах. В этот момент вернулась врач-гинеколог и стала кричать на меня, что я хулиган и так далее, но я ей тоже на повышенных тонах объяснил в двух словах мою ситуацию. Врач всё поняла и отвела меня в лабораторию для сдачи анализов мочи и крови. После успешной сдачи она отвела меня к другому врачу, но той было явно не до меня. Ей привезли болгарина с инфарктом прямо из Кремля. Врачу было страшно от свалившейся на её голову ответственности. Но она нашла удобное для неё решение и распорядилась отправить болгарина в Кремлёвское отделение этой больницы, а я лёг на освободившееся место. Врач затребовала мои анализы, но их не смогли найти. Она потребовала сдать анализы повторно, но анализ мочи я уже сдать не смог, хотя и очень старался. Я ничего не ел и не пил с утра, а было уже три часа дня. Тогда врач сказала, что не может мне помочь, и попросила освободить койку. В этот момент принесли обратно болгарина - он оказался слишком мелкой сошкой для Кремлёвского отделения, и его вернули обратно. Понятно, что уже было не до меня. В Советском Союзе любой иностранец имеет статус намного выше, чем местный абориген.
Совершенно обезумев от боли и голода, я пошёл снова к гинекологу. Было уже четыре часа дня, а мною никто ещё не занимался. Я не умер, потому что очень хотел жить, и на этот раз советская медицина опять оказалась бессильна.
У гинеколога, наконец-то, пробудилась совесть, и она посадила меня в гинекологическое кресло. Пришла молоденькая сестра с советским катетером огромного размера. Сестра с большим энтузиазмом, который так свойственен молодости, ввела катетер в соответствующее место. От этой боли я заорал и чуть не упал с кресла. Тут я почувствовал, что победа Советской медицины надо мной близка как никогда… Затем гинеколог ввела мне в вену цветную жидкость и через минуту определила, что не работает правая почка. После этого она сделала мне обезболивающий укол и боль прошла, но ходить в туалет после ввода советского катетера я боялся три недели. Меня положили в стационар на обследование, и через две недели я вышел без диагноза. Правда, для приличия, они предположили, что у меня туберкулёз, и отправили в диспансер, который, после анализа трёх литров моей мочи, заявил, что туберкулёза у меня нет. И это одна из лучших больниц СССР. Если бы у меня был гнойный аппендицит, а по признакам это могло быть, я бы умер в приёмном отделении. Это пример бесплатной медицины. Что интересно, Георгий Семёнович в субботу на работу не пришёл и ни разу в течение двух недель мне не позвонил. После этого случая я старался никогда не перерабатывать, а к Сомову стал относиться по- другому: я для него только инструмент для достижения цели.
Огромное количество вопросов приходилось решать каждый день, как для стены, так и для трибун. Как соединять панели, чтобы на 25 метрах не было щелей, через которые мог пройти звук, какая должна быть толщина изоляции, устойчивость панели и всей стены. Много вопросов было и от пожарников. Они поставили условие, что, если в одном месте появится возгорание, то стена не должна допускать огонь на другую половину стадиона, как минимум, полтора часа. А как это сделать? Я занимался изготовлением образца стены, а потом вместе с пожарными сжигал его в печи, проверяя на огнестойкость, и так далее. Были вопросы и по трибунам. Воздушные подушки нам разрабатывала авиационная промышленность. У подушек была определённая грузоподъёмность, а пожарники требовали, чтобы, если возгорание возникнет под трибуной, то для того, чтобы люди успели уйти, им надо дать хотя бы час, а как это сделать, если сталь держит огонь только пятнадцать минут, потом начинает течь, а об алюминии и речи нет. А что делать с весом? А грузоподъёмность подушек? Очень жёсткие требования к полу выставили авиаторы. Все эти вопросы решались каждый день, находились компромиссы. Наконец-то мы начали изготавливать образцы. Стену изготавливали авиационные заводы, а трибуну и машины - ВНИИМЕТМАШ.
И вот мы подошли к первым испытаниям. Испытаниями стены занимались два главных инженера проектов Олег Богомолов и Семён Булкин, а за испытание трибуны отвечал я. Сомов курировал всех. Опытную трибуну установили в одном из цехов ВНИИМЕТМАШа. Вокруг стояли станки и оборудование. Мне дали четыреста солдат, которые имитировали болельщиков. Рядом стояли две «скорые помощи» и пресса. Георгий Семёнович предложил мне как автору встать на самую высокую точку трибуны и командовать солдатами. Они должны были по команде вскакивать, садиться и раскачиваться, взявшись за руки. Я очень волновался, но испытания прошли хорошо. У меня брали интервью центральные газеты, а в газете «Советский спорт» интервью заняло целый подвал. Просил корреспондентов дать мне почитать статьи перед публикацией, но только единицы это сделали. Читать было стыдно, так как в основном написанное было безграмотным. Я понял, что прессе доверять нельзя. Но моя мама была счастлива и это было здорово. Правда, в авторское свидетельство Георгий Семёнович меня забыл включить, вписав туда всё своё начальство - ещё раз о порядочности.
Со стеной вышло всё по-другому, но это было позднее… Когда машины начали вывозить панели, основная несущая рама начала прогибаться, и комиссия в ужасе разбежалась. Почему это произошло, никто не понимал. Только через день рама остановилась, прогнувшись в средней части на метр. Тут же были посланы сварщики, которые заварили всё, что было возможно. Рама больше не двигалась. После этого пришлось урезать все панели, что и сделали авиационные заводы, работая круглосуточно. Я был один из тех, кто осуществлял авторский надзор на стадионе в течение полугода. Приходилось каждый день ходить под крышей стадиона по укреплённым настилам, работая с монтажниками на высоте около 25 метров. Передвигались очень осторожно, для страховки держась ещё и руками. Были и смертельные случаи. Однажды настил, по которому я шёл, оказался не закреплён и соскользнул вниз. Я повис на руках на высоте 25 метров - ощущение было не из приятных.
Было принято решение, что трибуны будет изготавливать завод по производству подводных лодок в Мариуполе, и мы с Сомовым вылетели туда на техническое совещание. Это было зимой. В Мариуполе шёл мокрый снег, повсюду была грязь. Надо сказать, что тогда в стране есть было совершенно нечего, и ввели даже «рыбные дни» (по четвергам, так называемым «рыбным дням», в столовых, кафе и ресторанах в меню отсутствовали мясные блюда). Нечего было есть и в местном ресторане. Ощущение голода было постоянным. Только на заводе можно было съесть что-то нормальное.
Совещание проходило хорошо. Инженеры были квалифицированные, и мы решили почти все технические проблемы.
Всё шло хорошо, но вдруг Георгий Семёнович на собрании объявил руководству завода, что он решил оставить меня на полгода на заводе для авторского надзора и оперативного решения вопросов. Я не поверил своим ушам. Я понимал, что он это делает только для того, чтобы всем показать, что автор только он, но почему он это решает, даже не спросив меня? Ведь сидеть в Мариуполе предстояло именно мне. Здесь было несколько вопросов: во-первых, высокая квалификация инженеров завода позволяла большинство вопросов решать по телефону. Во-вторых, жить шесть месяцев в полуголодном состоянии, далеко от молодой жены было крайне нежелательно. В-третьих (самое главное) ,- для работы на заводе нужно было оформлять допуск высокой секретности. Это мне было совершенно не нужно, так как идея эмиграции оставалась в моих планах. Ну и, в-четвёртых, «вишенка на торте»: руководство завода на время командировки предложило мне комнату… в женском (!!!) общежитии. То есть были учтены все возможные проблемы. И всё это - ради желания моего начальника показать всем, кто автор. В гостинице я ему сказал, что здесь не останусь и допуск оформлять не буду.
Сомов был в ярости. Он пригрозил, что моя успешная карьера на этом закончится, но я не изменил своего решения.
По приезде в Москву он побежал в 1-й отдел (секретный отдел, работающий с КГБ) и доложил о моём отказе. Но обойтись без меня тогда он не мог.
Наконец-то все трибуны были изготовлены и привезены на стадион. Надо было ещё отшлифовать бетонный пол. Требования к полу были очень жёсткие, но поступил приказ Первого секретаря Московского горкома партии товарища Гришина: провести в ближайшие дни концерт на Олимпийском стадионе, то есть, трибуны расположить вокруг эстрады. А как это сделать, если полы ещё никто не шлифовал - тянуть тракторами, конечно. Как результат, подушки будут порваны, ну и хрен с ними. Концерт смотрела вся страна. Подушки были уничтожены, но товарищ Гришин был доволен. Идиотизм и варварство. Как уважать страну, которой руководят одни упыри. Я больше трибунами не занимался, да и подойти боялся: столько труда и денег загублено.
Все билеты, которые нам дали на Олимпиаду, Сомов раздал начальству и своим родственникам, а нам ничего не дал. На Олимпиаду я не ходил, да и не интересно было. Всё это напоминало фильм Тарковского «Андрей Рублёв», где мальчик изготовил колокол по приказу князя. Для показа колокола князь приглашает иностранных гостей, но, когда мальчик, которого даже не пригласили на показ, говорит, что это он изготовил колокол, охранник князя отталкивает его ногой, и мальчик падает в грязь. Он больше не нужен.
Наша страна вторглась в Афганистан. Для чего - толком никто не понял. В знак протеста США и Европа на Олимпиаду не приехали, и её проведение провалилось. Из Афганистана СССР с позором ушёл, потеряв пятнадцать тысяч солдат и угробив при этом миллион афганцев. Зачем, кто понёс наказание?
Мы проектировали дачу Суслова (второй человек в партийной иерархии) в Гаграх. Мне поручили спроектировать раздвижную стену для бассейна. В хорошую погоду при нажатии кнопки стена бесшумно уходила и бассейн становился открытым, в плохую - стена закрывалась и бассейн становился закрытым. Для надёжности я поставил два двигателя, да ещё ручной механический привод. Всю конструкцию следовало сделать из нержавеющей стали, так как дача была у моря. Меня курировало 9-е (Кремлёвское) управление КГБ. Жуткая ответственность. Завод подводных лодок под Ленинградом начинает её изготавливать. В это время у меня на работе раздался звонок. Звонили из Девятого управления. Меня пригласили срочно прибыть в Кремль к начальнику управления. Я испугался, так как не ждал от этого приглашения ничего хорошего. Прихватив чертежи, приехал в Кремль к Боровицким воротам. Меня встретил солдат с автоматом и отвёл к начальнику управления. В огромном кабинете сидел генерал в штатском, которого я никак не мог запомнить. Сначала он сказал, что я, очевидно, хороший и умный инженер. Мне это совсем не понравилось, и я максимально сосредоточился, предчувствуя опасность. Далее, он попросил меня заменить нержавеющую сталь, которую я использовал в проекте, на обычную, так как в данный момент такой стали у него нет. Он обещал, что они тщательно покрасят конструкцию и всё будет хорошо. Увы, это всё только слова. Металл находится в агрессивной среде у моря, и достаточно где-то повредить краску, как конструкция начнёт ржаветь очень быстро. Он попросил, но отвечать-то буду я: везде только моя подпись. Надо было что-то придумать. Я сказал, что его предложение — это хорошее решение, и я как раз принёс чертежи, и он может написать на главном виде своё решение, а я быстро произведу замену материала, то есть буду действовать согласно его распоряжению. Генерал всё понял. Его лицо моментально стало непроницаемым, а глаза выражали ненависть. Он сказал, что занят, и я покинул Кремль с огромным облегчением. Завод начал изготавливать раздвижную стенку, и я готовился ехать в командировку в Ленинград, но в это время умер Суслов и работу прекратили.
Для Брежнева мы начали разработку стула, который должен был двигаться сам по определённому маршруту, так как генсек ходить уже не мог, но умер Брежнев.
После этого для Андропова мы проектировали эскалатор позади Мавзолея. Андропов был очень болен и не мог самостоятельно подниматься. Эскалатор установили, но Андропов умер.
Следующим был Черненко. Дело в том, что он тоже был очень больным человеком, а по правилам игры он должен был читать доклад, стоя в течение длительного времени. Для пожилого и очень больного человека это было невозможно. Зачем это ему было надо, я не знаю. Власть - дело тёмное. Но мне позвонили из 9-го Управления и попросили спроектировать стул, который мог бы бесшумно подниматься, не привлекая внимания, и Генсек мог сесть и читать доклад, а все бы думали, что он стоит. Я попросил дать мне расстояние от пола до ягодиц Генсека. Они сказали, что измерить это расстояние не могут. Пока мы выясняли эти интересные технические вопросы, умер Черненко. Невероятные совпадения со всеми генсеками. И последний случай из этой серии. Мы проектировали фуры - места президиума для 27-го съезда Коммунистической партии, и он оказался последним: ну не мистика? Как это объяснить?
Вот что пишет современный писатель Игорь Гарин (что-то аналогичное писал Солженицын в «Архипелаге Гулаг»): «Перебирая всевозможные ответы, я пришел к выводу, что в иерархии причин перманентного исторического отставания России на первое место можно поставить феномен, который я окрестил противоестественным отбором (длительной отрицательной селекцией или генетической катастрофой). Если основанный на конкуренции естественный отбор способствует эволюции, отбору наиболее приспособленных и жизнеспособных особей, то противоестественный отбор, присущий лишь негативным видам человеческих сообществ, ведет эти сообщества к деградации и брейкдауну. Связано это с тем, что в таких сообществах самые высокие позиции в государстве занимают не достойнейшие и умнейшие, а наихудшие и бесталанные, аморальные и циничные. Гибель многих государств и исчезновение древних народов связано с ошибочными ответами элиты на вызовы истории по причине кооптации в эти элиты ничтожеств, отбираемых по принципам противоестественного отбора, главные из которых — подавление и уничтожение властью лучших и достойных.»
Очередное уникальное событие произошло со мной. Перед окончанием института в Куйбышевском военкомате Москвы мне выдали военный билет офицера.
Я его внимательно рассмотрел только в общежитии и нашёл страшную ошибку: в графе «национальность» было написано «русский». Я немедленно поехал к военкому и указал ему на это. К моему удивлению, он проявил жуткую беспечность и спросил меня, мешает ли это мне в жизни. Услышав неопределённый ответ, он извинился, и, сославшись на занятость, ушёл. Так я и остался по военному билету русским, и забыл об этом.
Прошло много лет, я уже был женат, и однажды получаю повестку явиться срочно в военкомат Киевского района города Москвы. Ничего хорошего от военкомата в своей жизни я не получал и любви к нему не испытывал, но пришлось пойти. В коридоре меня встретил военком полковник Мальцев с группой офицеров. Не доходя до меня метров пять, он крикнул: «Лейтенант Клейман, вы кто?» Я его спросил, что он имеет в виду. И тогда он грозно, при офицерах, спросил, кто я по национальности в действительности, явно торжествуя, что поймал жулика. Я ему сказал, что всю жизнь считал себя евреем, и не собираюсь ничего менять. Тогда он спросил меня о военном билете, на что я ответил, что это не ко мне вопрос, а к военкому Куйбышевского района.
После этого мне в военном билете дописали «еврей», а на следующей странице военком написал: «Исправленному в графе национальность «еврей» верить – Киевский райвоенком города Москвы Мальцев. Я, конечно, понимаю, что в это трудно поверить, поэтому и прилагаю копии этого уникального документа, которые бережно храню много лет. А ведь какая была возможность стать русским…
***
Наум Клейман: «Очерки моей жизни. Опыт Выживания.». Издательство: «Lulu.com». Можно заказать электронную и бумажную версии.
Добавить комментарий