Отпуск в Сухуми  

Во второй половине 1980-х Юрий Анатольевич, представлявшийся экспертом по эстрадному пению, возглавил дом культуры на московской окраине. Суждений он имел массу, ругал Аллу Пугачеву за «хамский голос, отвечающий народным чаяниям», и так страстно пропагандировал ритмическое вибрато Элвиса Пресли, будто то было его изобретением, а тот был — его учеником. Он и познакомил меня с бойким тридцатилетним гитаристом Костей Пумпури́ди, немного субтильным и лысоватым греком из Сухуми, который студентом-медиком женился на москвичке, а теперь работал замглавврача одного из столичных психдиспансеров. Юрий Анатольевич надеялся прорваться в большой шоу-бизнес на плечах двух самодеятельных переростков, какими, если смотреть ретроспективно, мы с Костей на тот момент и являлись.

Вдвоем мы принялись репетировать у меня на дому, иногда приглашая для консультаций всегда занятого Юрия Анатольевича. Костя играл музыкально, без нарочитой виртуозности, занимался увлеченно, но его все время подмывало что-то продать, даже если для этого ничего подходящего не находилось. Зуд был настолько сильным, что он продал свою лучшую гитару, которую потом выкупил обратно с ощутимой доплатой. Однажды Костя сообщил, что Юрий Анатольевич приходить не будет. Он долго темнил, но потом все-таки рассказал, что они, как он выразился, хотели дать вторую жизнь концертным усилителю и колонкам, которые попусту пылились за кулисами клубной сцены.

Поздно вечером они вынесли весь комплект на улицу, а когда Костя пригнал бомби́лу, Юрия Анатольевича вместе с аппаратурой уже грузили в воронок два милиционера. Костя попросил «шефа» не останавливаться, что, как он посчитал, помогло бы скостить срок Юрию Анатольевичу как действующему не по сговору, а единолично. Опытный же Юрий Анатольевич проявил предусмотрительность. Он заблаговременно пригласил в долю своего заместителя, который наутро подтвердил, что Юрий Анатольевич собирался у себя «калибрировать и фазировать» оборудование.

Термины «калибрировать» и «фазировать» впечатлили следователя, предложение организовать с соседней швейной фабрикой «ударный вечер» милиционерам понравилось (им послышалось «угарный вечер»), и Юрия Анатольевича отпустили, но вторую жизнь казенного имущества пришлось на неопределенное время отложить. Их союз с Костей распался из-за «нарушения бизнес-этики», так как без согласования не следовало брать в долю третьих лиц. То, что эта мера прикрывала и Костю, оправданием не являлось. 

— Мухи отдельно, котлеты отдельно, — бескомпромиссно отрезал он. 

Как выяснилось, Костя и раньше подозревал ненадежность Юрия Анатольевича, поскольку тот слегка шепелявил: 

— Дефекты речи всегда свидетельствуют о мозговых проблемах, — профессионально разъяснил он. — Что и подтвердилось. Как можно было какой-то шестёрке сулить приличный кусок? 

Такое доказательство мозговых нарушений у Юрия Анатольевича показалось мне спорным. Костя благодушно посмеялся над непониманием очевидных психиатрических материй и закрыл нашу непаритетную дискуссию общим выводом: 

— От таких персон надо держаться подальше, а то с ними прямиком и загремишь. Люди между собой кучкуются. Мы так шизонутых ищем: находим одного, берем его записную книжку, а там половина таких же. 

Коммерческий азарт обострился у Кости, когда я свой игрушечный, но совсем не по-детски рычащий синтезатор обменял на простенькую ритм-машину. Костя с аппетитом посматривал на нее при каждом визите, но она помогала в занятиях, и он не решался предложить толкануть ее немедленно. Постепенно у него вызрел беспроигрышный план: мы с женой проводим летний отпуск в Сухуми, где у него «все схвачено», так как отец — президент адвокатской палаты. Мать Кости, в прошлом звезда местной оперы, а теперь директор гостиницы «Интурист», селит нас в люкс с полным пансионом по символическому тарифу для номенклатуры.

Мы ежедневно репетируем, в конце сбываем курортным лабухам ритм-машину, которая там еще в диковинку и потянет на легковой автомобиль, а в Москве покупаем такую же «по госцене» и делим сверхприбыль. Зная о нашем с женой желании родить сына, Костя посчитал медицинские вероятности и заключил, что «запустить в производство» надо в тот самый месяц, а «люксовые улётные койки и запредельная кормежка» поспособствуют «качественному продукту». Таким образом, все «в чистом плюсе»: отпуск окупается с лихвой, готовится целая программа, а у нас рождается «кре́пенький нахлебник, пардон, наследник». 

Не устояв против столь заманчивых «крекс, фекс, пекс», мы с женой в начале июля приземлились в сухумском аэропорту. Вечерело. Костя встречал нас в сопровождении школьной подруги, которая называла его то «Пуппури», то «Пум-Пум». 

 — Наташа, — представил ее Костя, — русская патриотка Сухуми.

Жена Кости, которая ожидалась из Москвы в конце месяца, тоже была Наташа. 

— Очень практично, — подмигнул Костя, — оговорки исключаются. Ритм-машина здесь? С фирменной упаковкой?

Костя вывел нас к одолженной у матери черной «Волге» с маленьким гоночным рулем. 

— В горах с таким ловчее, — перехватил он мой взгляд. 

Жена с Наташей уселись сзади, мне отвели место рядом с водителем. Костя аккуратно покатил неуклюжую машину. На подъезде к городу он сообщил, что поселить нас в «Интурист» сразу не получается, но есть «почти равноценный вариант».

— А когда мы переедем в «Интурист»? — поинтересовалась жена.

— Он сгорел два года назад, — откликнулась Наташа, поскольку Костя сосредоточенно поправлял зеркало заднего вида.

— Его должны скоро сдать в эксплуатацию, — уточнил он.

— Да, — подтвердила Наташа, — его обещали восстановить. Говорят, решение уже принято.

— А куда мы едем? — спросил я.

— Отличное место, — развернулся Костя полубоком. — Панорамный павильон с видом на три стороны. При открытой двери обзор 360 градусов. Четырехразовое питание. Пятьдесят метров до пляжа и столько же до танцплощадки. 

— Танцплощадки? — вздрогнула жена, чье детство было отравлено фигурным катанием. 

— Со своей группой. Называется «Шторм», — продолжал Костя, съезжая с шоссе по указателю «Турбаза «Маяк»». — Ребята врезают уверенно. Пипл тащится.

Попереваливаясь с километр по немощеной улице мимо приземистых построек неопределенного назначения, машина свернула в ворота, над которыми вспыхивали лампочки, составляющие слово «Маяк». 

 — Прибыли, — объявил Костя, останавливаясь за будкой у ворот с деревянными щитами на окнах. Он вышел из машины и потянулся. — Выгружаемся.

Пока мы разбирались с вещами, Костя исчез.

— Пошел к директору, — пояснила Наташа.

Пахло морем и кипарисами.

— В конце улицы пляж, а назад через дорогу танцплощадка со сценой, — сориентировала нас Наташа. — Мы сюда иногда с классом приходили. Охраняемое место, драки сразу пресекают.

— Драки?

— Кавказ… — пожала она плечами. 

Появился Костя, неся стопку постельных принадлежностей.

— Куда теперь? — спросил я, берясь за чемоданы.

— Вот, — сказал Костя, отпирая будку.

Квадратное помещение метров на 10 действительно имело три окна на три стороны. С четвертой стороны по центру был вход, обращенный к территории базы. Под окнами стояли голые железные кровати с просевшими сетками. Над разномастными тумбочками висели дощечки с крюками для одежды и полотенец. У входа кренился двустворчатый шкаф без одной двери, из которого высовывались скрученные в рулоны матрацы, полушерстяные солдатские одеяла и спрессованные подушки в разводах. В середине стоял стол, к которому можно было подсесть, сдвинув лежанки. 

Открутив крепежные гайки разводным ключом, Костя снял с окон щербатые щиты, занес их внутрь и поставил симметрично шкафу, почти не загораживая вход. Два окна с прожженными сигаретами занавесками — с угла улицы и въезда — озарялись искрящими лампочками над воротами. Окно без занавески упиралось в кусты, сквозь которые просвечивало море. Окинув помещение распорядительным взглядом, Костя вручил нам два ключа.

— Чемоданы поставьте под койки, — посоветовал он, — один можно на шкаф.

— А ванна? Туалет?— спросила жена.

— Ванна, туалет, — задумался Костя. — Ванна, туалет.

Он вышел и скоро вернулся с четырьмя «Эскимо».

— Туалеты и душевые работают, — ободряюще сообщил он. — Горячую воду дают утром с семи до десяти и вечером с шести до девяти. Все удобства находятся в корпусе, где столовая. Чемоданы, кстати, рекомендуют там же сдавать в камеру хранения, но сейчас она уже закрыта. Здесь держите самый минимум. 

Выслушав инструктаж, мы молчали¬, прикидывая, как на это реагировать.

— Все ли сказал? — торопливо перебирал в уме Костя. — Итак, сюрприз. За номер, я договорился, платить не надо. Только за еду, прямо на раздаче. Говорите, что из панорамного павильона. Чеки не берите. И еще. Сейчас мне надо вернуть машину, а завтра приглашаю всех в ресторан на пляже. Там их два. Мы пойдем в «Дельфин», он лучше. Приедем около часа, будьте недалеко. Потом познакомлю с серьезными музыкантами. Покажем им ритм-машину. 

Костя с Наташей отретировались. «Волга» под окнами громоздко развернулась и уехала. 

— Впрямь сюрприз, — отвлеклась жена от капающего «Эскимо». — Что будем делать?

— Поговорим завтра, пусть думает. Он нас не из общаги вытащил. И про «Интурист» прекрасно помнит.

— Ты надеешься?

— Тогда сами что-то предпримем.

Охраняя багаж, мы порознь сходили к морю, потом в душ и на ужин, где отстояли по небольшой очереди. Пароль «из панорамного павильона» работал безотказно, но конфиденциальность на раздаче и щедрые порции провоцировали столующихся на недружественные реплики. 

Полагая, что утро вечера мудренее, мы рано легли спать. Забыться под пляшущими бликами от лампочек на воротах не получалось, и обращенные к ним два окна пришлось закрыть снятыми щитами. Мы снова легли, но тут же вскочили от оглушительного хлопка. Лампочки за окном погасли, свет в комнате тоже не включался.

— Внимание, внимание! — загремел близкий репродуктор, видимо, аварийный. — Замыкание устраняется. Электроснабжение возобновится в кратчайшие сроки.

Вскоре лампочки за окнами замигали, а со стороны танцплощадки послышались радостные крики. Через минуту свет пропал снова. В кромешной тьме заскрежетало и зашипело.

— Начинаем нашу сегодняшнюю программу, — объявил в микрофон хриплый голос. — «Шторм» сносит все препятствия на своем пути. Мы запускаем систему автономного питания. Послушайте ее дизельное сердцебиение. 

Стократно усиленный стрекот мотора, заглушая восторженный рев, перешел в тяжелый гитарный риф. Костя не преувеличивал, «ребята врезали уверенно». О сне можно было забыть.

В последующие пару часов свет то включался, то гас, на что танцующая публика реагировала с особым энтузиазмом. Когда сеть отказала окончательно, тот же прокуренный голос предупредил в микрофон:

— Солярка на исходе. «Шторм» стихает так же внезапно, как и разыгрывается. На выходе в темноте поаккуратней. Если будете давить друг друга, предохраняйтесь.

Смысл последнего призыва быстро стал понятным. Галька на дорожке хрустнула, и кусты под окном зашуршали. Раздалось мужское кряхтение и женское постанывание.

— Кш! — шикнула жена в темноту.

— Па́чэму так? — удивился мужской голос.

— Пойдем на пляж, — ответил женский.

— Нэ́панатно. Это что-то новоэ, — не брал в толк мужской голос.

— Не будем мешать, — уговаривал женский.

— Это нам мэ́шают, — возмутился мужской голос, но возня прекратилась и шаги удалились в сторону моря. 

Энергичное хождение туда-сюда разгоряченных полуночников продолжалось еще некоторое время; на примыкающем пляже тоже было неспокойно. К трем часам и там отстонали и откряхтели, но уже в шесть галька под окнами заскрипела с новой силой. Эстафету переняли любители купания до завтрака. Подневольно став «жаворонками», мы по очереди окунулись и сходили в столовую.

Угостившись манной кашей и бруском свежеразмороженного творога в лужице подсахаренной сметаны, я зашел в камеру хранения. Там попросили регистрацию, за которой я отправился к директору.

— Регистрация, — объяснил он, — выдается в обмен на путевку. Ее надо носить с собой. Случись с вами что, к нам приходят, мы показываем путевку, откуда вы, как и зачем. Если путевки нет, у нас неприятности с милицией и ОБХСС. А в пик сезона свободных мест и путевок на них у меня нет. Так что помочь ничем не могу.

— А мы что, не места занимаем?

— Будка привратника, она же панорамный павильон, числится нежилой, — ответил директор. — Иногда мы пускаем туда гостей зарегистрированного контингента, который за них отвечает сам. Если бы Константин Аристотельевич находился здесь по путевке, ваш багаж приняли бы по его регистрации, но это не ваш случай.

— Костино отчество Аристотельевич?

— Именно. Аристотельевич Пумпупиди. Уважаемая семья. Но закон есть закон.

— И как же быть?

— Не знаю. Мы помогли Константину Аристотельевичу с размещением его друзей. Отдайте чемоданы ему. До конца рабочего дня можете оставить их у меня. В конце концов, это он вас пригласил.

Пока мы с женой перетаскивали багаж к директору, из «номера» исчезла электробритва, которой я пользовался утром. Сославшись на это обстоятельство, мы отнесли директору и то немногое, что собирались держать при себе.

— Да, — посочувствовал он, — ваша будка — лафа для воришек. Знают, что туда я даже милицию не вызову. Заселение в нежилое помещение, вы понимаете. Поэтому полная безнаказанность. Там можно только спать. Напомните Константину Аристотельевичу, я его предупреждал.

Налегке мы отправились на пляж, куда в назначенное время пришли и Костя с Наташей.

— Что, курортники, акклиматизировались? — игриво приветствовал нас Костя, помахивая маленькой сумочкой. — На танцы ходили? Как группа?

— Жарко, — посетовала жена. — Море слишком теплое, не освежает.

— Претензии не к нам, — радостно отвел Костя. — Такое время года.

— Дольше сидите в воде, — посоветовала Наташа. — Мы иногда по часу не вылезаем.

Ресторан «Дельфин» оказался перестроечным кооперативом. Он занимал небольшой загончик, отгороженный от пляжа высоким тростниковым забором и защищенный от солнца полотняным тентом. К нему примыкали открытая кухня и легкая хижина с подсобкой. Костю здесь тоже знали по отчеству и усадили за лучший столик. Дресс-код как посетителей, так и персонала, следовал пляжному минимализму. 

Костя дал знак, и нам принесли меню с дюжиной блюд по одной цене. Всё — закуска, салат, суп или гриль — стоило ни много ни мало пять рублей. Кто брал два блюда, мог бесплатно заказывать дальше. Напитки, естественно, сюда не входили.

— Двойной заказ для мужчин, а женщинам гостевые приборы? — доверительно спросил официант.

— Еще две минеральной, а нам, — Костя указал на себя и меня, — по двести грамм.

Через минуту на столе образовались два «Боржоми», графинчик с коньяком и бутылка вина.

— Для ваших дам от нашего заведения, — пояснил официант, наполняя бокалы. 

Поев вволю, Костя откинулся на стуле и закурил. Официант принес вазу с фруктами. Костя достал из своей сумочки пять рублей и заложил ему за поясок.

— Заказ запишем на семью? — почтительно спросил официант.

Костя кивнул. Официант собрал грязную посуду и унес.

— Зачем я перебрался в Москву? — блаженно выдохнул Костя. — Думаете, сглупил? 

— С какой стороны посмотреть. С точки зрения застолий, определенно, — сказал я, размышляя, как максимально непринужденно обжаловать наше поселение. — Спасибо за шикарный ланч. Впечатляет.

— Так как группа? — перешел Костя к музыкальным делам. — Штормила?

— Ураганила, — ответил я. — Слышимость была, как в первом ряду. 

Уловив диссонанс, Костя насторожился.

— Что-то не так? — спросил он.

— Не совсем, — сказал я. — Точнее, совсем не.

— Что совсем не? Не что?

— Не как представлялось из Москвы. Не «Интурист».

— Не понял, — напрягся Костя. — «Интурист» сгорел, мы вчера объяснили. Я нашел замену.

— Сгорел, выяснилось, не вчера, и это, извини, не замена, — уточнил я сдержанно. — Ты нас не на турбазу приглашал. И не на нелегальное проживание в нежилую будку. Спали в лучшем случае три часа. И нас уже успели обчистить. 

— Увели ритм-машину? — дернулся Костя.

— Электробритву. Остальное у директора. Он говорит, чтоб до пяти весь багаж отдали тебе. Камера хранения без путевки не берет. 

— Пум-пум, что я говорила? — вступила Наташа. — Это как позвать в ресторан, а потом купить чебурек на набережной. Приличные люди в таких условиях не отдыхают. Они же не твой Юрий Анатольевич, который поддатым по танцплощадкам ходит. Посели их у дяди, наконец. Когда он возвращается?

— Такое с матерью надо улаживать, — упавшим голосом сказал Костя.

— И уладь. Я тоже могу с ней поговорить, — продолжала Наташа, видимо, имевшая к их семье какое-то отношение.

— Так мы что, к музыкантам не поедем? — растерянно спросил Костя.

— Естественно, — сказала Наташа, — или ты хочешь взять их багаж к себе? А они будут два раза в день заходить к родителям за зубными щетками?

С минуту Костя молча грыз ноготь, потом встал.

— Ждите здесь, я поехал домой.

Заказав нам кофе с мороженым, он ушел.

— Брат Костиной мамы сейчас в отъезде, и его секция пустует, — сообщила Наташа. 

— Какая секция? — опасливо переспросила жена.

— Секциями у нас называют отдельные квартиры, — успокоила ее Наташа. — У дяди трехкомнатная, недалеко от моря. 

— И сколько там можно находиться? — спросил я.

— Какое-то время точно. Пуппури не рассказывал, что их семью отпускают в Грецию на ПМЖ? Вот дядя и отправился на разведку.

— Да, Костя упоминал. Мол, они подумывают, но решение еще не приняли.

— Так оно и есть. Кто со всех сторон упакован, абы как с бухты-барахты не поедет. Поэтому дядю и делегировали на переговоры. 

— Переговоры? 

— У них родственники в Афинах. Те крутят какую-то фирму и за приличный взнос обещают всех трудоустроить. По своим каналам. Чем солидней взнос, тем солиднее учреждение. Но Костин отец не вчера родился, ему нужны гарантии. Греки здоровы́ сулить золотые горы. Не мне вам рассказывать.

— А чем дядя занимается?

— Занимался. Сейчас ничем, а раньше многим. Например, отвечал за создание музея Абхазии, который не создали. Перед подачей на выезд отовсюду уволился, чтобы не светиться.

— Умный человек. 

— Более чем. Поэтому ему и поручили, как они называют, рекогносцировку. 

— А когда он возвращается? — спросила жена.

— Пока не слышно. Похоже, забуксовал и еще там проторчит, но это между нами. Чтобы вы понимали обстановку. Сейчас у них нервозно. Расслабляется один Пуппури.

— Все улажено, — победно объявил появившийся через час Костя. — Забираем багаж и переезжаем. Там и будем репетировать.

Он снова приехал на маминой «Волге», которую вел много свободнее, чем накануне. Покрутив по кривым переулкам, он вырулил к ухоженной пятиэтажке из белого кирпича. Подъезды, правда, зияли пустыми провалами.

— Двери не ставят, потому что снимают, — прокомментировал Костя, — воруют.

Дядина секция располагалась на втором этаже. Пока Костя снимал квартиру с охраны, Наташа ввела нас в просторную комнату с музейными картинами, антикварной мебелью и витринами для коллекционного фарфора.

— Этюд Айвазовского. Пиросмани. Севрский сервиз. Итальянский художник 18-го века. А это подарок Сарьяна.

— И все-то ты знаешь, — съязвил Костя.

— Хорошо училась в школе, — отыграла Наташа.

— Залой просили не пользоваться, — сказал Костя, запирая ее на ключ. 

Он что-то переключил на щитке у входа.

— Теперь на охране только она. Две другие комнаты в вашем распоряжении. Пульт охраны не трогайте, если, конечно, не желаете видеть милиционеров.

Костя показал, как чем пользоваться, и передал, что родители приглашают нас в субботу, то есть послезавтра, на ужин. Он проверил ритм-машину с упаковкой и остался доволен.

— Пока у нас карета, не наведаться ли нам к музыкантам? — спросил он. — Время подходящее.

По склону горы мы поднялись к ресторану с мраморной террасой и зимним садом. Ансамбль был уже в сборе, но до выступления оставалось еще с полчаса. Костя достал устройство, подключил к усилителю и продемонстрировал. 

— И что ты за этот штук просищ? — спросил усатый барабанщик. 

Костя назвал взлелеянную астрономическую цену. Барабанщик встал, принес ритм-машину той же фирмы, причем лучшую в линейке, и положил перед нами.

— За этот па́лавина па́лавина платил.

— Четверть вашей цены, — перевел басист.

— Ты, Аристотельевич, вчерашним днем живешь, — ласково сказал лысый гитарист. — Мы больше не в дефиците. 

— А наша, она за сколько тут тянет? — смутился Костя.

Усатый барабанщик назвал ту самую «госцену», на разнице с которой Костя строил свой бизнес-план.

— Могу взят для сын, он в школа группа дэ́лал. И дэ́сятка за да́ставка на дом.

— Обижаешь, маэстро, — попытался сохранить Костя хорошую мину при проваленной игре.

— Щютка, — не понял глубину его разочарования усатый, — могу двадцат пят свэрх накинут.

Костя бросил на меня безнадежно-вопрошающий взгляд и принялся паковать не оправдавшую надежд ритм-машину. Двое из ансамбля спустились вместе с нами к выходу.

— Перестройка, — извинялся худосочный клавишник. — Гримасы капитализма. Нет больше контрабанды. Есть частное предпринимательство, свободная торговля. У нас порт. Что заказываем, то и привозят. И еще конкуренция. У вас, столичных, старые представления. Тут уже все работают напрямую. Обходимся без Москвы. 

Клавишник нудно стрекотал про новые веяния. Наташа понимающе улыбалась. Костя угрюмо молчал. Местным людям сегодняшнего дня тоже было неловко. Мы отъехали, провожаемые сочувствующими взглядами.

— Можем наведаться еще в одно место, — неуверенно предложил Костя.

— Не суетись, бесполезно, — сказала Наташа. — Они правы. На Москву никто не засматривается. И цены свои установились.

Нокаутированный Костя отвез нас к дяде и на прощание записал адрес и телефон родителей.

Жена осмотрела квартиру и осталась довольна. Несмотря на двуспальную кровать с пологом, женская рука не чувствовалась.

— Практичный холостячок, — заключила она.— Теперь заживем!

Ночью грохотала гроза. Мы выспались и устроились завтракать на балконе. Непонятно, чем занимались жители дядиного дома, но на работу, похоже, никто не ходил. Часов до десяти люди группами собирались во дворе и что-то обсуждали. С наступлением жары толпа внизу постепенно рассосалась. Из подъезда вышла молодая женщина с двумя баулами. Из верхнего окна ее окликнули по-абхазски. 

— Пошла шуровать, — гордо ответила она по-русски.

В опустевшем дворе остались всклокоченные куры и ленивые кошки. Мы отправились осматривать окрестности. Дядина пятиэтажка стояла между небольшими домиками за заборами. Проходы были заасфальтированы лишь частично. То тут, то там попадались ямы и траншеи с переброшенными через них досками. 

— Клады ищут, — буркнул прохожий.

Скоро путь перегородила безбрежная лужа. Обойдя квартал, мы вышли к несущемуся по бетонным ступеням ручью с подозрительным запахом. 

— Что это за речка? — спросил я выгуливающего собаку пенсионера.

— Канализация, — невозмутимо ответил он. — Называется «Золотой каскад», он же «Бурный поток». Слив с нового микрорайона. Вы что, приезжие? 

— А почему не замурован? И куда сливается? 

— Сразу видать, приезжие. Куда, куда — в море. А не замурован, потому что устали замуровывать. Видите сорванные панели? Больше не закрывают. Недооценили мощность микрорайона. Он же на горе, напор — о-го-го. Как ливень, сразу прорывает и разливается.

— Разливается? — ужаснулась жена.

— Вы, гражданка, не волнуйтесь, ливень все хорошо смывает. Плохо наоборот, когда сухо. Когда дождя нет, то и разлива нет, но концентрация так подскакивает, что рядом лучше не дышать. 

— Концентрация чего подскакивает? — опешила жена.

— Ясно чего, что ж еще? — удивился собеседник ее непонятливости.

Он пожал плечами и, не желая разрабатывать деликатную тему, оставил нас доходить до всего своим умом.

Как нам объяснили, дорога к морю вдоль «Золотого каскада» занимает минут семь. Более цивилизованный маршрут потребовал минут пятнадцать. На полпути располагался торговый миницентр с парой магазинов и стеклянным кафе. На подходе бойко шла частная торговля местными продуктами и хозяйственной мелочевкой. Покружив по округе, мы вышли к пляжу в километре от устья неукрощаемого потока. 

Выкупавшись, мы отправились обратно. Сделав небольшую закупку в торговом центре, мы зашли в кафе. Кормили добротно, но долго. В зале было пусто, и только в середине под еле поворачивающимся вентилятором сидели два щуплых абхазца средних лет. Чокаясь, они грустно провозглашали один и тот же тост «Чтоб х** стоял и деньги были», почему-то переходя для этого на русский. Судя по количеству и качеству выпитого — а пили они марочный коньяк, — чего-чего, а денег у них хватало. 

Покупки мы занесли в дядину секцию. В минералке обнаружились плавающие, как водоросли, пахнувшие химией коричневые ленты. Кто-то сдал технические бутылки, которые не отмыли. Воду вылили и напились чаем. 

Когда жара пошла на спад, мы на троллейбусе поехали в старый город. Пресытившись его обветшалым великолепием, мы вышли к набережной. Автомагистраль пролегала в стороне, и движения почти не было. У тротуара стояло несколько «Жигулей» с эмблемами «Мерседеса». Капот одинокого «Запорожца» венчал устремленный в прыжке ягуар. Вдоль парапета пружинисто прохаживались водители, мужественно поигрывая ключами и окликая туристок: «Дэ́ушка, дэ́ушка, куда/за́чэм/па́чэму/от ка́го спэ́шиш?». Самый неказистый завлекал наиболее развесисто: «Красавиц! Мимо джигит идош! Отпуск зря теряйш! Свадьб играт будэм, барашк зарэ́жм, лезгинк танцуем!». Ресторанное время еще не наступило, и объекты горячих призывов только похихикивали. Одна более опытная готовила запасной вариант:

— Сейчас не могу. Приходи сюда часов в восемь, — уговаривала она сына гор, надеясь высмотреть кого получше.

— Откуда приходи́т? — удивлялся он. — Я здэ́с, никуда не хажу. Других дэл этот недэл нет.

Пофланировав по набережной, мы вернулись в дядину секцию. Наутро нас разбудили пронзительные звуки, как если бы пенопластом возили по стеклу. Оказалось, что во дворе резали поросят. Один вырвался и, визжа, бегал по двору с воткнутым ножом.

— Свадьба, — проинформировал со смежного балкона наблюдающий за сценой сосед. — Приглашают весь дом. Вас, разумеется, тоже.

Мы сказали, что навещаем семью нашего хозяина.

— А то погуляли бы на абхазской свадьбе. Но, понимаю, у всех свои обязательства.

Проведя целый день в разрекламированном обезьяннике и не менее знаменитом ботаническом саду, мы к вечеру приехали обратно. Во дворе, задымленном шашлыками, бушевала свадьба человек на двести. Незаметно проскочить не удалось, и нас подвели к невесте и жениху, который, как показалось, еще вчера бойко шустрил на набережной. Рядом на почетных местах сидели Костя с Наташей. В нас влили по рогу вина и усадили, громогласно объявив, что мы — московские гости славного семейства Пуппуриди. Тамада тут же сказал цветистый тост. Меня он представил вторым секретарем райкома, а жену директором продуктового магазина. Свадьбу же приурочили к нашему приезду, чтобы особенно прочно скрепить молодую семью и вдохновить ее на многочисленное потомство. Как имеющие семерых детей мы служим образцовым примером, получив от государства восьмикомнатную квартиру и дачу. К нам потянулись гости, справляясь, нравится ли нам Сухуми и нет ли каких желаний, которые они в силах исполнить.

— Лови шанс, — шепнул Костя.

Перевоплощаться в Хлестаковых не хотелось, и мы стали откланиваться. Костя сниматься со свадьбы не спешил, но Наташа призвала его к порядку, и он неохотно повез нас на маминой «Волге» к родителям. Наша компания прибыла пунктуально, но навеселе.

Костины родители жили в отдельном двухэтажном доме, демонстрирующем совсем не социалистическое благосостояние. Нас провели в столовую на двенадцать персон. Как и у дяди, на стенах висели картины известных мастеров, а в витринах подсвечивались изысканная посуда и хрусталь. Костин отец, Аристотель Парменидович, принял привезенную бутылку армянского коньяка и поставил на буфет, где она мгновенно померкла в окружении «Наполеона», «Реми Мартина», «Гленфиддика», «Джонни Уокера» и еще каких-то диковинных напитков. Кроме мужчины, который за весь вечер не проронил ни слова, других гостей не было. Нас усадили за стол, который обслуживала служанка в белом фартуке и кружевном кокошнике. Как предупреждала Наташа, в атмосфере висело беспокойство. Хозяева держались скованно, разговор не клеился, и нас больше разглядывали, чем слушали. Мы осовело отсидели в столовой, потом перешли в гостиную, откуда через полчаса вернулись на заключительный кофе.

— Две тысячи лет назад здесь, кроме греков, никого не было, — донесла до нашего сознания мать Кости, Орхидея Эфиальтовна. — Колония называлась Диоскурия. Теперь кого только нет. Шестьдесят, или сколько там, национальностей, и каждая воображает, что лучше других. Трудно стало жить.

— Просто невозможно, — поддакнула Наташа и получила строгий взгляд.

Мать Кости не позволила поднабравшемуся сыну вести машину и вызвала всем такси. В дядином дворе нас снова вовлекли в пиршество с тостами и танцами, закончившимися далеко за полночь.

Утром неожиданно пришел Костя, на этот раз без Наташи. Не оправившись от вчерашнего веселья, мы не сразу поняли, что к чему. 

— Скоро может приехать дядя, — начал он уклончиво.

— Ты говорил, — подтвердил я.

Он сделал круг по комнате.

— Дядя может приехать в любой момент, — сказал он и выглянул с балкона, будто ожидая дядю прямо сейчас.

— То есть придется съехать по первому свистку?

— Не совсем, то есть почти.

— Что значит «почти»?

— Тут не я решаю.

— Мы не понравились твоим родителям? — догадалась жена. — Вчера были смотрины?

— Зачем так? — смутился Костя. — Дело не в вас. 

— А в ком? 

— В Юрии Анатольевиче. Он в прошлом году здесь выпивал и водил женщин. Соседи жаловались. Пришлось его попросить. На турбазу.

— И что? Как оно с нами связано? — спросил я.

— Я несколько раз выпил с ним, и родители, так сказать, против дурного влияния. 

— А мы тут при чем? Мы семейная пара.

— Родители думают, что я, как бы сказать? Вчера мы были того. Ну, вы, вроде, выпиваете, а я с вами за компанию.

— И мы тебя спаиваем?

— Но дядя действительно может вот-вот приехать, — свернул Костя к исходной точке, запутавшись в объяснениях.

— Он дал знать? И через сколько дней?

— Мне не докладывают. Мать сказала, надо съехать сегодня, — собравшись с духом, выпалил Костя. — Она договорилась с санаторием Минобороны, чтобы вас приняли.

— Ясно, — сказала жена. — Пришлись не ко двору. Резоны не нужны. Через час будем готовы. Надо только прибраться.

— Наташа придет прибраться, — заторопил Костя. — Сегодня воскресенье. В санаторий надо успеть до двенадцати, а то кастелянша уйдет.

Кастелянша оказалась старшим лейтенантом административно-интендантской службы. Костя нашел ее на первом этаже в тесном кабинете с узким окном, крест-накрест заклеенном пожелтевшими бумажными лентами. Окинув нас неприветливым взглядом, она поднялась в свой гигантский рост и, не оглядываясь, зашагала по длинному коридору. Завернув под уходящую вверх лестницу, она открыла обитую железом дверь и пропустила нас внутрь.

— Здесь, — сказала она.

В комнате, пахнущей хлоркой, хранилось постельные принадлежности. По обе стороны зарешеченного окна, выходящего в тропическую чащу, стояли две кровати, на которых тоже лежало белье. Кастелянша рассовала его по стеллажам, достала подушки с одеялами и бросила их на кровать.

— Застелите сами, — сказала она.

— А где им мыть руки и…? — робко спросил Костя.

— Надо будет, найдут. 

— А как с питанием?

— Не договаривались, — отрезала кастелянша. — И вообще. Не мелькать. В часы работы столовой из комнаты не выходить. Используйте другое время. Попадетесь — выселят. Ясно?

Кастелянша выдержала паузу. 

— Контрольный вопрос: когда будете пользоваться туалетом? Гражданка, я вас слушаю.

Жена замялась.

— Подсказываю. Столовая в середине коридора. Расписание на двери. Что стоите? Идите, смотрите и докладывайте. На исполнение одна минута.

Удовлетворившись ответом и взяв за первую ночь два рубля, кастелянша ушла. Костя поспешил за ней, пообещав выхлопотать сухой паек и на днях заехать. 

— Отпуск удался, — резюмировал я. — Репетиции отменяются.

— Ваш Юрий Анатольевич оказался умнее, — сказала жена. — Не привередничал, хотя тоже, наверное, на «Интурист» клюнул. Недооценили мы турбазу.

— Как посмотреть. Здесь можно оставлять багаж. Дверь усиленная, окно защищено.

— Чистенькая такая тюрьма, — прокомментировала жена, наблюдая за моими попытками открыть намертво забитое окно, — и камера уютненькая.

— Будет, что вспомнить, — сказал я, отказываясь от своей затеи. 

Больше всего озадачивали обратные билеты, взятые из расчета на месячный отпуск.

— Какие еще идеи? — спросила жена.

— Какие могут быть идеи? Поменять рейс, вот и все идеи. 

— Отличный план, — хмыкнула она.

Добравшись до авиакасс возле вокзала и отстояв в очереди, мы протиснулись к окошку. Свободных мест не было на полтора месяца вперед. Тут же продавали и железнодорожные билеты. Я посетовал на нашу ситуацию.

— Скажите спасибо, что не на улице, — отреагировала кассирша. — Попробуйте поискать в частном секторе. Так. Только плацкарты на проходящие поезда через неделю. Брать будете?

О частном секторе мы как-то не думали. Размышляя, мы вышли на раскаленную площадь. Почти все ее обширное пространство занимала густо заросшая клумба, на которой паслись две козы и свинья. Из-под магнолии выглядывала сонная овца. Мы настроились на продолжение отпуска.

У вокзального выхода несколько зазывал предлагали жилье. Как стало понятно, «сливки» снимаются спозаранку, когда прибывают главные пассажирские поезда. Отложив поиски до следующего утра, мы сели в такси, чтобы вернуться в санаторий.

Прислушиваясь к нашему разговору, водитель, назвавшийся Юрой, удивился:

— А зачем искать квартиру, проживая в санатории, да еще Минобороны?

Мы рассказали, чем кончилось приглашение нашего товарища.

— А кто он по национальности? — спросил Юра.

— Грек, — осторожно ответил я, наслышанный о местном интернационализме. 

— Я тоже грек, по отцу Герантиди, — огорчился Юра. — Вам не повезло. Обычные греки очень гостеприимны. Мы не как абхазы или мегрелы. Это его родители намутили. Богатые люди, они все такие. Никому ничего. 

Чуть подумав, он предложил поселиться у него.

— Вообще-то я сдачей не занимаюсь, но будет плохо, если у вас сложится о нас неправильное представление. У меня трехкомнатная секция. Живу один, днем работаю, ночую в основном у подруги. Хотите посмотреть? Дом новый, с сухим подвалом.

— С сухим подвалом?

— Это у нас редкость, — подчеркнул Юра.

Развернувшись на перекрестке, мы отправились смотреть четвертое за четыре дня жилье. По дороге Юра немного рассказал о себе. Два года назад он ударил жену, и она с двумя детьми ушла к отцу. Тот посчитал, что с таким мужем жить не стоит. Она почти согласилась вернуться, но отец внезапно умер, и она не решилась нарушить его, как получилось, предсмертный наказ. 

Юрин четырнадцатиэтажный дом находился в том самом микрорайоне, откуда начинался «Бурный поток». Дорога к морю, сказал Юра, занимает минут двадцать туда и двадцать пять обратно. Подъезд без двери нас не удивил, а квартира на первом этаже понравилась. Юра предоставлял нам детскую комнату с двумя полноценными кроватями, разрешал пользоваться кухней и гостиной, а свою спальню запер. Обсудив детали, он повез нас в санаторий за багажом.

Мы прибыли в разгар ужина и, не тушуясь, протолкнулись сквозь очередь в столовую. Бросив записку и ключ от каморки в почтовый ящик кастелянши, мы погрузились в Юрино такси и триумфально отъехали. 

— Как быть с Костей? — спросила жена. — Сообщить не надо?

— Обойдется. Я не буду звонить его родителям. Да и он, думаю, не скоро объявится.

Юра отвез нас к себе и закончил смену. Мы отправились ужинать в кафе неподалеку. Обустройство микрорайона мало отличалось от виденного возле дядиной пятиэтажки. Разве что к ямам и траншеям добавились открытые люки, требующие особой бдительности при лавировании в темноте. По возвращении мы увидели у дома аварийку с мигалкой. Из нашей секции струился ручеек. Юра спешно переставлял предметы с пола на кровати и стулья. В подвале случился засор, и вода из ванн и месиво из туалетов всех четырнадцати этажей, не находя другого выхода, выливались через унитаз. Взмыленный сантехник обегал квартиры с просьбой не пользоваться достижениями цивилизации. Время от времени из переполненного унитаза, как гейзер, вздымался фонтан, свидетельствуя о невоздержанности иных жильцов. Пришел второй рабочий и сказал, что свет в подвале не включается. Он принялся куда-то звонить, чтобы вызвать спецмашину для забора спускаемой жижи, но воскресным вечером ни один телефон не отвечал. Посовещавшись, сантехники решили наощупь открыть внизу засорившийся стояк.

— У нас сухой подвал, последний в микрорайоне, — ужаснулся Юра.

— Либо сухой подвал, либо сухая квартира, — сказал старший. — К утру вас зальет полностью и не только водой. По санитарным нормам квартиру придется освободить. Сейчас еще можно ограничиться уборкой. 

— Поступайте, как считаете нужным, — махнул рукой Юра.

Рабочие спустились вниз. Через пять минут унитаз заурчал и опустел. Преодолевая брезгливость, мы устранили следы аварии, а потом долго отмывались. Утром привезли цистерну с насосом и обезводили подвал, которому на годы вперед уже не суждено было называться сухим.

За последующие двадцать дней нашего пребывания в Сухуми ничего примечательного больше не случалось. Мы плавали в море, гуляли по городу, ездили на экскурсии. Юра наведывался два-три раза в неделю. В один выходной он отвез нас и свою подругу в горы на пикник. Ритм-машину пришлось продать, благо покупатель имелся. С Костей мы не встречались. Не было ни повода, ни желания. Однажды мы проходили мимо дядиной пятиэтажки, и в окне привиделась Наташа, быстро отошедшая вглубь комнаты.

Вернувшись в Москву, я в подземном переходе столкнулся с Юрием Анатольевичем. 

— Зря вы с Костей бросили музицировать, — удивил он меня своей осведомленностью. — У вас хорошо получалось.

— Ты с ним разве в контакте? — спросил я.

— С год уж, как нет. Как он позвонил, сказал, что ты завязал, а у него другие планы.

— Да, — подтвердил я, понимая, что говорим о разном, — действительно. Я завязал, а у него другие планы.

Постояв еще немного, мы разошлись по своим делам. Переключившись на основную работу, я избавился от своей музыкальной аппаратуры и потом никогда ни с кем не репетировал. Постепенно отпускные впечатления вытиснились другими и могли бы совсем поблекнуть, но в положенный срок родился «крепенький наследник». Сейчас он уже совсем взрослый мужчина. И хотя он никогда в Сухуми не был и про Сухуми ничего толком не знает, в поступках и суждениях его что-то — причем непонятно что — временами напоминает нам про Сухуми.