Все персонажи данного рассказа являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.
В моей манхэттенской двуспальной квартирке полный развал, хаос. Две спальни – одно название. Комнаты маленькие. Мебель стоит впритык. По прямой не пройти. Только зигзагом, обходя препятствия. Я методично достаю вещи из шкафов: посуду, одежду, памятные альбомы с фотографиями разных лет, пластинки, кассеты с записями Гришиных песен, CD, афиши концертов, книги, сувениры, конверты с письмами… Господи! Чего только нет в моих закромах! За долгие годы жизни в Америке столько всего накопилось! Раскладываю содержимое шкафов на столе, на полу, на диване. Просматриваю, вспоминаю события, связанные с каждой вещью, улыбаюсь, плачу, утираю слёзы. Сортирую вещи. Что взять с собой в Москву, что кому-то подарить, что, может быть, продать. Только продавать я ничего не умею. Нет во мне коммерческой жилки и никогда не было. Для меня проще попереживать, повздыхать и выбросить. Да, да, просто взять и выкинуть в мусор. Например, русские книги, классику, которые мы с Гришей с такой любовью покупали и бережно хранили. Бунин, Чехов, Достоевский… Собрания сочинений, однотомники, двухтомники. Что с ними делать? Здешние библиотеки их не берут. Оставить друзьям и знакомым в подарок? Смешно! У них те же проблемы с книгами. Никому-то русская классика здесь в Америке не нужна. (Впрочем, английские книги в наше компьютерное время тоже не очень-то востребованы. Бумажный формат себя изживает… Вместе с моим поколением.) Не везти же книги назад в Москву! Перевозка с таможенными пошлинами стоит дорого. Ну, привезу я их с собой, потрачу дикие (для меня) деньги. И что? Кто их там, в Москве, читать станет? Не мои внуки, продукты современного общества, – это точно!
В общем, надо взять с собой только самое необходимое. А необходимого получается много. Слишком много для моего скромного пенсионного бюджета. Упаковываю вещи в коробки, надписываю, что там внутри, перевязываю верёвкой, ставлю одну коробку на другую. Гора коробок растёт, заполоняя собой и без того малое квартирное пространство. Я вдыхаю запахи прошлого и задыхаюсь от пыли, воспоминаний и слёз…
***
Как это всё начиналось. Шёл 1999-й год. Мне исполнилось пятьдесят. Возраст для российской женщины (подчёркиваю, не американки) весьма солидный, но ещё не почтенный. Выглядела я хорошо, лет на десять моложе. Развелась со вторым мужем и пока наслаждалась женской свободой, не отвечая на ухаживания поклонников из мира искусства и не только. У меня была прекрасная квартира недалеко от центра Москвы. Интересная творческая работа. Я преподавала в ГИТИС(е) историю театра и была вполне довольна своей жизнью. Об Америке в ту пору и не помышляла.
На одной из вечеринок меня познакомили с певцом – Григорием Н., который после двадцати семи лет жизни в эмиграции прилетел на гастроли в Россию. (Приехал один, без жены, которая к тому времени умерла.) До отъезда в Израиль в 1972 году и до последующего переезда в Америку, Григорий Н. был весьма популярен в СССР. Прекрасный голос, особый, мягкий тембр тенора, широкий репертуар: от популярных эстрадных песен до романсов и оперных арий, красивая внешность. Словом, он был любимцем публики. Для него были распахнуты лучшие залы и эстрадные площадки. Его голос звучал по радио, концерты передавали по телевидению.
В репертуаре Григория Н. были также еврейские песни на идише, которые в начале 70-х годов в связи с ухудшением отношений с Израилем, попали под негласный запрет. Другим популярным певцам еврейской национальности (кстати, они исполняли только русские песни), тоже перекрыли кислород. Столичные залы для них закрылись. Оставались гастроли в дальних провинциях. Началось время так называемого брежневского застоя. Перед Григорием встал выбор: смириться или эмигрировать. Его талант и популярность были в самом расцвете. И тут вдруг такой «удар под дых». Он посоветовался с женой, и они с гордостью и надеждой выбрали эмиграцию, о чём потом горько пожалели. А надо было смириться, преодолеть чувство обиды и попранной чести и переждать лет этак двенадцать-пятнадцать. Целых двенадцать-пятнадцать лет! Это огромный отрезок времени в артистической карьере, да и вообще, в жизни!) Но кто же тогда, в начале 70-х годов, мог предвидеть, предположить, что рухнет СССР и для артистов откроются новые возможности и горизонты! Советский Союз казался тогда нерушимым государством, прочным монолитом на веки вечные.
За границей, в Израиле, пришлось приспосабливаться к местным реалиям. Можно было петь по-русски, по-английски и на идише. Пожалуйста! Выбор за исполнителем. Но в Израиле предпочитали иврит. Репертуара на иврите у Григория не было.
Прожив несколько лет в Израиле, Григорий получил семилетний контракт на гастроли в США. Начинать карьеру почти в пятьдесят лет на Западе, в Нью-Йорке, который являлся центром мировой культуры, при жестокой конкуренции среди звёзд из разных стран, означало огромные потери в аудитории, площадках, размахе и популярности. Однако, несмотря на предстоящие проблемы, он всё-таки поехал в Америку.
***
Вернёмся в 1999-й год. Приехав в Москву, певец буквально ожил, воспарил. В России его ещё помнили, встречали овациями, цветами. Узнавали на улице. Глаза Григория горели. Ему исполнилось семьдесят лет, но он сумел сохранить свой бархатный голос, моложавость и обаяние. В Москве у нас с ним была лишь одна встреча, и она запомнилась нам обоим. Мы были на подъёме, говорили об искусстве, о новых возможностях для артиста. И вообще, о новых веяниях в жизни и артистистическом мире.
– Вас в России всё ещё помнят и любят. Не хотите вернуться на Родину? Некоторые эмигранты из артистической и писательской среды возвращаются, – довольно смело заявила я.
– Может быть, и хотелось бы вернуться, да поздновато, – сказал певец с горькой улыбкой. – Сколько лет я ещё смогу петь? Год, два, пять… А что потом? Одинокая старость и забвение в доме престарелых? А вообще-то, конечно, можно подумать.
– Думайте, только не очень долго! – сказала я. – Пока вас здесь помнят. Уйдёт наше поколение, и вы упустите последние годы вашей славы. Упущенные возможности, как и упущенное время, имеют свойство не возвращаться!
– Хорошо! Я подумаю… А вы… вы не хотели бы приехать в Нью-Йорк, скажем так, погостить? Я бы мог прислать вам личное приглашение. Сейчас это не так трудно сделать, – неожиданно сказал Григорий и посмотрел на меня с нескрываемым мужским интересом.
– Весьма неожиданное предложение, Григорий. Спасибо! Я тоже п-п-подумаю, – произнесла я, запинаясь.
***
Прошло полгода со времени нашей московской встречи. Я ждала, каждый день просеивала свой почтовый ящик в надежде найти извещение о заказном письме. Напрасно ждала. Никакого приглашения Григорий мне так и не прислал. Видно, жизнь его закрутила или он просто забыл обо мне. «Мало ли женщин встретил певец на своём пути! А сколько, наверное, надавал обещаний! Ему можно. Он – знаменитость», – с грустью и разочарованием думала я.
А я вот не забыла. Мне вдруг ужасно захотелось увидеть Нью-Йорк. Меня, искусствоведа, манила архитектура и величие небоскрёбов, музеи и театры. (Я вообще мало где была за границей. Разве что ездила в молодости в Польшу и на Золотые Пески в Болгарию.) Но, как говорится, курица не птица, Польша – не заграница.
Я – женщина гордая! Напоминать знаменитому певцу о себе – значит навязываться. А это не в моих правилах. И я стала искать другие пути попасть в этот удивительный город. И нашла.
В Нью-Йорке проживала с мужем и ребёнком дочь моей школьной подруги. И вот эта самая подруга внесла реально деловое предложение в решение моей проблемы. Она предложила мне поехать в Штаты по туристической визе, а потом продлить документы, остаться и устроиться работать бебиситтером в семью своей дочери. В то время это был довольно распространённый способ выехать за границу, да ещё и подзаработать.
– Я, кандидат искусствоведческих наук, преподаватель ГИТИС(а) – работать бебиситтером ? Как ты можешь мне такое предложить! Это, это… не профессионально и даже унизительно. Ни за какие коврижки! – возмущенно сказала я своей подруге.
– Послушай! Не будь упрямой дурочкой! Ребёнок большой. Девочка десяти лет. Она ходит в элитную частную школу. Я же не предлагаю тебе идти в няньки и менять памперсы. Считай, что ты будешь работать бонной. Вспомни российскую историю и художественную литературу. Бонна – это интеллигентная и весьма уважаемая должность. Моя дочь с мужем – очень даже состоятельные люди. Они хотят, чтобы их девочка, кроме английского, говорила на хорошем русском языке (не с бруклинским акцентом) и немного знала русскую историю и литературу. Они не доверят абы кому культурное воспитание своего ребёнка. Так что по теперешним временам это предложение ценное, уважительное и, если хочешь знать, в некотором роде почётное. Вспомни Жуковского, который был воспитателем цесаревича Александра, а тот потом стал императором Александром II.
После таких знаковых параллелей меня, естественно, долго уговаривать не пришлось. Уж очень мне хотелось увидеть Америку. Бонной, так бонной. В общем, я оформила туристическую визу, созвонилась с дочерью моей подруги и полетела в Нью-Йорк.
Стояла золотая осень, тёплая, не дождливая. Самое приятное и красивое время года в Нью-Йорке. Ушла удушливая, влажная жара, а холод с пронизывающими до костей океанскими ветрами ещё не наступил. В аэропорту меня встретил водитель с машиной, и мы покатили в Манхэттен.
У моих работодателей была роскошная двухэтажная квартира в высотном доме с видом на East River. Приняли меня хорошо, выделили отдельную комнату. Я всё боялась, что придётся иметь дело с капризным, избалованным ребёнком нуворишей. Но и тут мне, как говорится, подфартило. Мои хозяева оказались приятными, интеллигентными людьми, а их девочка – спокойным, воспитанным ребёнком. Ко мне отнеслись с должным уважением и вниманием. Моя подопечная охотно говорила со мной по-русски, не сердилась, когда я её поправляла, и прилежно училась читать и писать. Я нашла к ней подход, и мы, можно сказать, подружились. Пять дней в неделю я занималась со своей ученицей, а на уикенд была абсолютно свободна.
Вспоминала ли я о Григории и его так и не осуществлённом обещании прислать мне приглашение? Первые месяцы я была так увлечена воспитанием и обучением девочки, а также осмотром достопримечательностей Манхэттена, что не то, чтобы забыла о певце, но как-то отодвинула мысль о нём в дальний угол памяти. Потом, когда я немного попривыкла к моей новой жизни, мне захотелось расширить рамки общения. Английского я не знала и, надо признаться, за последующие долгие 20 лет так его и не выучила. Всё как-то обходилась русским, так как вращалась в русскоязычной среде. А русскоязычных в Нью-Йорке уже в то время было пруд пруди.
На одном из концертов в Carnegie Hall я случайно встретила знакомого московского актёра Х., эмигранта. Об актёрской профессии ему пришлось забыть. Никаких других талантов у него не было, и он освоил процесс видеосъемок свадеб, бар-мицв, юбилеев и прочих торжеств, чем и кормил себя и свою семью. Он-то и рассказал мне, что общается с Григорием и даже затащил меня в гости к певцу, предварительно спросив у того разрешение.
– Гриша, как ты там, не скучаешь в одиночестве?
– Есть немного. А что? Почему ты спрашиваешь?
– Да вот хочу тебя познакомить с очаровательной женщиной. Москвичка, красавица, искусствовед, недавно приехала по туристической визе.
– Москвичка-искусствовед, к тому же очаровательная женщина – это звучит заманчиво. Кто такая?
– Пока секрет. Увидишь, будет для тебя приятным сюрпризом.
– Люблю приятные сюрпризы. Давайте, приезжайте. Ну, хоть сегодня вечером. Жду.
В голосе певца прозвучало даже некое нетерпение. Актёр Х. доверительно сообщил мне, что знаменитый певец действительно скучал и, будучи вдовцом уже несколько лет, находился в поиске достойной подруги. Претенденток на звание Mrs. Gregory N. было предостаточно, но Григорий был чересчур требователен к женскому полу, так как любил свою покойную жену и сравнивал с ней потенциальных подруг. Все сравнения пока что заканчивались не в их пользу.
Мы решили не откладывать встречу в долгий ящик и приехали в тот же вечер. Гриша выглядел загоревшим и слегка похудевшим. Загар и стройность молодили его. Певец сразу узнал меня и даже просиял, не скрывая радости от новой встречи:
– Наташа, как здорово, что вы всё-таки выбрались в Нью-Йорк, хоть я так и не выслал вам обещанного приглашения. Но у меня была уважительная причина. Дело в том, что после гастролей в России я поехал давать концерты сначала в Израиль, потом в Канаду. Совсем закрутился и, честно говоря, вымотался. Чувствую себя перед вами ужасно виноватым. Но вы же простите меня, правда, по доброте душевной? Вы ведь – добрая женщина. А интуиция меня редко подводит.
– Не знаю, не знаю, насколько я добрая женщина, но не злая и не злопамятная – это точно. Я ещё не решила, простить вас или нет, – кокетливо отреагировала я и протянула Григорию руку (для дружеского рукопожатия), которую он по старинке неожиданно поцеловал. Лёгкое прикосновение его сухих губ было мне приятно. Я смутилась и вроде даже покраснела. В Москве мы давно отошли от этого «дореволюционного» обычая. Я не помню, чтобы мне кто-либо в последние годы целовал руку. (Поцелуи моих мужей были, разумеется, более интимными.) Григорий просто приложился к моей ручке, и я как-то сразу почувствовала себя женщиной, которая нравится, которой любуются. Певец явно любовался мной, аж весь светился.
Мы сели за стол, щедро накрытый закусками из местной кулинарии. А продукты в Манхэттене стоят весьма не дёшево. Потратился Григорий. «Значит, не жадный», – подумала я. Актёр Х. достал из портфеля бутылку калифорнийского вина, я поставила на стол коробочку с итальянскими пирожными, и наша беседа потекла.
С того дня прошло двадцать лет, целая вечность. Не помню точно, о чем мы говорили. О Москве, Америке, об эмигрантской жизни… Обо всём и ни о чём. Помню только ясный взгляд Гришиных бархатных глаз, устремлённый большей частью на меня, и до сих пор слышу его тёплый голос. Мы засиделись допоздна. Пора было возвращаться к своим пенатам. Актёр Х. жил в южном Бруклине, в районе Шипсхед-Бей. Нам с ним было не по пути. Григорий не хотел отпускать меня одну в сабвей. Мало ли что… Вопрошающе посмотрел на меня:
– Наташа, вы спешите домой, к своей воспитаннице? Завтра ведь воскресенье. У вас выходной день. Не торопитесь! Оставайтесь! Не хочу отпускать вас в ночь. У меня три комнаты. Предоставлю вам спальню. Сам лягу на диване в гостиной. Ну, как? Согласны? Обещаю, приставать не буду. Я слишком «взрослый» для пошлых приставаний, – и снова улыбнулся какой-то растерянной улыбкой. Видно, сам от себя не ожидал такого поворота и порыва…
Я сначала опешила от предложения остаться ночевать в квартире одинокого мужчины, к тому же знаменитого. Подумала: «Все они такие, звёзды на небосклоне искусства. Обещают не приставать, а сами… Впрочем, Григорий производит впечатление благородного человека. Как-то хочется ему верить». – Потом я представила себе небезопасную поездку домой в ночном сабвее… и это решило дело. Я согласилась остаться ночевать у Григория.
– Хорошо! Уговорили. Я остаюсь. Только позвоню своим друзьям-хозяевам, чтобы не волновались.
И я осталась. Неожиданно – насовсем, ибо на утро Григорий сходу предложил мне стать его женой. Мы оба были свободны, много пережили, с грузом браков, разводов и похорон за плечами. Правда, разница в возрасте была огромной – двадцать лет. Но Григорий ни внешне, ни душой не походил на старика.
– Наташа, я почти старик или уже старик, но я влюбился в вас, как мальчишка, и клятвенно обещаю: я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вы не пожалели о своём согласии выйти за меня замуж. Чтобы вы были счастливы со мной и в новой для вас стране.
Сказать, что я влюбилась в Гришу с первого взгляда, означало бы слукавить. Любовь пришла позже, а пока я, попав под обаяние знаменитого певца и красивого, умного мужчины, находилась в неком полугипнотическом состоянии. Да, да! Иначе, как состоянием гипноза, нельзя было объяснить моё согласие выйти замуж за Григория после столь краткого, двухдневного знакомства. Я не отличалась ни легкомыслием, ни авантюризмом. Как правило, идя по жизни, совершала исключительно обдуманные поступки, предварительно анализировала цель действия и возможные последствия, как позитивные, так и негативные. Я была женщиной средних лет, серьёзным человеком, уважаемым специалистом, матерью двадцативосьмилетней дочери и бабушкой двух внуков. Выйти замуж за Григория означало для меня круто повернуть накатанную дорогу жизни, предполагая, но не ведая, что ждёт меня за этим крутым поворотом. Семейное счастье с пожилым мужчиной, ни характера, ни привычек которого я не знаю? Да ещё в чужой стране, языка, обычаев и законов которой я тоже не знаю. Он обещал, что я буду счастлива. Но ведь моё счастье зависело не только от его обещаний... И всё же я решила настроиться на то, что мы оба будем счастливы.
Итак, не будучи авантюристкой по натуре, я сказала «да!», тем самым совершив, в общем-то, авантюрный поступок. Однако у меня всё-таки хватило здравого смысла не выскакивать замуж сразу. (Из-за моего здравого смысла мне, кстати, впоследствии пришлось много страдать. Но об этом позже…) И я предложила Григорию, прежде чем регистрировать брак, пожить вместе какое-то время, узнать друг руга получше, притереться друг к другу. Это было логичное предложение, и Григорий согласился, хотя ему явно не терпелось назвать меня своей женой или хотя бы невестой.
Я решила пока не звонить своей дочери в Москву, ничего не говорить ей о Григории и нашем скоропалительном решении пожить какое-то время так называемым гражданским браком. Если бы я такое ей сообщила, она, скорее всего, сделала бы вывод, что её мамочка на старости лет рехнулась.
На следующий день я поехала в дом своей воспитанницы, сообщила её родителям, что Григорий сделал мне предложение и я переселяюсь к нему… в роли… гражданской жены. Я могу некоторое время продолжать занятия с их дочерью, пока они не найдут мне замену. Родители девочки, не ожидав от меня такого головокружительного поворота событий и «легкомысленного» решения, исходившего вроде бы от интеллигентной и рассудительной дамы в возрасте, буквально опешили и попытались отговорить меня от столь необдуманного, с их точки зрения, поступка. Но я стояла на своём. Мол, так получилось. Видно, Григорий – моя судьба. А от судьбы не уйти. И вообще, какие мои годы! Ещё не поздно начать новую жизнь, тем более, когда она сама летит тебе навстречу. Ну, а если мне эта новая жизнь не понравится, я всегда могу дать задний ход. И… я пока «не ставлю печать в паспорте».
***
Так я стала третьей, пока гражданской, женой Григория Н., а он – моим третьим мужем. Мы тут выступили, так сказать, партнёрами на равных. Не знаю, о чём думал Гриша в первые дни нашей совместной жизни. Знаю только, что я никак не могла совладать с мыслями, вопросами и эмоциями, которые меня одолевали. А вопросов было много? Как будет протекать наша интимная жизнь? Во-первых, возраст и соответственно далеко не совершенные формы наших тел. Ну, эту проблему можно решить, погасив свет. Темнота скроет недостатки… И вообще, я не люблю секс при свете. Такая я старорежимная женщина.
Вот проведём мы первую ночь вместе, и вдруг, о ужас, почувствуем, что абсолютно не подходим друг другу… И что тогда? Стараться приспособиться или сразу разбегаться? Каковы будут мои обязанности в роли подруги известного певца? Что он от меня ожидает? Какая ему нужна женщина? Искусная любовница, знающая толк в науке страсти нежной? Домашняя хозяйка, которая обустроит его холостятский быт, окружит заботами, будет стоять у плиты и мастерить вкусные и питательные обеды, стирать, гладить, убирать квартиру? Заботливая жёнушка, которая будет следить за его здоровьем и диетой? (Ведь в его возрасте любой мужчина всенепременно приобрёл энное количество хворей.) Женщина на показ, элегантно одетая для парадных выходов в гости и поездок на гастроли? Дама-менеджер, которая разберёт его архив, займётся организацией концертов? Или, может быть, женщина многоликая, «многостаночница», которая будет охотно и умело совмещать в себе эти разносторонние качества и исполнять сразу все «женские роли». Мысли, мысли... Голова раскалывалась от мучительных сомнений. Смогу ли, выдержу ли, захочу ли справиться с такими многоликими ролями? И главный вопрос: смогу ли я полюбить Григория? Да, он мне симпатичен, но симпатия – это всего лишь малая составляющая любви.
Я даже слегка похудела и побледнела от напряжения. Гриша оказался не только талантливым артистом, но и умным, тонким человеком. Он заметил некую перемену во мне и озабоченность. Подошёл, обнял, поцеловал:
– Не печалься, Наташенька! Я понимаю, тебе боязно начинать новую жизнь. Но ты справишься, мы вместе справимся со всеми трудностями. Всё будет хорошо. Ты не пожалеешь, что вышла за меня замуж! Ты меня ещё не успела узнать и полюбить. Пока что моей любви хватит на двоих. А потом, я знаю, я чувствую, ты меня полюбишь. Наша любовь распустится, как осенние цветы. А до зимы ещё далеко… Я несколько пафосно говорю, я же артист. Прости мне, пожалуйста, этот пафос! Я хочу завоевать твою любовь. Буду очень-очень стараться.
Я слушала его монолог, улыбалась и понимала, что судьба свела меня с необыкновенным человеком. Я просто вытянула счастливый лотерейный билет. Такое случается редко. После двух неудачных браков мне просто повезло.
***
Наш опыт первой брачной ночи оправдал все мои ожидания. Григорий оказался ласковым и умелым любовником, тонко чувствующим женскую душу и тело. Он в семьдесят лет сохранил свою мужскую силу и крепкое, отнюдь не дряблое тело и мог дать сто очков вперёд, скажем так, сорокалетнему потасканному повесе. Я расслабилась, раскрепостилась, перестала думать о том, что мы далеко не молоды и некоторые любовные утехи для нас – табу. Не стало никаких табу. Всё, что хотели наши тела и требовал темперамент, было дозволено…
Григорий вставал рано, старался не будить меня (я, по московской привычке, засыпала где-то во втором часу ночи), шёл на кухню и варил себе утренний кофе. Потом где-то часам к девяти я просыпалась и готовила завтрак. За завтраком он просматривал сразу две газеты: The New York Times и Jewish Daily Forward (Forverts), которые почтальон, будучи поклонником таланта Григория, не опускал в почтовый ящик (до которого ещё надо было добраться, спустившись на лифте с 22-го этажа), а оставлял прямо под нашей дверью. Я сидела тихо и не прерывала этот ежедневный культурно-информационный процесс. После приобщения к новостям, Гриша делился со мной самым важным и злободневным. (Я ведь, увы, не умела читать ни по-английски, ни тем более на идише и чувствовала себя несколько ущербной.) Гриша это очень скоро понял и подписал меня на газету Новое Русское Слово. Это было проще, чем заняться «ликвидацией моей безграмотности».
После просмотра газет мы строили планы на день. Деловые и развлекательные. Дел с моим появлением в Гришиной жизни накопилось довольно много. Мне надо было получить номер Socoal Security и подать документы на грин-карту, а Грише – вписать меня в договор на квартиру и медицинскую страховку. Но прежде всего следовало официально оформить наш брак. Без официальной регистрации брака ни в медицинскую страховку, ни в квартиру вписать меня было невозможно. Григорий постоянно напоминал мне об этом, а я тянула время, объясняя ему и себе, что мы ещё недостаточно долго ели вместе пуд соли. А в действительности – чего я боялась? Наверное, осуждения Гришиного сына и близких друзей, которые привыкли к тому, что у Гриши долгие годы была другая, любимая (им, друзьями и даже публикой) жена Анна. И никто в целом мире не может и не имеет право её заменить.
***
Несмотря на возраст, Гриша сохранил огромную творческую энергию. Он без устали работал. У него была своя передача на русском радио. Не оставлял он и концертную деятельность. К сожалению, не в Carnegie Hall и не в NYC Сenter, а на менее престижных концертных площадках: в городских школах, культурных центрах YMYW, в библиотеках и в синагогах. Я ходила на все его концерты и помогала с рекламой и распространением билетов. Делала это охотно и даже, более того, – с энтузиазмом. Гришу также приглашали на русское телевидение. Русскоязычная, еврейская, да и англоязычная еврейская публика Гришу любила. Ещё бы! Певец обладал не только потрясающим голосом, но уникальной артистичностью и обаянием. Кроме того, у него был широкий жанровый репертуар на русском, английском, идише, итальянском и украинском языках. Когда Гриша пел на идише песни своего детства, пожилые еврейские зрительницы утирали слёзы и забрасывали его цветами.
Мы вели довольно активный образ жизни, ходили в театры и в Metropolitan Opera. Часто приглашали гостей. Я умела и любила вкусно готовить разнообразные блюда. У нас всегда кто-нибудь да «столовался». Я не возражала. Так в делах и прочей суете незаметно прошёл год нашей совместной жизни. А мы ещё не расписались. Первым спохватился Гриша.
– Наташа, мы уже целый год вместе. Я надеюсь, ты не передумала выходить за меня замуж?
– Не передумала. Просто жду от тебя повторного предложения руки и сердца. Не самой же мне начинать этот щекотливый разговор?
– Так вот, я делаю тебе второе официальное предложение руки и сердца, на колени не становлюсь, так как потом трудно будет подняться, а у меня ревматизм, – пошутил Григорий и протянул мне коробочку с изящным бриллиантовым колечком. – Надеюсь, оно тебе впору.
– Спасибо! Колечко изумительное. И я согласна стать твоей женой. Потому, потому что люблю тебя, – сказала я, подошла к нему, поцеловала и неожиданно всплакнула. Вспоминая эту давнюю сцену и мои слёзы, я до сих пор не могу понять их причину. Слёзы радости? Слёзы предчувствия нашего короткого счастья?
В конце концов Григорий буквально заставил меня заняться официальным оформлением нашего брака. Надо было переводить на английский мои документы, заверять переводы. Мы заполняли десятки бумаг и таскались по разным инстанциям. К моему удивлению, бюрократия в Америке оказалась ничуть не меньше, чем в России, пожалуй, даже больше, всеохватнее и дотошнее. Грише хотелось сделать всё и сразу, он торопился, словно спешил на поезд. Поезд моего юридически полноправного проживания в Америке. Бумажный процесс отнимал много времени и нервов. Документы надо было заполнять точно, прикладывать к ним копии других документов, в том числе, моих российских. Всюду были очереди. Я, привыкшая к бюрократии, к подобному тягомотному процессу легализации относилась спокойно. Гришу бумажная волокита нервировала, вплоть до головной боли и сердечных приступов.
– Гришенька, ну почему мы так спешим? Днём раньше, днём позже подадим эти чёртовы бумаги. Какое это имеет значение? Я же с тобой, и от тебя никуда не денусь. И ты, надеюсь, разводиться со мной не собираешься, – пыталась я юморить.
– Наташенька, девочка моя, ты не понимаешь. Всё надо делать вовремя. Жизнь непредсказуема. Во-первых, могут измениться законы, во-вторых, я, мягко выражаясь, не молод, и со мной может произойти всякое… гм… непредвиденное. И что потом? Что будет с тобой?
– Ну, что ты такое говоришь! Ты у меня ещё такой молодой, красивый, здоровый и талантливый! Главное – береги нервы. Мы всё делаем, как надо, точно по иммиграционному протоколу, – заверяла я мужа деланно бодрым голосом. Но где-то внутри меня уже поселился чёртик беспокойства, такой маленький, назойливый и вредный…
***
Мы получили marriage license (разрешение на бракосочетание) и через неделю расписались. Церемония была сугубо гражданская, не очень торжественная, без священника и раввина. Но Гриша всё-таки настоял на том, что мне надо купить новое праздничное платье, пусть не белое, но непременно светлых тонов. Сам он надел фрачную пару, в которой давал концерты. Свидетелями были родители моей бывшей воспитанницы. Сначала они противились, так как не верили в наш союз, считая его блажью или попросту химерой, но я их, в конце концов, переубедила.
После церемонии бракосочетания мы вчетвером пошли в ресторан Русский Самовар. Там Гриша увидел нескольких своих приятелей, которые, узнав о нашей женитьбе, искренне обрадовались и присоединились ко всей честной компании. Один из них даже произнёс краткий, но многозначительный тост: «Поздравляю вас, дорогие мои друзья! Давно пора! А то ты, Гриша, всё один да один! Так не заметишь, и жизнь пройдёт!» Потом кто-то играл на рояле, и Гришу попросили спеть несколько еврейских и русских песен. Новобрачный в этот вечер был в ударе.
Ко мне кто-то подходил, поздравлял, говорил комплименты. Гриша перезнакомил меня со всеми присоединившимися к нашей компании гостями и с гордостью повторял: «Знакомьтесь! Это моя красавица жена Наташа».
Моё тогдашнее состояние трудно описать. Не могу сказать, что я испытывала истинное счастье, неизбывную радость, скорее находилась в некой полуреальности. Будто всё это происходило не со мной, а с какой-то другой женщиной, молодой, смелой и решительной, которая в этот день выходила замуж наперекор всем препонам, включая границы между нашими странами, разницу в возрасте между женихом и невестой и ещё «миллионом» других различий. Словно я была всего лишь удивлённой наблюдательницей, раздумывающей о том, что порыв, толкнувший нас друг к другу, был гораздо весомее всех различий и сомнений вместе взятых.
Закончилась наша импровизированная свадьба в двенадцать ночи. Часы пробили полночь, и «Золушке с принцем» пора было возвращаться не в королевский замок, а в маленькую квартирку на берегу East River.
После регистрации брака мы немедленно занялись оформлением бумаг для подачи на грин-карту. Наняли адвоката, чтобы всё было точно по букве закона. Адвокат нам сказал, что должно пройти два календарных года пребывания в законном браке, прежде чем я эту грин-карту смогу получить. Время летело быстро, с ускорением, которое оно почему-то приобретает, когда ты уже далеко не молод. «Не успеете оглянуться, и желанное приглашение на интервью по поводу грин-карты прилетит к вам по почте. Не думайте о ней! Просто живите сегодняшним днём», – сказал адвокат. Мы так и сделали. Зачем думать и c нетерпением ждать того, что так или иначе само к тебе придёт?
***
Постепенно я стала замечать, что те небольшие залы, где выступал Гриша, до отказа, увы, публикой не заполнялись. «Ну почему, почему, почему? – спрашивала я себя. – Почему приезжают какие-то безголосые гастролёры из России с репертуаром часто дурного вкуса, и эмигрантский зритель на них буквально валом валит? А Григорий Н., золотой голос эмиграции, остаётся без должного внимания. Может быть, надо изменить репертуар?» – Я всё думала и не знала, как сказать об этом Грише, чтобы он не только не обиделся на мои слова, но согласился со мной и перестроился.
– Гришенька, не сердись и не обижайся, пожалуйста, но, мне кажется, ты должен исполнять меньше эстрадных песен и больше романсов и оперных арий на итальянском. Твой золотой голос это позволяет в полном объёме. Это даст тебе возможность привлечь больше американских слушателей и выступать в престижных залах.
– Может, ты и права, Наташенька. Я, конечно, могу подготовить соответствующий репертуар, но в Carnegie Hall не так просто пробиться. Насколько я знаю, список выступающих они планируют задолго, за год или даже два вперёд. Да и кто будет вести переговоры о моих выступлениях? Раньше этим занималась моя жена Анна.
– Теперь я – твоя жена и я буду этим заниматься. Найду соответствующие каналы. Не забывай, что я по профессии искусствовед, и у меня остались связи в мире искусства не только в России, но и здесь в эмигрантских артистических кругах.
– Да, милая, спасибо тебе! Но тут одних связей мало. Нужно знание английского языка…
– Не волнуйся, мы обойдёмся русским языком, а если понадобится, я найду квалифицированного переводчика. Ты подготовь репертуар, а об остальном я сама позабочусь, – сказала я с уверенностью и даже гонором, хотя сердце моё трепетало от страха, что я не справлюсь. Слишком ответственную миссию предстояло мне выполнить.
***
Прошло полтора года. Наша жизнь с мужем текла спокойным ручейком без особых перемен. Гриша, как и обещал мне и себе, готовил концерт оперных арий и романсов на итальянском и русском языках. Когда он репетировал в нашей маленькой комнате, которая была переоборудована под студию звукозаписи, я слушала его с закрытыми глазами и мысленно представляла, как он поёт в Carnegie Hall. Однако с планами выступления в Carnegie Hall ничего не вышло. Хотя мне всё же удалось (не без помощи некоторых влиятельных друзей) включить его выступление в программу NYC Center. А пока он по-прежнему выступал в бруклинских школах, культурных центрах YMYW, библиотеках и синагогах и вёл свою передачу на радио.
Во время одной из записей в нашей домашней студии я заметила, что у Гриши несколько усталый вид. Он побледнел, начал задыхаться и не смог довести запись до конца. «Переутомился. Слегка приболел. Или, не дай бог, что-то серьёзное…», – подумала я. Мы прервали запись, и я уложила его на диван. Обычно после концертов и записи у Гриши появлялся волчий аппетит, и я кормила его обильным обедом или ужином. Но в этот день он отказался от еды и даже отвернулся к стене. Почему? Чтобы я не видела грустного выражения его лица? Я накрыла его пледом, присела на край дивана рядом.
– Что с тобой, Гришенька? Тебе плохо?
– Да, милая, чувствую слабость, как будто начинается простуда. И сердце стучит в непривычном ритме. Думаю, отосплюсь, и назавтра всё пройдёт, а пока приглуши свет, пожалуйста.
– Может, ты хочешь мятного чаю или чаю из ромашки? – спросила я тревожно.
– Да нет, Наташенька! Не беспокойся! Ничего не хочется. Какая-то пустота внутри. Кажется, будто я уже своё отпел в этой жизни.
– Ты просто устал, мой дорогой. Ты слишком много работаешь. Побереги себя!
– Не привык я, что называется, «беречь себя». Это так скучно. Жизнь теряет всякий смысл…
***
Смысл жизни Григория, как и любого певца мировой известности, состоял в работе. Здоровье его быстро ухудшилось. Поставили диагноз: почечная недостаточность, посадили на диализ. Три раза в неделю я возила его в клинику, катила прямо в инвалидном кресле, благо госпиталь был рядом – только переехать через дорогу. Диализ – процедура долгая и утомительная – занимала полдня. Остальные полдня Григорий отдыхал. Но на следующий день силы магически возвращались к нему. И выглядел Гриша хорошо, отнюдь не как почечный больной на диализе.
И он снова упорно работал: записывал оперные арии и новые песни, которые сам сочинял (и мелодию и слова). Переводил некоторые песни с английского на русский, с русского на идиш. Его талант был многогранен. Он знал языки и быстро, словно играючи, создавал новые музыкальные вещи. Не оставлял он и свою работу на радио. Записывал программы на несколько недель вперёд. Наша жизнь продолжалась, правда, несколько в другом ритме.
Что поделать! Гриша принял этот новый ритм, приспособился к нему и уходить на полный пенсионный покой не хотел. Диализ – это дамоклов меч – да! Но ещё не смертный приговор!
Прошло почти два года, а точнее, год и одиннадцать месяцев. Нам прислали приглашение в Офис иммиграции и натурализации на интервью по поводу моей грин-карты. Скоро, скоро я стану постоянным резидентом США, и мы с Гришей сможем поехать в Канаду, Мексику и в Россию. (Ведь процедуру диализа делают по всему миру.) Засиделись мы в Нью-Йорке. Я, конечно, понимала, что Гриша слишком слаб для таких путешествий, но ведь мечтать не запретишь.
Гришино самочувствие постепенно ухудшалось. «Видимо, концерт в New York City Center потребует от моего мужа слишком много сил и его лучше отменить», – с грустью думала я. Гриша это тоже понимал, но не хотел ни себе, ни мне признаться в несбыточности наших планов. Надеялся на свой некогда могучий организм, на чудо?
Я, воспитанная советской семьёй, школой и системой высшего образования, ни в Бога, ни в чёрта не верила. А тут вдруг начала верить и молиться. Какому Богу я молилась? Единому. Ведь если есть Творец, то Он един. Я просила Господа продлить Гришины силы и творческую энергию, молила не забирать моего любимого ни у меня, ни у мира…
Какое-то время мои молитвы доходили до Всевышнего, а потом… перестали. Дамоклов меч провисел полтора года над Гришиным изголовьем и неожиданно упал. Гриша умер во сне. Вскрытие показало, что оторвался тромб в лёгочной артерии. Мой любимый не мучился. Видно, Всевышний всё же услышал мои молитвы и послал Грише лёгкую смерть.
Стоял конец августа, преддверие осени. На похороны любимого певца пришло много народу: друзья, поклонники его таланта, журналисты, коллеги по артистическому цеху. Это была гражданская панихида. Все говорили высокие и красивые слова. А я молча сидела у гроба, утопающего в венках и букетах осенних цветов, и тихо плакала. Что было дальше, плохо помню. Помню только, как его сын подхватил меня под руки и усадил в похоронный кортеж.
Одна мысль всё же не покидала меня, она упорно стучала в висках и отдавала болью в сердце : «Григорий был смыслом моего существования в течение почти трёх лет. Он ушёл. Что теперь? Что мне делать со своей жизнью?» Я не находила ответа на эти вопросы.
***
Первые месяцы после смерти Гриши я ещё как-то держалась. Звонили его друзья, коллеги, журналисты, просто знакомые, выражали соболезнование, спрашивали, чем они мне могут помочь. И я действительно нуждалась в помощи: физически и морально. Позвонила известная русскоязычная журналистка Т., спросила:
– Как и на какие средства ты собираешься жить? У тебя есть грин-карта?
– Нет, грин-карту я так и не получила. Гришенька умер… На интервью я поехала одна. Документы остались в подаче.
– Что? Немедленно звони адвокату и выясняй все обстоятельства дела.
Я позвонила адвокату и узнала, что обстоятельства мои были неутешительными. По закону, чтобы получить грин-карту, мы должны были прожить с Григорием в юридически оформленном браке два календарных года. А со времени подачи документов прошёл год и одиннадцать месяцев. Не хватило всего лишь одного месяца! Следовательно, пути для получения грин-карты были отрезаны и ни один адвокат не в состоянии был мне помочь.
А ведь Гриша нервничал, торопился оформить все бумаги! Как предчувствовал…
Я фактически оказалась без иммиграционного статуса: ни беженка, ни постоянный житель США, ни гражданка… Словом, никто! Пособия мне не полагалось. И в банке денег почти не было. Мой муж не отличался накопительством. Он тратил деньги на поездки, на аппаратуру, на подарки друзьям. Ухитрился даже (ещё до встречи со мной) купить небольшой ресторанчик, для того чтобы в нем же и петь. (Петь-то он пел, но как вести ресторанный бизнес, не знал. Ресторан в конце концов прогорел.) Словом, мой муж жил, не думая о завтрашнем дне. Почти все Гришины сбережения ушли на похороны, а немногое, что осталось, надо было сохранить для установки памятника. То был для меня неприкосновенный запас. (Спустя год после Гришиной смерти я поставила ему памятник.)
Единственное, чем я владела – это свидетельством о браке и квартирой вместе с мебелью, аппаратурой звукозаписи, архивом мужа и картинами, развешанными по стенам. (Хорошо, хоть Гриша вовремя вписал меня в жилищный договор и в медицинскую страховку.) Нервная система моя не выдержала, я впала в депрессию. К тому же дали о себе знать старые переломы. Болела спина да и всё тело. Я слегла, перестала готовить себе еду, не отвечала на телефонные звонки и звонки в дверь.
Та же самая журналистка Т. всё же достучалась в дверь (буквально) и фигурально – до моего разума. (Я ей безумно благодарна!)
– Наташа, мне больно на тебя смотреть. Ты явно нездорова. Тебе немедленно нужно обратиться к врачу и оформить пособие по болезни. Иначе ты просто погибнешь тут. Без физической помощи, без моральной поддержки и, главное, без средств к существованию. Ну, на первое время я могу одолжить тебе денег. А что дальше? Ты, конечно, можешь бросить всё, вернуться в Россию, но, если хочешь остаться здесь и заняться делами покойного мужа и его богатым культурным наследием, надо действовать!
Воля моя была парализована, и я позволила Т. записать меня на приём к врачу. В Америке ничто быстро не делается… Процесс моего медицинского освидетельствования для получения статуса нетрудоспособности занял полгода. В итоге я получила пособие по нетрудоспособности из пенсии (social security) моего мужа. Сумма небольшая. Мне едва хватало денег на квартирную плату и «на булавки». Хорошо ещё, что дали фудстэмпы. Пришлось подрабатывать. Уже не бонной, а обычным бебиситтером. В общем, я всё-таки сводила концы с концами. Но мне этой деятельности было мало. Я постоянно поглядывала на Гришин архив – записи, пластинки, кассеты, афиши, статьи, рецензии, книги – и мечтала, когда же я, наконец, смогу приступить к разбору этих бесценных материалов и, может, создам какую-то видео или аудио программу о замечательном певце Григории Н. Бежали дни, недели, месяцы, годы, а я всё также легально проживала в Америке без статуса. Вернее мой статус постоянного резидента находился в нескончаемом процессе…
Не проходило дня, чтобы я мысленно не разговаривала с Гришиным портретом, в который раз всматриваясь в любимые черты. Я говорила, что по-прежнему люблю его и никогда не забуду те неполные три года нашего недолгого счастья, и спрашивала у него совета, что же мне делать с оставшейся жизнью. Портрет молчал, но, видимо, Гриша, бывший ближе, чем я, к Богу, всё же передал ему мою просьбу, так как неожиданно, спустя десять лет после Гришиной кончины, произошло изменение в американском законодательстве, подписанное президентом США. Оказывается, таких легальных жителей Америки с «застрявшей в делопроизводстве грин-картой» было довольно много. И вот по этому новому законодательству нам, вдовам и вдовцам, было разрешено получить долгожданную грин-карту, невзирая на недостающие месяц или несколько месяцев юридически оформленной супружеской жизни. Я получила заветную грин-карту и из статуса «вечный турист» перешла в статус постоянного резидента. Это была победа, за которую теперь даже не нужно было бороться. Она просто сама свалилась с неба.
***
На радостях я сразу же принялась разбирать Гришин архив. Мне было трудно. Я не знала ни английского, ни идиша. Мне пришлось нанимать переводчиков. Нужны были деньги и не малые. Я задумала снять фильм о Грише. Благодетелей и филантропов не нашлось ни среди родных, ни среди друзей, ни среди артистических союзов, ни среди еврейских организаций. Можно было писать слёзные прошения, перечисляя Гришины заслуги в мире искусства, но я не хотела унижаться. Из меня плохой проситель. Мне было проще найти необходимые средства самой. Скрепя сердце, я продала свою прекрасную московскую квартиру. Поехала в Москву, нашла автора будущего сценария, режиссёра, оператора, друзей, коллег, товарищей Григория по сцене и по жизни. Задача была не из лёгких. Проект занял несколько лет. Но наш фильм всё-таки был снят. Его показывали в московском Доме Кино, в ЦДРИ и других престижных залах. Российский зритель помнил и всё ещё любил своего певца. Залы были переполнены. Это был триумф, наш триумф с Григорием. Я повезла фильм на фестиваль в Канаду, показывала его в Центральной Нью-йоркской библиотеке и в библиотеках Бруклина. Я потратила часть денег от продажи своей квартиры и не заработала ни цента, так как надо было продолжать платить тут и там: за большие залы, за оборудование, за распространение копий фильма. Вот такая я «деловая» женщина. Но я ни о чем не жалею. Ведь осталась память о Григории Н., российском певце еврейского народа.
***
Прошло ещё шесть лет. Я постарела, устала от программ и поездок с фильмом по России и по Америке. Выполнив свою миссию, я просто отдала фильм на YouTube. Пусть те, кто помнит и любит певца Григория Н., смотрят фильм на экране компьютеров и телевизоров, удобно расположившись у себя дома. Любовь и преданность заслуживают комфорт.
А я, выполнив долг памяти и любви, исчерпала свою миссию и заслужила покой. За двадцать лет жизни в Нью-Йорке многое изменилось. Одни мои друзья ушли вместе с Гришей в мир иной. Другие вернулись в Россию. Я осталась в Нью-Йорке совсем одна. В Москве живут моя дочь и внуки. Мне здесь больше нечего делать. Я собираюсь вернуться домой. Хочу провести последние годы в кругу семьи. Жить можно в любом уголке мира, а умирать поеду на Родину. Прости меня, Гришенька, что оставляю твою могилу. Буду посылать тебе через океан осенние цветы.
Добавить комментарий