Mia
Мы познакомились, когда она была совсем маленькой. Вечером мы все пошли ужинать в ближайший ресторанчик, которых в Нью-Йорке полным-полно на каждом шагу. По дороге я пытался вести с ней светскую беседу. Она не пряталась за мамину спину, спокойно давала мне ручку и даже отвечала на мои глупые вопросы. В конце вечера она посмотрела в мои глаза и спросила:
- А почему ты меня не целуешь? И вот уже при первом знакомстве я должен был искать правильный ответ.
Вскоре я вновь приехал в Нью-Йорк. Мы сидели на диване, и она издевалась над остатком волос на моей голове. Потом принесла маленькое зеркальце. В нем отражался не я. Увидев ее ироничный взгляд, я миролюбиво произнес:
- I know, you are the best hair maker in the city. Она ответила по-русски:
- Это неправда! - Я понял, что она не воспринимает лесть, что обычно детям не свойственно. Она просто маленькая взрослая. Хотя лесть любят все, даже взрослые.
Однажды все вместе мы отправились в Мексику. Развлечений было много и одно из них – подводная река. В полном плавательном снаряжении мы ринулись ее покорять. Я, взрослый тренированный дядя, на конечном отрезке покорения почувствовал усталость. Все плыли впереди, а мы с маленькой леди барахтались сзади и уже перестали надеяться на свои силы, чтобы добраться к конечной точке, а надеялись лишь на течение реки. Я подплыл сзади и приставил свои ладони к пяткам девочки. Потом еще раз и еще. Наконец-то долгожданный берег. Мы переоделись и пошли по дорожке. Она держалась за мамину руку и была счастлива, что путешествие закончилось. Вдруг она освобождает руку и идет ко мне. И этот ребенок произносит:
- Спасибо тебе.
Я спросил:
- За что?
- За то, что ты мне помог. - Она сказала это так, что сразу защемило сердце, настолько это было трогательно и искренне. До сих пор помню это непередаваемое чувство.
Я вглядываюсь в ее фотографию. Какая она красивая! И знаю, что и внутри тоже.
Я очень ее люблю.
Женщина
Она сидела у фортепьяно и аккомпанировала певице. Такой рабочий момент мы застали. Меня затащил в этот клуб её родственник, который хорошо меня знал и почему-то вдруг решил нас осчастливить. Я вжимался в свою тень, пытаясь скрыть потертости и пятна машинного масла на своих брюках и четко осознавал, как был нелеп в этой ситуации. Съездить домой, чтобы сменить одежду, времени не было. У неё репетиция и моя работа заканчивались почти одновременно.
На ней была очень красивая одежда, я потом понял, что обычная, но точно соответствовала облику. На лице легкий макияж, приятная улыбка и пронизывающий взгляд огромных глаз. Отступать было поздно. Пианистка и слесарь-механик пожимали друг другу руки. Я ощущал в своей ладони тонкие нежные пальчики, которые только что извлекали музыку из деревянного чудовища в углу комнаты. Раньше я видел такие руки далеко, на сцене, за специально купленные билеты, а сейчас держал их в своих ладонях. Я медленно таял как жир на сковороде, а она смотрела на меня как Северный Полюс на Папанина.
Чтобы разгадать друг друга, мы поженились.
Вставал я рано. Она уже готовила завтрак. На лице макияж и легкая улыбка. Ради этих нескольких черточек вокруг глаз, она вставала чуть свет. Без этого я не имел права в них смотреть. Так она считала. Мне было всё равно. Ей нет.
Каждый вечер она принимала ванну и удаляла с лица весь пейзаж. Я ждал её в постели. Она ныряла туда в темноте и там уже было не до макияжа.
Когда мы счастливо дожили до среднего возраста, она прилюдно призналась, что чем больше меня узнаёт, тем больше положительного во мне открывает. Я тоже прилюдно ответил, что она как была для меня загадкой, так ею и осталась.
Годы делали своё дело. Мы только что возвратились из отпуска. В свои 70 лет она была так же прекрасна, как и в 20, кроме каких-то невидимых элементов внутри, не совместимых с жизнью, как оказалось. Я вез её в госпиталь с нехорошими предчуствиями. Она собиралась медленно. Потом попросила свою сумочку. Я дал. Она вынула оттуда помаду и начала подкрашивать губы.
-Что ты делаешь? У тебя даже разговаривать сил нет!
- Ты меня не понимаешь, - спокойно сказала она.
Мы не опоздали. «В гости к Богу не бывает опозданий». Домой она не вернулась. Почти сутки без сознания. Ресницы и губы аккуратно подкрашены.
Ушла тихо, забрав с собой и мою жизнь.
Я так и не увидел её без макияжа. Такая она на портрете у моей постели.
Санька
Приближалась последняя сессия перед защитой диплома. Мы кучковались небольшими группами и зубрили всё, что можно вызубрить. В один из таких дней у нас дома собралось человек пять или шесть. Помню, что зубрили физику, орали громко, до сих пор не понимаю зачем. Под ногами крутился Санька, бегал по комнате, иногда останавливался, рассматривал нас, ненормальных, своими умными глазенками, внимательно слушал и убегал, напевая песенку на непонятном языке. Ему было тогда чуть больше трёх лет. Феноменальная память собирала кучу ненужной информации, и, когда появлялась возможность, он, как знаменитый попугай Кеша, выдавал всё что слышал по телевизору или копировал нас. Мог, например, слово в слово пересказать репортаж футбольного матча, проходившего неделю тому назад.
Помню, пришла какая-то родственница, пощипала его, аппетитного, и спросила, теребя за щеки:
- Отчего ты такой умненький?
Санька постучал кулачком по своему темечку и уверенно произнёс:
- Тухес!
Перепутал малость. Мы все захлебнулись от смеха.
В перерыве между зубрёжкой я, пытаясь разобрать хоть слово из его песни, спросил:
- Что ты непонятное поёшь?
- Ты разве не знаешь? Это же Мамурлану пинч уна гин.
- Что? – оторопели мы все. – Где ты это слышал?
Санька побежал к магнитофону, привычно вставил большую бобину и нажал кнопку. Магнитофон запел: «Мамурлану пинч уна гин». Какие-то иностранцы, подыгрывая себе на банджо, четко выговаривали эти слова. Мы умирали со смеху, когда Санька пропел всю эту чушь до конца. Не знаю, кто принес нам эту бобину, но Санька знал её всю наизусть.
- Не понимаю, как ты запоминаешь? Там ведь есть записи на французском, английском, итальянском.
Санька смотрел на меня, явно не понимая вопроса. Для него существовал всего один язык, только слова у песен разные. Нам бы такую память, хотя бы на время экзаменов!
Мы тогда даже представить не могли, что ребенок не только бегал по комнате с этой дурацкой песенкой, но еще и подслушивал наши разговоры.
В воскресенье мы всей семьёй отправились на пляж. Пешеходного моста ещё не было, и на левый берег Днепра ходил паром. Его называли «Лапоть» из-за абсолютного сходства с домашней тапкой. Огромная палуба со скамейками по бортам походила на подошву, а невысокая рубка, откуда капитан управлял судном, – на место для пальцев ноги. Мы купили билеты и уселись на скамейке. Санька устроился на корме.
Кораблик задрожал, матрос сбросил швартовые с кнехта, как говорят матросы, «отдал концы». Вода забурлила, и мы отчалили от пирса. Вдруг Санька закричал:
- Папа, папа!
Я испугался и бросился к нему. Все пассажиры повернули головы в его сторону.
- Что случилось? Ты ударился?
- Посмотри, какая турбулентность! – сказал он, показывая пальцем на бурлящую воду за кормой.
Все, кто это слышал, раскрыли рты и уставились на ребёнка. Я тоже, потому что не мог вспомнить, произносил ли когда-нибудь что-то подобное. Санька оглядел всех, пожал плечами и спросил:
- Вы что, никогда не видели, как ламинарное течение переходит в турбулентное?
Инженерный диплом, в итоге, выдали мне, что совершенно несправедливо.
Добавить комментарий