Лицо

 -Вот вы говорите: "герой"... - вдруг сказал дядя Миша.

 Слова "герой" я не произносил. Я вообще молчал минуты уже три, бездумно наблюдая за голубем, подошедшим прямо к нашей скамейке в парке Кольберта..

 -Кто не хочет быть героем? - слышался рассуждающий голос старика. - Нет, конечно, кто-нибудь да не хочет. Он считает: герой - это другое, чем я. А еще кто-то думает: зачем, если можно прожить и так?

 -А третий? - машинально спрашиваю я, еще не включившись в рассуждение.

 -А третьему кажется, что жить - это уже геройство, и он удивляется, почему ему не дают медаль каждые две недели.

 -С чего это вы заговорили о герое? - оторвал я взгляд от голубя. - Не поздно ли нам?

 -У меня был знакомый фотограф из ателье. Так я вспомнил о его геройстве.

 -На фронте?

 -В том-то и дело, - сказал дядя Миша, - в том-то и дело, что не так уж давно.. И - без пожара, без стрельбы, без чего-то такого. Но он был герой. Хотите послушать?

 -Конечно.. - И я, что называется, навострил уши.

 -Каждый человек должен иметь слушателя. Я рассказываю вам, а он рассказывал мне.

 Как человек фотографируется в ателье? - рассуждал он в один день. - Главное - чтобы на его лице не было никаких забот, ни вчерашних, ни сегодняшних, ни завтрашних. На фотографии он должен получиться, как новорожденный младенец, который насосался молока и через пять минут уснет. И когда фотограф видит, что клиент поспел, он нажимает на спуск...

 В другой раз он утверждал, что качество фотографии - это всего-навсего свежий проявитель и обрез карточки. В третий раз я слышал еще один рецепт...

 Сказать вам, как он выглядел, этот фотограф? - вдруг сделал вставку дядя Миша. - Седая шевелюра дыбом, зубы трех сортов, большой кривой нос и большие желтые уши. Подтяжки, рубашка неизвестного цвета. Короче, красавец. Как я и вы. Да, и засученные рукава. И всегда чем-то раздражен.

 Юмор у него был своебразный. Новому (и понравившемуся) человеку он мог сообщить проверенную на других шутку:

 -Слово "антисемитизм", в моем случае, звучит совсем иначе. Что значит? Посмотрите на мой нос... Мало сказать, что он большой, он внизу, как груша, и еще кривой. Таким носом хорошо забивать гвозди, а чтобы нюхать фиалки, он не подходит. И вот: по лицу человека, который видит мой нос впервые и узнал вдобавок мое имя, я вижу, как меняется - у меня на глазах - слово "антисемитизм". Оно уже звучит как "антиСЁМАтизм". А что я могу сделать против? Мне остается, скажу вам честно, сделать этому клиенту хорошую фотографию. И тогда он думает, что, может быть, бог не зря наградил меня таким знаком отличия... - При этих словах Сёма касался указательным пальцем кончика своего увесистого носа.

 Да, о качестве фотографии он говорил по-разному, но чаще все же повторял, что клиенту, чтобы он хорошо получился, надо чуточку помочь. Правда, это "чуточку" у него иногда превращалось в хорошие полчаса.

 Так я про это "иногда".

 Однажды ему звонят и говорят: к вам придет женщина - ответственный работник, нужно сделать портрет для внутренней Доски Почета. Так что постарайтесь...

 "Кто скажет, что я не стараюсь?"

 Еще один звонок по телефону: она идет.

 Сема заводит ее в студию, сажает на стул. Смотрит. Женщина, ближе к сорока, чем к тридцати. Одета строго. Мастер устанавливает свет, пробует его так и этак. Миловидна. Очень. Но... Тут он наклоняет голову и говорит "Хм..."

 -Что, Семен Израилевич? - спрашивает ответственная женщина. Имя-отчество она, как у них и полагается, загодя узнала.

 -Вы можете улыбнуться?

 Она послушалась. А фотограф покачал головой.

 -Это не улыбка.

 Высокий чин подняла было брови, но смирила себя и попробовала улыбнуться еще раз.

 -Нет, нет! - закричал он почти испуганно. - Это тоже не улыбка!

 -Что такое?!

 -Заменитель! Заменитель! - Сема порой забывал, кто перед ним, и начинал размахивать руками. - У вас хорошее лицо, - начал объясняться, - и должна быть хорошая улыбка. Но где она? - снова вскричал он, что для него было привычнее. - Где она?! - он продолжал спрашивать у кого-то вверху. - Куда люди девают свои улыбки, когда они не дома?

 Снова опомнился и приладил руки по бокам.

 -Вы разрешите не по уставу? - Старый вояка, он вдруг вспомнил эту фразу.

 -Ну конечно же! Какой здесь может быть устав?

 -Вы не торопитесь? Два слова... Мы, фотографы, рано или поздно начинаем узнавать человека без документа, без телефонного звонка. Вот вы - начальник. Это видно. Как видно? - Он задавал вопросы вместо нее. - Я вам скажу. Пост, должность - это как скульптор. Они лепят человека. Вы не обижаетесь?

 -Нет, отчего же. Говорите. - Она устроилась поудобнее. - Это даже интересно.

 -Пост лепит человека. И со временем у него появляется...

 -Разве во мне это уже есть? - Женщина, показалось ему, даже немного забеспокоилась.

 -Вы отдаете распоряжения, - геройствовал Сема, - это накладывает на вас отпечаток. С некоторых пор - что поделаешь! - вы не терпите возражений - и это отпечатывается. Кто-то с вами спорит, пусть даже правильно - вы считаете такого человека упрямым, неприятным, - и даже не замечаете, как ваше лицо каменеет при разговоре с ним. Каменеет - вы понимаете? Становится каменным, как у скульптуры. Что делать - мы это видим, мы ведь работаем с лицом...

 -Не думала, - чуть уже поджав губы, проговорила выскоий чин, - что попаду под такой рентген.

 -Извините, - опомнился мастер, - извините! Просто мне понравилось ваше лицо. Оно такое... Извините! - попросил он прощения и за это. И снова глянул на женщину, сидящую перед ним. - Скажите... у вас есть еще минута?

 Не дожидаясь ответа, фотограф прошел за загородку и вернулся с большой фотографией в рамке.

 -Я, хоть и много лет фотограф, но ценю настоящее. Не забыл, что оно есть на свете. Посмотрите внимательно. - Мастер обеими руками держал портрет плачущей девочки. - У нее слезы, - он высвободил правую руку, чтобы помогать ему рассказывать, - спелые, как виноград. - Рука взлетела вверх. - Это не какие-нибудь скучные мутные слезинки - это прекрасные яркие слезы, полные горя! Мы с вами, конечно, понимаем, что это за горе... Посмотрите! Вам нравится?

 Женщина кивнула, уже улыбаясь. Кто бы тут не улыбнулся?

 -Но знаете, что произошло? Я выставил этот портрет на витрину. И вот приходит папа девочки и говорит, чтобы я снял ее. Почему?! Потому, - говорит он. - Ему неудобно: что люди могут подумать о его семье, если девочка так плачет! Так по-настоящему! Вы поняли? Вот какие это слезы! Посмотрите сами! Нет, вы посмотрите внимательно. А? А? - нетерпеливо спрашивал мастер.

 Женщина подняла на него глаза.

 -Вот так! - вдруг вскричал он. - Вот так! Я вас поймал! - фотограф хлопнул по ящику фотоаппарата. - Теперь вы никуда отсюда не денетесь!

 -Что? - опомнилась женщина. - Ах вы хитрец!

 -Что делать? - довольно улыбался и показывал зубы трех сортов мастер. - Не всех же веселить птичкой. А вы не хитрите на своей работе? Чтобы все было в ажуре? - Это была еще одна непозволительная его смелость, но женщина простила и ее. Об этом фотографе можно будет смешно рассказать сотрудникам...

 -Хорошая история, - отозвался я.

 -Но это, - заговорил другим тоном дядя Миша, - только первая ее половина. Вторая будет интереснее.

 Голубь снова подошел к нам, но я отогнал его ногой.

 -Ателье было недалеко от ее офиса, оттуда раздался еще один звонок и мастера позвали к тов., скажем, Афанасьеву, ее шефу. Фотограф поспешил в офис. И вот что тов. сказал мастеру:

 -Ну, ты, Сема, герой! - Он почти со всеми евреями разговаривал на "ты", на сколько бы лет те не были старше. - Сознайся, где это ты ее такое лицо откопал? - и показал фотографию вчерашней клиентки фотоателье. На фото женщина смотрела на заплаканную девочку, которой не было видно.

 -Так где ты ее такое лицо, понимаешь, раскопал? - допытывался тов. Афанасьев. - Что-то я не помню, чтобы она так при мне хоть раз выглядела!

 -Я... нигде я его не раскопал, - лепетал взмокший от страха мастер, - она сидела в студии, все видели, а я снимал. Женщина... - фотограф развел руками.

 -Женщина! Признайся - ты ее чем-то, понимаешь, спровоцировал? Я ведь знаю, ты умеешь. Ишь, нос-то лоснится!

 -Честное слово...

 -Ты вот что, - распорядился наконец тов. Афанасьев. - Ты ее пересними. И чтоб лицо было, - он показал, каким должно быть лицо его сотрудницы и даже словом подсказал: - со-от-вет-ству-ю-щим! А то, понимаешь, скажут – что за артистка завелась у нас в кадрах, что, мол, здесь за киностудия!..

 Дальше было все просто. Женщина позвонила в фотоателье, сказала, что придет.

 -Милости просим..

 Она заявляется:

 -Здравствуйте.

 -Здр... Проходите. Садитесь. – Свет трех ламп, то, сё. Строгий взгляд на клиентку. 

 -Голову чуть прямее. Смотрите, пожалуйста, на мою руку. Хорошо. Снимаю.

 Щелк!

 -Еще раз...

 Щелк!

 -Снимки будут завтра.

 -Спасибо. До свидания.

 -До свдн... Следующий!..

 Щелк!

 Щелк!

 Щелк!..

 Целая стая голубей собралась возле нас: в отличие от других в парке Кольберта, мы были неподвижны. Только раз или два дядя Миша, изображая своего приятеля-фотографа, вздергивал руки.

 Какой-то малыш въехал в стаю на велосипеде - голуби разом взлетели, суматошно хлопая крыльями.