Интервью с Илзе Лиепой

Илзе Лиепа — одна из наиболее известных московских балерин, Народная артистка России. Современные хореографы специально для нее ставят балеты и миниатюры, а ее “бенефисы” неизменно собирают полные залы. Много снимается в кино, играет в театре.

— Начну с того, что мое имя пишется и произносится без мягкого знака — в соответствии с латышской транскрипцией. Оно связано с романтической историей знакомства моих родителей.

Когда-то моя мама играла главную роль в фильме, снимавшемся на Рижской киностудии. Фильм назывался ... “Илзе”. Мои родители познакомились в самолете “Рига-Москва”, в котором мама летела со съемок домой, а отец возвращался на работу в театр имени Станиславского и Немировича-Данченко — это было его первое московское пристанище. Мама рассказывала, что еще в аэропорту Риги обратила внимание на двух очень интересных мужчин: один был помоложе, другой — взрослее. Папа, как говорится, тоже “запал” на красивую женщину романтического стиля, весьма модного в то время. Судьба распорядилась так, что тот, что помоложе, стал моим отцом, мужчина постарше — моим дедушкой, ну а та романтическая девушка, как вы догадались, — моей мамой. Спустя какое-то время, когда папа взял маму на гастроли в Лондон, английские газеты писали: “Русский танцовщик привез с собой жену — русскую Мэрилин Монро”.

— Только что по каналам ТВ прошел документальный фильм “Взлеты и падения Мариса Лиепы”. Фильм — трагический, но к его названию у меня есть претензии. Взлеты — это Красс, другие балетные партии, а что авторы имели в виду под падениями Лиепы? Что — он стал хуже танцевать или совершил антиобщественный поступок? То есть падение — абсолютно неорганичное слово в названии фильма. Вы со мной согласны, Илзе?

— Я думаю, название фильма обусловлено единственным фактором: продаваемостью произведенного продукта. Чтобы фильм продавался еще лучше, можно было назвать еще хлеще, например: “Новые откровения из интимной жизни Мариса Лиепы” (смеется). И потом, вот еще какое соображение: в жизни каждого человека есть и взлеты, и падения, согласны? Под ними мы понимаем духовные, нравственные категории. Мы падаем — и это, может быть, и есть самые интересные моменты нашей жизни, поскольку они-то и заставляют нас искать в себе внутренние силы, резервы, чтобы подняться. И эти мгновенья в жизни творческого человека и становятся самыми плодотворными, согласны?

По сути падение — явление каждой жизни, но, вынесенное в заголовок, оно имеет совершенно другой смысл.

— Знаете ли вы артистов кордебалета, которые всю жизнь проработали в нем и счастливы, не считая, что чьи-то интриги помешали раскрыться их таланту, стать солистами и т.п.?

— Ну, конечно, я знаю таких людей. И они добросовестно отработали от первого до последнего дня в кордебалете. Там тоже, если угодно, есть уровень достоинства: продержаться в первой линии кордебалета, скажем, лет двадцать, не сойти с нее — это заслуживает большого уважения.

— По окончании Балетного училища вы попали в Большой, но не просто, а, как следует из упомянутого фильма, в обмен на уход из Большого театра отца. Вы были уже достаточно взрослой, чтобы понимать, что вокруг отца затеяна какая-то грязная возня?

— Сложности такого рода в жизни нашей семьи, в нашем сознании существовали многие годы, поэтому, эта, как вы сказали, грязная возня, не была каким-то потрясением для нас, для наших душ. Это как с советским режимом: если вы порхали где-то в вакууме, а потом нечаянно прикоснулись к чудищу, то — ах, какой ужас! (смеется). Мы ведь не в 17 году появились на свет, когда все в один момент обрушилось. Мы родились в этой системе, я где-то внутренне к этому была готова. Я даже больше скажу: отец нас к этому как бы подводил: “Помните, ребята: все что простится Иванову, Петрову, Сидорову не простится вам, потому что вы дети Лиепы!” Несмотря на то, что Андрис как бы безоблачно попал в Большой, став лауреатом Международного конкурса, первые четыре года в театре были для него тяжелейшими: глухой кордебалет, никаких, перспектив, и только его чудовищное упорство способствовало его карьере. Отец говорил об Андрисе: “Я был сумасшедшим, но этот!..”

Возвращаюсь к вашему вопросу о кордебалете. В любой творческой профессии, как нигде, есть большое количество людей, чувствующих себя несостоявшимися, неудачниками. Причем в исполнительском искусстве признание нужно именно сегодня, это не случай с Пиросмани или Бахом! Если ты сейчас себя не реализовал, другой возможности, в том числе посмертной, у тебя не будет!

В то же время я верю в предначертанность пути! Есть нечто, что тебя ведет! Мне всегда мечталось, чтобы моя судьба была интересной творчески, и то, что случилось, я отношу только на счет судьбы. Во мне нет такого упорства, как, скажем, у Андриса, внутренней жесткости в борьбе, но Господь всегда в самые ответственные моменты жизни посылал мне людей, которые брали меня за руку и помогали сделать первый шаг, вели через препятствия, преодолеть которые у меня не хватило бы наглости, дерзости, отчаянности — чего угодно.

Но когда у меня появляется первая ступенечка, тут уж я, как Андрис, неудержима! Это можно сравнить с гранатой: если ее запал подожгли, то повернуть процесс вспять уже невозможно (смеется).

— Еще об отце. Почему Григорович так жаждал ухода Лиепы из Большого? Боялся конкуренции или еще чего-то? Мне не понятно...

— А вы знаете, никому не понятно!.. У меня сложилось такое представление, что все в жизни замыкается, закольцовывается — не сразу, конечно, а — извините за некоторую тавтологию — в конце концов.

Мы с Николаем Цискаридзе готовились к премьере балета “Пиковая дама” Ролана Пети, до премьеры оставались считанные дни. Ролан Пети пребывал в отличном настроении, был игриво так настроен и говорит: “Мы с вами не поговорили о финале, но это все довольно просто: вы выходите, проходите, смотрите в зал, и у вас такое лицо...” Тут наступает пауза, он продолжает: “Ну, вы сами знаете, какое у вас лицо!..” Так великий Пети рассказал мне финал балета “Пиковая дама!”

Я ушла с репетиции обеспокоенной и стала каждую минуту — поскольку уже абсолютно внутренне болела этим спектаклем — думать: какое же у меня должно быть лицо? Что это? Что?

И вдруг мелькнула мысль: да надо просто в зале увидеть лицо Григоровича! Понимаете, в этом не было никакого злорадства! Я много работаю в драматическом театре, и часто, когда режиссер тебе что-то втолковывает, а ты не понимаешь, он говорит: доверьтесь мизансцене! Это очень точная вещь! Талантливо сделанная мизансцена говорит сама за себя! Ты просто доверься ей и дыши...

И мизансцена “Пиковой дамы” говорила сама за себя: вот я, дочь Мариса Лиепы, стою на сцене Большого театра, а Григорович где-то в полутемном зале — просто зритель! А отец мой живет творческой жизнью в том, что делаем мой брат и я.

“Пиковая дама” ставится по сей день, имеет всевозможные премии, в том числе и Государственную, и главную театральную премию России “Золотая маска”.

И еще один случай расскажу вам. Прилетев из Японии в Питер, мы с Николаем Цискаридзе попали прямо с аэродрома в Голубой зал Мариинского театра, нас усадили на места для почетных гостей. И буквально через два ряда от меня — гипсовый профиль Григоровича! И снова — по иронии судьбы: первая номинация присуждается за вклад в балетное искусство: на сцену поднимается Григорович, а за ним — за лучшую женскую роль в балете — на сцену поднимаюсь я. Никто не сводит счеты, никто не злорадствует, это просто мизансцена...

— На самом деле, если говорить о том, что мне хорошо удается, то это — современные средства выразительности. Направления в современном балете могут быть самые разные. Я люблю, например, современный драмбалет “Федра”, который танцуется в... обычных туфлях, в нем есть прекрасные драматичные дуэты. Поставила его для меня Вероника Смирнова. Еще один любимый балет, поставленный для меня Майклом Шенноном, — “Мадам Бовари” ...

Очень мне нравятся современные балеты стиля Марты Грехэм. Хотя у нее самой я никогда не танцевала, но ее стилистика очень близка мне.

Вероника Смирнова, о которой я уже говорила, сыграла в моей творческой жизни огромную роль, создав тот творческий язык, которым я сейчас владею и которым я, мне кажется, интересна зрителю.

— С помощью этого языка вы сможете станцевать, скажем, “Лебединое озеро” или “Жизель”?

— Я никогда, представьте себе, не танцевала классику! Это случилось вот почему. Классику ведь танцуют в юности, а моя юность протекала в том самом сложном Большом театре Григоровича, о котором мы уже столько говорим. И вот на гастролях Большого в Лондоне я услышала фразу: “Запомните, в Большом театре (то есть в главных ролях) вы не будете танцевать никогда!”

Я — в отчаянии, бросаюсь к телефону, звоню брату из Лондона в Нью-Йорк — он тогда работал у Барышникова, был на вершине успеха. Выслушав меня, мои рыдания, он сказал знаковые для меня слова: “Ну, чего ты убиваешься? Неужто эта партия — смысл твоей жизни? Ты хочешь творчества или хочешь делать карьеру в Большом театре? Творчество есть везде и не только в Большом...” Мне стало так просто, так ясно: Господи, мне-то действительно казалось, что творчество есть только в Большом... И как раз в этот момент в моей жизни появился замечательный человек — Александра Эммануиловна Чижова — даже не балерина, а просто пожилой человек при балете, поверивший в меня, в мои творческие силы. И она, человек исключительно уважаемый в балетном мире, договорилась с дирекцией зала имени Чайковского о моем творческом вечере.

В том же Лондоне, имея уже в перспективе творческий вечер в зале Чайковского, я вдруг ощутила себя внутренне свободной от Большого театра! Свободной от балетного начальства, от боязни не получить более-менее приличную роль и так далее. Уже потом мои коллеги говорили мне: “Какая ты счастливая, Илзе!”

И у меня началась настоящая творческая жизнь: меня заметили многие постановщики, я стала много ездить со своим репертуаром за рубеж, словом, не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Нас с Борисом Яковлевичем соединяют интересные истории. Отец участвовал в его спектакле “Идиот”, а с другим отцовским спектаклем связана и моя творческая судьба. В годовщину смерти отца я делала концерт в зале Чайковского — кстати, эти мои вечера стали регулярными. Первый же вечер, в первую годовщину со дня смерти отца, был, конечно, особый, и я металась в поисках достойной программы. И вдруг, будучи на гастролях в Санкт-Петербурге, прихожу на один из спектаклей Эйфмана и вижу нечто невероятное: “Реквием балерины на музыку Бетховена”. В антракте бросаюсь за кулисы, подхожу к Борису Яковлевичу и прошу разрешить мне один раз станцевать только что увиденный “Реквием” на вечере памяти отца в Москве. Огромная пауза. Борис Яковлевич говорит: “А вы, Илзе, разве не знаете, что этот номер ставился на вашего отца и Аллу Осипенко? (Артистка балета Б.Эйфмана. В глазах Илзе — слезы. — В.Н.)

Не стану говорить, что номер этот в зале Чайковского прошел “На ура!”, дело не в этом.

Мы с Борисом Яковлевичем всегда чувствовали взаимное притяжение, готовились к творческой встрече, и однажды я села в машину и погнала ее в Питер — начать работать в балетах Эйфмана “Чайковский” и “Карамазовы”. Спустя месяц и буквально за неделю до премьеры “Чайковского” я получила большую травму, которая на целый год лишила меня возможности выходить на сцену.

И был еще один виток наших, увы, не сложившихся творческих отношений с Борисом Яковлевичем. Его пригласили в Большой на постановку “Русского Гамлета”. Он тут же позвонил мне, предложив роль Екатерины. Я отказалась — все из-за старой петербургской травмы, она не совсем прошла. Зато Екатерину — и в этом я тоже вижу нечто мистическое — я сыграла уже в драматическом спектакле “Сон императрицы” у Андрея Максимова. (Режиссер, драматург и ведущий программы “Ночной полет” на телеканале “Культура”. — В.Н.)

— Для артиста балета важна отдача, “дыхание” зала?

— Безусловно! И, как ни странно, самая тяжелая публика в этом смысле — премьерная. Ей мало чего надо, она разнеженная, ей хочется не приобщиться к искусству, а отметиться: был на премьере. И если ты эту публику завоевал, это дорогого стоит.

— Как соотносятся артист балета и драматический актер?

— Балет, безусловно, искусство молодых людей и оно, это искусство, требует раннего личностного созревания. Как говорил мой отец, когда приходит опыт, уходит прыжок. Например, когда у Плисецкой не стало того, молодого, прыжка, он, этот прыжок, перестал ей быть необходим. Потому что стало невозможно оторвать взгляд от того, как она смотрит в зал, как чувствует партнера. Это какое-то другое качество персоналити! Им обладают очень немногие артисты балета. Иногда можно прожить жизнь, быть известной, талантливой, успешной балериной, но... Собственно говоря, когда мы говорим о контакте артиста балета с залом, мы имеем в виду не технику прыжка или фуэте, а энергетику артиста, меру его сосредоточенности. Ведь энергетика — это как прыжки в длину! Один может прыгнуть на метр, другой на три, а третий — на пять! И необъяснимо — почему! Отец мой говорил: когда тебе нужно взаимодействовать с залом, нужно работать не с масштабом этого зала, а с космосом! Поэтому когда в “Спартаке” открывался занавес, зритель вжимался в кресло — такая мощная энергетика шла со сцены!

— Чем заполнен ваш рабочий день? На сколько лет вперед расписан ваш график?

— Только что мы вернулись из Риги, где каждый год в дни рождения отца проводятся концерты. Для этого я приготовила две новые вещи: “Болеро” Равеля и “Посвящение”. Этот номер — импровизация с чудной музыкой (тема любви из балета “Спартак”) — стал началом концерта.

Сейчас еду на гастроли в Лондон со спектаклем Большого театра “Пиковая дама”, продолжаю играть драматические спектакли. Сегодня в Москве у меня идут три названия, об одном из них коротко расскажу: в театре Маяковского, в спектакле “День рождения синей бороды”, я большую часть спектакля играю мужчину. Меня уговорил на это автор спектакля и режиссер Андрей Максимов. Говорят, что в образе мужчины я там очень похожа на моего отца.

— Вы упомянули Ригу, ездите туда каждый год, хотя отношения между нашими государствами, я бы сказал, прохладные. Вам удается их немного согреть?

— Над любыми отношениями надо работать: в коллективе ли, в семье, чтобы они правильно складывались. Так и отношения между нами и Ригой. Здесь надо отдать должное в первую очередь моему брату: он отдает много сил этим отношениям, нашел в Риге людей, которые совместно с фондом Мариса Лиепы участвуют в организации ежегодных концертов памяти отца в Риге. Нам очень хотелось, чтобы к 70-летию отца в Риге был открыт памятник ему, но — немного не успели.

— Последний вопрос. Илзе, какую роль играет в вашей жизни любовь?

— Ой, вы знаете, мне сразу вспомнились слова Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, когда его спросили: что самое интересное было в вашей жизни. Он посмотрел на задавшего вопрос и сказал: “Мальчик, в жизни есть только любовь!”

Лучше не скажешь, правда? Любовь не обязательно означает любовь мужчины и женщины! Ведь если не согреты любовью отношения исполнителя и хореографа, ничего интересного не родится... Аналогичный ряд можно продолжить до бесконечности.