«Союз нерушимый республик свободных…»
Что за… Отрываю голову от подушки, смотрю на часы – полночь!
«Да здравствует созданный волей народов…», - гремит победным водопадом в сонной тишине.
Гимн идёт из квартиры над нами. Ах, да… опять транспортный прокурор снимает напряжение и теперь, когда жизнь уже радостна и легка, слушает любимое произведение. Должно быть, он встаёт из уважения и упорно держится, покачиваясь, под «могучий Советский Союз». Всё, упал, оборвался на торжественной ноте. Можно спать дальше.
Молчит наш дом на склоне сопки, молчат дома под нами, молчат и те, что выше, все три террасы от плоского дорожного кольца в долине и до небес. Светятся многие окна, несмотря на поздний час. Владивосток ступенчатый, Владивосток каменный, твои дети-совы долго бодрствуют в убежищах квартир, приходят в себя после утомительного дня. Владивосток у моря, каким будет твоё завтра? Твоё утро? Увидим ли солнце? Ждём, надеемся.
Будильник ненавязчиво зовёт к жизни, к подозрительно тусклому свету из-за штор. Отодвигаю краешек. Щас… солнца летом захотели. Так и есть, повтор вчерашнего. Туман – божье молоко, ничего не видно. Под нами детский сад, ниже детского сада дом-стена и дорога. Не вижу, но верю – они там.
Порывисто дышит ветер. Прислушиваюсь, определяю – пять метров в секунду. Это просто «ветер». Без эпитетов. А бывает ещё «тихий ветерок», «лёгкий ветер», свежий ветер», «крепкий ветер», «умеренный», «умеренный до сильного», «сильный», «очень сильный», «ураганный» - в зависимости от тех самых метров в секунду. «Штиль» наблюдается всего пять-шесть дней в году. «Очень сильный» подарил мне однажды сотрясение мозга, сбил с ног на льду. Местный ветер любит раздавать такие «подарки». Каждый третий горожанин, наверное, хоть раз бился головой и видел «небо с овчинку». Я раньше думала, что это просто смешное, неосновательное выражение. Какая-такая «овчинка»? Но грянулась затылком - и бледное снеговое небо стало вдруг маленьким, размером с овечью шкурку. Народная мудрость, как всегда, права.
Выхожу на улицу. У подъезда лежит мёртвый тушканчик. Крупный, с длинными сильными задними ногами. Как он сюда попал? Чайка на столбе крикливо объясняет историю преступления. Простите, не понимаю. Чайка обиженно уходит в небо, точнее, в морось. Вчера морось, позавчера, сегодня, и завтра, может быть, тоже. Это облака. Они ложатся на город и плачут. Люди живут в небесных слезах, выгуливают собак, играют в бадминтон, ходят на работу. Дети катаются на велосипедах, ибо каникулы, июнь в разгаре. Иногда мне кажется, что местное население рождается с жабрами. Оно свободно дышит водой.
На стадионе, что террасой выше, морось обильнее, ветер сильнее. Полуголая девушка в бриджах и майке-борцовке бегает, как робот спортивных достижений, с монотонным размахом рук и ног. Как ей не холодно? Я в куртке и длинных штанах, пытаюсь повиснуть на турнике. Мужчина в шортах и футболке (хотя бы плечи прикрыты) кричит «Здравствуйте!», пролетая мимо. Уже хватил свою дозу эндорфинов. Я его не знаю. Первый раз вижу. Девушка идёт на десятый круг. Бегать так - всё равно, что плавать в холодных водах Японского моря. Как пить-дать, заболеет. «Воспаление лёгких, воспаление суставов, воспаление миндалин…» Пол-Владивостока лечится у лор-врача. Вторая половина стоит в очереди. Моя куртка промокла, пора уходить.
Тушканчик у подъезда исчез. Под навесом кормятся бродячие коты, торопливо глотают тёплую лапшу с кусочками красной рыбы. Удивительно, что не с икрой. Иногда я вижу комки спрессованных рыбьих яиц на тротуаре. Чайка вернулась, косит глазом-топазом на рыбу, урвать бы кусочек. Не-ет, коты всё подберут и начнут играть в тигров. Улетай, птичка!
Мне сегодня надо в город. Всем надо в город. Июнь – все в городе. Море холодное. Пляжи мокрые. Немногие хитрецы отбыли в отпуск «на запад», потому что в этой загадочной части света в июне тепло и солнечно, не то, что здесь. «Запад» - обширное понятие. Включает всё, что за Уральским хребтом вплоть до Ла Манша. Наша бухгалтер Ольга укатила к сестре «на запад», то есть в Нижний Новгород. Моя подруга Ирочка улетела в санаторий «на запад», то есть в Санкт-Петербург. Компьютерный мастер Николай решил побаловать семью отдыхом «на западе», в Испании.
А здесь, на воистину Дальнем Востоке, город у моря стоит в июньской, тяжёлой, тотальной пробке, потому что все решили поехать по делам или просто так, не сидеть же дома с утра до вечера.
Во Владивостоке в среднем приходится по два автомобиля на семью. То есть у кого-то один, у кого-то три.
Мой инструктор по вождению рассказывает о семье знакомого коммерсанта: «Сам на джипе, жена на джипе, ребенок на велосипеде – как на джипе». Джипы – особая песня. Август. Впервые прибываем в столицу Приморья. Нас встречают. Погружаемся в джип. Мчимся по трассе (аэропорт в 50 километрах от города). Жадно смотрю по сторонам – где же море? Но вижу только резво бегущие автомобили, половина из них – джипы. Спрашиваем: «Почему здесь так много джипов?» - «Поживёте – поймёте».
Кажется, это было сто лет назад: удивление драйвом (все несутся-несутся-несутся), зелёными глыбами сопок до горизонта, влажным воздухом, свистом ветра. Мы давно поняли, почему местные предпочитают большие машины. Всё просто – на внедорожниках намного легче передвигаться в местном климате и рельефе.
Выруливаю со стоянки, еду в центр. Солнце показало жгучий лик, ударило снопами лучей, и город стал глянцевой картинкой из путеводителя по курортам. Жарко и влажно, как в парилке. Погоде здесь надо всего десять минут, чтобы резко перемениться. Выходишь в куртке, возвращаешься в майке, и наоборот. Стягиваю свитер. Что бы ещё такое удалить?
Из местного фольклора:
- Девушка, девушка, как же вы умудрились на джипе перевернуться?
- Я колготки переодевала.
На мосту Дружбы (строили японцы) пробка. В соседнем ряду девушка красится. Закончила с ресницами. Кладёт помаду. Тронулись. Лениво ловит руль, болтает по телефону.
Подъезжаю к Первой речке. Большой плакат прямо в глаза: «На газоны не вставать!» А куда вставать? Всегда здесь можно было, а теперь нельзя. Покидаю лужайку, ползу вдоль улицы. Дорожное полотно по обе стороны оковано блестящим металлом кузовов, хоть бы где прогал в неумолимой цепи, хоть бы одно звено выпало! Парковки в любом большом городе проблема, но Владивосток – даже не миллионник, а приткнуться негде. Нет места, нет! Дома оседлали сопки. Дороги проложены в узких долинах-падях, прихотливо огибают возвышенности. Ездить можно, парковаться нельзя. О! Паджерик колёса выворачивает. Есть! Сейчас встану, сейчас займу! Не тяни резину, парень, отчаливай, выбрось свой телефон в окно! И что вы гудите в спину? Не видите? Мне Бог место послал!
Посещаю местный департамент, чтобы оформить кое-какие бумаги. В отделе только женщины. Работают слаженно, решают проблему быстро.
- Спасибо! – искренне благодарю прежде, чем уйти.
- Всегда рады помочь, - отвечает старшая. У неё чёрная челка и выступающие скулы. Заметна примесь таёжной крови. Тёмные глаза, будто лесное озеро без дна.
- Вы только в полнолуние не приходите, - доверительно шепчут неяркие губы.
- Почему?
Интрига, тайна, – часть жизни в городе у моря. Кто-то ведь бросил мёртвого тушканчика у подъезда? Зачем? Кто-то роняет красную икру на асфальт. И креветок тоже. Чайки вчера тучей носились над крышей соседней школы. Отчего? А небо за нашим домом недавно изобразило точную копию Амурского залива. Откуда здесь миражи?
- В полнолуние мы немного не в себе, - продолжает шептать старшая, тёмные глаза смотрят серьёзно, чуть печально.
- Хорошо, буду сверяться с календарём, - обещаю на прощание.
Следующий пункт – телефонная компания. Прежний оккупант служебной квартиры, кореец, оставил два стационарных телефона. Это тоже загадка. Зачем столько? Нам достаточно одного. Прошу аннулировать договор с оператором из Находки.
Офисная девушка звонит в Находку, в головную компанию.
Прикрывает трубку ладонью:
- Они говорят, кореец сам должен прийти и расторгнуть договор.
- Он не придёт. Он в Америке. Здесь больше не появится.
Девушка объясняет ситуацию головной компании. Долго слушает. Находка настаивает на личном заявлении от прежнего владельца.
- Вы с ума сошли? – искренне изумляется наша сторона. – Владелец в А-ме-ри-ке!
Находка упорно предпочитает безумие.
Девушка бросает трубку. Сходимся на прекращении оплаты и отключении аппарата. И пусть тогда Находка предъявляет иск дальнему гражданину Соединённых Штатов.
Теперь шоппинг. Полчасика в пробке на проспекте Столетия города - сущая ерунда. Справа, на скалистом обрыве сопки, - грязно-розовые облака, цветёт сакура. Интересно, почему в Японии она такая чистенькая, а здесь такая мутная? От выхлопов, наверное.
Продуктовая база называется «Мусоросжигательный завод». Раньше тут ядовитые трубы дымили, а теперь еду продают. Китайский дешёвый кролик. Мёрзлые ножки звенят, будто стеклянные. Филе спаяно в твёрдые бруски. Недавно новость прошла по интернету. Предприимчивые китайцы гонят сюда лису вместо кролика. Мех на пуховики, мясо во Владивосток, на рынок. Таможня их поймала. Вчера поймала, а сегодня? Складываю кролика-лису в багажник.
Оп-паньки, машина упрямится. Зажигание булькает. Так всегда, когда жарко. Набираю номер «своего» механика. У него очередь на неделю вперёд. Автосервисы во Владике в каждой подворотне, но механики от Бога – нарасхват.
Машина после звонка быстренько заводится. «Что, испугалась? То-то. Всё равно поеду в сервис. Ты, блондинка, меня достала». Авто мурлыкает двигателем, шелестит шинами, изящно входит в повороты. «Не-ет, дорогая, в сервис».
Стопорюсь на выезде с базы. Здесь надо пересекать интенсивное двухстороннее движение. В спину гудят. Иду на таран. Подставляю бок несущимся со светофора. Успеваю увернуться. Машина творит чудеса.
Автомобили в городе у моря – больше, чем кусок металла. Они живые. Спасают от ливней, ветра, мороза, покрывают немалые концы. Они помощники. Доставят ваши мешки, котомки, ящики с припасами прямо к подъезду. А без них, четырёхколёсых, попробуйте донести сумки с продуктами с рынка на дне пади на свою сопку, ступенек триста вверх, к облакам. Машины - благодетельницы. Отвезут всю семью на море, обеспечат купальный сезон. Они же будут штурмовать пересечённую местность, когда хозяева соберутся «в край». «В край» - это не «на запад», это в реальный Приморский край, с крутыми перевалами, хлипкими мостами, бурливыми бродами, глухими дорогами. Ближайший крупный город, Хабаровск, - в семистах километрах. Прежде, чем отправиться в путь, разумный автовладелец придёт в сервис и скажет: «Еду в край». Мастер кивнёт головой. Это значит, машине устроят доскональную проверку на прочность. В крае медведь тебе механик, рысь, да тигр. Ну, ещё кабарга, маленький такой олень. И леопард из Красной Книги.
Наши знакомые отправились как-то в Терней. Звали с собой. Чудное место, заповедник в сердце Сихотэ-Алиня. Всего шестьсот пятьдесят километров вдаль. Грибы, ягоды, бонусный медведь в малиннике, река с ледяной, блистающей на солнце водой, рыбалка. Мы благоразумно отказались. Машине девять лет, не до приключений. Они поехали. Они же местные, это другая порода людей. В общем совсем близко, километрах в ста всего от Тернея, их Скарлет оставила шины на бетоне. В прямом смысле. Резина, кусок за куском, прилипала к дорожному покрытию и отваливалась, пока не закончилась совсем. По счастью, километрах в двадцати от места трагедии они смогли купить другие покрышки. Они же местные. Мы бы не смогли. Мы бы просто не нашли в Сихоте-Алине спасительный уголок с резиной.
А знакомые наши с тех пор в Терней только на вертолёте. Правда, вертолётом не так надёжно. Они иногда падают. Молиться надо много.
В городе, конечно, спокойнее, но тянет местных вдаль, за перевалы, на дикие берега, в нехоженые места. Хотя и в городе адреналина хватает.
Подъезжаю к Рудневскому мосту, дощечке, положенной на вертикально стоящие спички. Так кажется, потому что мост узкий, двухполосный, и головокружительный. Высота опор – тридцать метров, это двенадцатиэтажный дом, примерно. Внизу – проезжая часть с коробочками автомобилей. А раньше там Первая речка текла. Речку куда-то завернули, русло высохло. Сверху бросили мост, связали две отдалённые части города. Веселись, Владивосток. Правда, долго-долго, двадцать лет, не решались запустить здесь движение. А в девяносто третьем перекрестились и открыли. А в две тысячи одиннадцатом опять задумались. Запретили проезд тяжеловозам, поставили ограничительную рамку, но упёртые фуры по-прежнему рвутся, куда уже нельзя, и рамку сбивают.
Подъезжаю. Думаю: авось, пронесёт. И каждый, должно быть, думает: «Авось…» Я бы лично здесь плакат повесила с обеих сторон: «Путник, жизнь твоя дрожит на Рудневском мосту, как слеза на реснице». Опоры-спички – полые внутри, бетон в них то ли забыли залить, то ли украли, когда строили в далёком семьдесят втором году. К тому же, стоят эти «спички» на подвижном грунте бывшего речного потока. От этого мост колеблется, плиты расходятся. Дырки латают. Трещины на опорах контролируют. И конструкция действует, живёт, доказывает: Советский Союз непобедим, ибо даже брак советский, на поверку, весьма надёжный, качественный брак.
Мост позади, пронесло! Ещё километров десять - и красивая арка в конце пути, и охранник на входе спрашивает, зачем пожаловала. Блею про зажигание. Поднимает шлагбаум.
Автосервис «Бег» - хитромудрое заведение. Здесь умеют извлечь приличную стоимость даже из незначительной работы. Но я платить не собираюсь, а за консультацию денег не возьмут, мы давно знакомы.
Мастер, маленький, белёсый, крутит зажигание, слушает нежный булькающий звук, чешет в затылке, зовёт подмогу. Чешут уже вдвоём. Объявляют:
- У вас инжекторная рейка шалит.
Аллилуйя, теперь я знаю, что такое инжекторная рейка. Вот она, узенькая, длинная.
- И что? Эту штуку я менять не буду.
«Беговцы» знают, что не буду, и дают дельный сногсшибательный совет.
- Вы на неё тряпку мокрую кладите, чтобы остыла. Тогда заработает. У нас уже были такие случаи.
Машина отдохнула в прохладе бокса, заводится без мокрых тряпок, торопится унести колёса от чудо-специалистов.
К слову сказать, тряпкой я так никогда и не пользовалась. «Мой» механик полностью снял обвинения с инжекторной рейки и привёл в порядок зажигание.
Солнце скрылось. Холодный ветер порывами с Охотского моря. Здравствуй, морось, давно тебя не было. Натягиваю свитер. Что бы ещё надеть? Хорошо, что я почти дома. Почти – не значит, что буду там через три минуты. Пять часов вечера. Все, кто был в городе, возвращаются в спальные районы. Стою в пробке, радуюсь – это последний затор на сегодня. Заветный поворот, разбег-взлёт на родную террасу и – опять затор! Два японских коня впереди без признаков жизни. Собирается очередь. «Террано» бодается с «Кашкаем». Стоят и смотрят друг на друга, как коты перед боем, вот-вот ударят по усам. «Террано» в своём праве, он, точнее, она (за рулём женщина) следовала указателю. А мордатый водитель «Кашкая» нарушает. Да и не может иначе. С другой стороны дома дырки латают, проезда нет. Теперь кто-то должен уступить. Сворачивать некуда. Справа здание, слева обрыв. «Кашкай» набычился. Женщина в «Террано» охватила руками голову, будто хрупкий сосуд, в котором звенит, переливается боль, поперёк лица отчаяние. У неё, наверное, был трудный день, сто километров в пять концов, десять пробок, а теперь ещё это. И в спину гудит нетерпеливая очередь. «Кашкай» сдаётся. Пятится.
Вечером долго не могу заснуть. Газоны, парковки, дороги, пробки. В спину гудят. Лезет в глаза инжекторная рейка. Под Рудневским мостом далеко внизу ниточка шоссе. Если падать, костей не соберёшь. А завтра всё сначала и всё то же. Долго не спят граждане города у моря, приходят в себя. Далеко за полночь желтеют сквозь туман окна.
Наверное, есть места, где можно вставать с солнцем. Ступать босиком в тёплую пыль, гулять в поле и в лесу, дышать цветами и травами, а не бензапиреном, слушать тишину, жить среди деревьев, а не среди машин. Никуда не спешить. Ни от кого не уворачиваться. Никому не мешать. Просто жить. Владивосток, ты меня достал!
Но это пройдёт. Завтра закончится морось, или послезавтра, или через две недели, короче, когда-нибудь! Июль будет тёплым, и, если не июль, то август, точно, согреет наши скалы. И море отдаст все свои туманы. Встанут в чистом небе высокие купола облаков. Мы поедем на Шамору. Простор ослепит солнцем. Если не будет солнца, природа сотворит другое чудо. В пасмурный день вода отразит серое небо, покроется перламутром, горизонт растает. Ляжем в мерцающей вечности, заснём в мягком движении волн, как в колыбели. Бог не пожалел соли для Японского моря. Местные, действительно, спят (или грезят) на воде. Не на матрасах надувных, а на покачивающемся, «жидком», так сказать, ложе.
А если начнёт штормить, будем скакать, как пробки, и визжать от восторга, буравя кипящий пеной вал.
Потом придёт осень. Бухты всё ещё будут дышать теплом. Вспыхнет тайга вокруг таким ярким багрецом, таким слепящим золотом, какого не встретишь ни на юге, ни в средней полосе России. Солнце все своё сердце отдаст листьям, и деревья запылают неистово перед суровой зимой.
Люди уйдут с пляжей. Море очистится. В лучистой прозрачной воде загорятся морские звёзды. Побегут по кромке прибоя кулички. Сядут на скалах бакланы.
Покинув море, помчимся в город по серпантину, высоко, среди облаков. Первый перевал очень крут, пыхтит тяжеловоз, еле тянет, собрал позади себя легковушки, будто стайку чаек. Приуныли «японки», ползут. Водители тоскливо клянут препону. Тяжеловоз выдохся, съехал на обочину. Вырвались, полетели машины-чайки, перемахнули перевал, и будто сорвались в простор, в синеву, в драгоценный блеск бухт. «Где ты ещё такое видела?» - спросит сердце. «И больше не увидишь, - добавит печально. – Поэтому смотри, смотри во все глаза, запоминай. Лети, пари, ликуй, пока есть время. Пока это всё – твоё, ибо отнимется».
«Эти места - как любовь, - сказал один простой мудрый человек. - Увидишь раз – не забудешь никогда».
Это правда. Не бывает любви без страдания, не бывает любви без блаженства. Город-кошмар, город-адреналин, город-тоска, город-солнце, город-простор, светлые задворки земли. Владивосток, каменный цветок на изумруде сопок, в синей оправе моря, моя вторая родина. Каким ты проснёшься завтра? Будет ли солнце? Жду, надеюсь. Никогда не забуду.
Добавить комментарий