Он называл себя в Америке Джо, а на самом деле был просто Педро. Семья поселилась на нашей улице с близким для них названием Фернандо-роуд. Кроме них, мексов на нашей белой улице не было. Занимался Педро, как и большинство мексиканцев, подстрижкой травы, уходом за газонами, вывозом из домов ненужной рухляди...
Он сносно общался по-английски, и однажды мы поставили машины рядом, вышли и разговорились. Он смотрел выпуклыми глазами на мой Бьюик, я на его ржавенький грузовичок.
Я вспомнил, что по утрам из его дома выходит старая женщина, садится у крыльца и что-то толчёт в деревянной ступке.
Он пояснил, что это мать жены. Педро предложил выпить пива, я начал отказываться. Он с ударением повторял: «Корона»! «Корона»! (это мексиканское пиво, вкусом смахивающее на русское Жигулёвское). Я согласился, и он быстро вынес из дома две холодные бутылки.
Я без слов был ему благодарен, потому что из банок пить пиво не люблю. Может, я сумасшедший, но металлические банки напоминают мне о войне. Ну да, я старый, я прошёл Вьетнам.
Мы выбивали красных желтопузиков из села возле реки Меконг, а они дрались как дьяволята, и много наших ребят было убито и ранено. И меня шмальнуло двумя пулями из Калашникова в правый бок и завалило в их высокую траву, откуда они по нам били. Так бы и истёк кровью возле реки Меконг, но один парень, по вере адвентист, дотащил меня до вертолётной площадки.
Потом я провалялся в полевых госпиталях, пока меня дырявого не переправили в Америку. С той поры не люблю я пиво в железных банках.
Педро совсем не высокий, но как будто литой, такой вот маленький мачо. И усы как у мексиканских генералов — не закрученные, как у англичан, не висячие, как у украинцев, а протыкающие воздух вертикальными чёрными стрелами.
Он познакомил меня с женой. Обычно мексиканки низкорослые, толстоногие, с объёмными задницами, а Изабелла была худая и до чёртиков зеленоглазая, а ещё лодыжки были тонкие, как и запястья. И всё было ладное. А волосы — волосы трижды чёрные, угольные, и падали, падали бесшумными волнами. И хотя родила ему троих детей, оставалась девчонкой, привораживающей всё вокруг. Где он откопал такую, я его как-то спросил. Он ответил будто притчу прочитал: мол, она из племени ацтеков, их род с испанцами не смешался, и она чистая индианка, принадлежащая Богу солнца.
Я подумал: и менее красивых не убережёшь, сбегут, а тут зелёное болото затягивает так, что не вырвешься, утонешь. Непонятно. Ну кто его знает, может оттого, что я уже старый, разучился понимать.
Вот так время от времени стали мы с Джо-Педро встречаться и болтать о всякой всячине. Ведь главное, говорить-то не о чем, а видишь симпатичного тебе человека и общаешься, слышишь, радуешься. Я вот проезжаю по нашей улице, как увижу его грузовичок возле дома, приторможу и начинаем: ола, амиго, привет значит, друг, что, да, ну и пошло минут на пятнадцать-двадцать, иногда и побольше.
Однажды везу в машине букет цветов, Педро увидел, в глазах удивление, усы чуть приподнялись:
— Кто-то умер?
— Да нет, — говорю, — женщине подарить.
Он ещё больше столбенеет:
— Зачем? Это плохо, будет думать, что она лучше других женщин; начнёт искать мужчин, которые лучше других мужчин!
Я не удержал улыбку, а он нахмурился и продолжил:
— Женщины — и белые, и чёрные, и бронзовые — все одинаковы. А индианки из ацтеков — они другие, они как орлицы. Те выбирают в мужья того, кто с неба камнем летит вниз, как будто хочет настигнуть свою смерть, и только у самой земли, почти коснувшись её когтями, стоп — и в сторону.
Замолчал Педро, про пиво забыл, вглядывается в облака пушистые флоридские.
Но я вот так, по старой привычке, продолжал привозить цветы женщине. А Педро каждый раз искривлял губы, напрягался и повторял: «Мексиканцы цветов не дарят. Только на похороны». Я ему пробовал объяснять, что мне молодому на войне дарили пули, осколки и смерть, а сейчас хочется, пока ещё жив, дарить цветы. Педро исступлённо качал головой и повторял: «Так нельзя, они начинают думать о себе хорошо…»
Ну так вот, однажды грузовичка у дома не было, а я притормозил. Ноги сами вынесли меня из кабины, и спрашиваю:
– Дашь ли мне вместо пива воды?
Она плохо по-английски говорила: зыркнула, как ласковая рысь, и выносит глиняный кувшинчик с водой. Я пью, но как взгляну на неё, каждый раз захлёбываюсь. Она вдруг манит меня пальцем, я как зомби захожу за занавеску, а там она как ударит меня кулачком по щеке — и впивается губами в губы, и клекочет по-английски с испанским:
— Старый синьор, ничего не смотришь вокруг, глупые вещи смотришь; ты солдат, Педро говорил, в тебя пули влетели…
Рубашку из джинсов выдёргивает и шрамы гладит. Мне всё это как будто дикий сон, старый я ведь… И кричу:
— Олд мэн я, ту олд, слишком старый…
А она в ответ:
— Смелый, не боялся умирать, смерть посылал ругательством…
А я ей:
— Да боялся я, не такой я, всего боюсь, только умереть не боюсь …
И тут снова она: и зеленью затягивает и волосами закручивает и смуглыми губами заманивает, и кричит тихо:
— Цветы, флаурз не боишься отдавать людям, и мне не бойся…, и я тоже не хочу бояться, хоть один раз в жизни. Ацтеки никогда не боялись умирать…
Ну что там говорить… Стали мы видеться возле заброшенного озерца, где всё завалено упавшими пальмами, никто там не ходит. Оставляла детей на мать и прибегала; и скажу вам честно, никогда я не знал, что женщина и трава могут быть такими нежными. Я помнил вьетнамскую смертельную траву, из которой нас косили насмерть или уродовали. И я не верил, что есть на свете нежные травы и нежные женщины.
Но вот однажды она сложила руки на коленях — прекрасные впадинки на этих коленях — и гортанно сказала, что пропоёт старинную молитву ацтеков. И запела — то тоненько, то хрипло, да так, что трава, которая нас принимала, замерла, а мне стало казаться, что из неё выходят тени бронзовых ацтеков, и проходят мимо, и смотрят на меня мудрыми божьими глазами. А потом они как-то легко взлетали и под её молитву улетали.
Мы ещё посидели молча, а потом я спросил:
— Что за молитву ты совершила?
И она тихо ответила:
— Старый синьор, это была молитва ацтеков перед смертью…
Обычно о таком сообщают люди с завистливыми глазами, но в этот раз она сама рассказала Педро.
И в этот же день старая соседская сплетница, будто вестница из ада, прошамкала:
— Слыхал выстрелы? Педро убил Изабеллу…
Зайцем, гончим псом, убегающим оленем метнулся я к ним. В доме уже была полиция, Педро стоял в наручниках. На меня он посмотрел спокойно:
— Она была из ацтеков; и выбирала тех, кто падал камнем, а у самой земли мог остановиться. Мы с тобой больше не будем пить «Корону». Говорил я тебе: мексиканцы цветов не дарят.
Он поднял выпуклые глаза к небу:
— А ты подарил…
И, конечно, он был прав. Он смотрел в небо, а я вглядывался в него, чтобы запомнить навсегда. Значит, теперь я смогу положить цветы только на её могилу. И купить рядом место для себя.
Добавить комментарий