Симбирцев стал думать, что скоро и этот брак лопнет как мыльный пузырь. Он прожил в этом пузыре уже три года, и вдруг его милая, сердечная жена стала подозрительной, ревнивой и раздражительной по пустякам. Она хватала Симбирцева за руку и изо всех сил сжимала её, когда он слишком долго разговаривал с женщиной на какой-нибудь вечеринке. На руке оставались синяки и следы от ногтей. Она звонила ему из офиса по нескольку раз на день, подробно расспрашивала о работе, которая раньше её совсем не интересовала.
Работы было невпроворот. Жизнь Симбирцева напоминала свадебный чёрно-белый хоровод — невесты плыли белыми лебедями, женихи по-пингвиньи топтались около невест. Звучали взволнованные, плохо зарифмованные речи матерей невест, отцы женихов методично накачивались водкой, пахло жареным мясом, шелестели чаевые. Работа была однообразной, но постоянной. Симбирцев утешался приобретённым в свадебном бизнесе благополучием — он жил в доме с маленьким садиком, двумя кошками, новой женой, приёмной дочерью, ездил на поджарой машине с характером танка и проводил свободные вечера в могучей кучке друзей-музыкантов. Что ещё надо? У него случались безобидные платонические флирты, как без них? Певицы всегда были от него без ума. Он не просто подыгрывал им, он своим аккомпанементом приподнимал их над полом. Одна певица, предвкушая работу с ним, всегда говорила: “Наконец-то, я услышу настоящие аккорды!” Жена на певиц никогда не реагировала. Но в последнее время её как будто подменили. Как она почувствовала, что в мыслях Симбирцева вновь появилась Айседора — сумасшедшая девица с глазами цвета болотной топи? Как эти жёны всё чувствуют? Айседора всегда появлялась в жизни Симбирцева как комета на тёмном небе, как ураган, как... мелодия, которую он не успевал записать, но которая всё время дразнила его кратковременным появлением в эфире.
У Симбирцева c юношества была странная и ненавистная им самим способность материализовать свои мысли. Стоило ему только подумать про себя: “Да чтоб ты сгорела!” и посмотреть на надоевшую вспышку свадебного фотографа, как та тут же начинала дымить и искриться. Стоило ему подумать о ком-то далёком, как тут же от этого человека приходило письмо.
Айседора приснилась ему в пятницу. Она ходила по сну с жёлтым чемоданчиком и тонкой, длинной кисточкой рисовала на стенах женские профили. Её волосы были незнакомого, шоколадного оттенка. Симбирцев не мог её догнать, так и ходил за ней по длинным тёмным коридорам из комнаты в комнату. Проснувшись, Симбирцев с такой силой возжелал, чтобы эта женщина появилась, что вокруг запахло цветами жасмина, а красная птица кардинал приземлилась на подоконник спальни и долго там сидела, пристально вглядываясь в телеграфные провода...
Айседора появилась в этот же день.
Симбирцев играл нудную пищеварительную музыку, пока гости свадебного банкета переходили от устриц к крабам, от крабов к ракам, от раков к гусиному паштету... Нет, нет, он не мог ошибаться! Она разговаривала с невестой, отставив в сторону ногу и уперев руку в бок наподобе самоварной ручки. В другой руке она держала жёлтый саквояжик. “Ты ли это?” Он громко и настойчиво сыграл из своего угла — до-до-до!!! Айседора оглянулась.
...Она рассказала Симбирцеву, что занялась свадебным бизнесом, то есть превращением обычных девушек в белых лебедей-невест. Макияж, маникюр, причёски...
— Удивительно, что твои причёски и мои хаванагилы ни разу не пересеклись... Ходим одними дорожками.
— Я обычно работаю на дому. А эта невеста пригласила меня на свадьбу, подправить макияж, если что.
— Ты стала брюнеткой?
— Я встречаюсь с художником. Я так ему больше нравлюсь. Он называет меня цыганкой Розой.
Симбирцев поморщился.
— А что он рисует?
— Горы, бутылки, женщин.
— Обнажённых? — Симбирцев начал раздражаться.
— Конечно, — развеселилась Айседора. — Я ненавижу долго позировать, поэтому он делает много моих фотоснимков. И потом рисует по ним.
Симбирцев и сам не понял, как она одной-двумя фразами разозлила его.
— Возьми мой номер телефона. Жду звонка.
И в этом абсолютно деловом и безапелляционном “жду звонка” была прежняя Айседора, беззащитная в своей агрессивности.
Симбирцев купил велосипед. Жена, скрестив руки на груди, саркастично смотрела на то, как Симбирцев собирался на первый выезд.
— Ты куда собрался?
— Начинаю здоровый образ жизни. Который ты мне прописала.
Жене это не нравилось. Когда она застала его за отжиманием от пола, прозвучало ядовитое:
— Это ты для своих девок прихорашиваешься?
Симбирцев ездил по утрам к океану, плавал до полного изнеможения, возвращался обратно только к полудню и, наконец, через несколько недель с удовлетворением заметил, что его тело стало похоже на штанген-циркуль, а плечи окрепли так, что он не чувствовал тяжести, когда переносил свою аппаратуру. Он и сам толком не знал, зачем он это делал, но во имя Айседоры эти упражнения стали для него почти религиозным ритуалом. Во имя жены ему никогда не хотелось совершать атлетические подвиги, хотя жена... Он задумался... Спасла его. Симбирцев всегда побаивался образованных женщин, но это знакомство было лёгким и поначалу сугубо профессиональным. Он пришёл на приём к кардиологу с жалобой на боли в области сердце. Кардиолог оказалась милой и приветливой особой.
— Ну что же, господин музыкант. Вы приехали на последнюю станцию. Дальше — кладбище. Есть желание вернуться обратно?
Симбирцеву нравилось ходить к ней на приёмы.
— Всхлипы в груди... Низкое давление... Нужна диета... Абстиненция от алкоголя... Буду вас наблюдать...
Она говорила протяжно, в темпе вальса, укачивая музыкального Симбирцева. Они сошлись тихо — без воплей “горько!” и разухабистой ресторанной музыки. У “сердешной” была взрослая дочь от первого брака. Додик тоже одобрил “сердешную” и разбил стакан на счастье. Всё было хорошо.
Симбирцев был физически готов к звонку, но другой, новый Симбирцев не мог звонить Айседоре, не продумав основательно, чем это может закончиться. А вдруг она просто хотела побеседовать с ним о музыке? К чему тогда были все эти попытки стать Аполлоном Бельведерским? И зачем он ей нужен? И, самое главное, зачем она ему нужна? Симбирцев не мог спать, часами крутился вокруг своей оси. “Сердешная” просыпалась, злилась, кошки мяукали, дом неодобрительно скрипел. Симбирцев не мог решиться на звонок, предварительно не найдя ему оправдания. Он думал: “Что же я за тварь такая? Айседора только лишь попросила меня позвонить ей, а я уже рисую в своём воображении неизвестно что...”
Поступок ещё не был совершён, но Симбирцев изводил себя одной только возможностью поступка. В глубине души он знал, что Айседора — не просто девица. Она была способна свести с ума. Отчего же, когда она четыре года назад намекнула Симбирцеву, что хотела бы с ним жить, он не попросил её остаться с ним навсегда? Или этому не суждено было случиться? Устав бороться с самим собой, Симбирцев назначил твёрдую дату звонка. В назначенное утро он встал как обычно, съел свою скучную кардиологическую овсянку, съездил на велосипеде на пляж. Вернувшись домой, он тщательно выбрился, надел чистое бельё и “лучшие” джинсы. Он не понимал, зачем нужно было так собираться для того, чтобы просто ей позвонить? Он думал: “Дод поднял бы меня на смех, сказал бы какую-нибудь саблезубую скабрезность и посоветовал сводить девушку в номера”. Но Симбирцев не позволял себе думать о том, что будет дальше, нужно просто сделать этот чёртов телефонный звонок. Он сел на диван, подложил под локоть алую подушку в виде сердца и набрал злополучный номер, избегая гремучих взглядов кошек.
— Алло!
— Могу ли я поговорить с Айседорой?
— Я вас слушаю.
Симбирцев непроизвольно сделал два такта паузы.
— ...
— Я вас слушаю.
— Это Симбирцев.
— Почему ты заставляешь меня ждать!?
Симбирцеву показалось, что она даже ногой топнула по полу от возмущения. Он представил её, вызывающе-грациозно стоящую посреди комнаты с прижатым к уху телефоном, рука на выпяченном бедре, запах жасминового чая, маяк красной шёлковой блузки; и тут же ему представилась другая картина — медицинский офис, строгая женщина в очках, внимательно выслушивающая тучного дядьку с опухшей красной мордой. Симбирцеву стало невыразимо стыдно и горько, и он не мог понять сам себя — почему вдруг вопросы морали стали его донимать, почему вдруг он превратился из адвоката в обвинителя?
Айседора сказала, что сегодня занимается “перелицовыванием” невесты. Но завтра... Симбирцев прикусил язык... Но завтра она хочет с ним встретиться, ну, предположим, на выставке Оси Ланцберга. Симбирцев перевёл дух.
— Это твой художник?
— Да.
“Значит, всё-таки будут вестись светские разговоры о музыке, и я там нужен просто как экспонат Айседориной коллекции. Она как-то сказала мне в шутку, что коллекционирует гениев”, — с облегчением думал Симбирцев.
— Да, свободен. Да, да, в три часа. Куда заехать? Да, вожу.
Он положил трубку, отшвырнул подушку, злясь на себя. Свободен? Он даже не сказал ей, что женат на “сердешной”.
На открытии персональной выставки Оси Ланцберга Айседора водила Симбирцева по залам и знакомила его с гостями. Первые два имени он запомнил, потому что они звучали как цикады: Моца и Кацо. Моца — худенькая женщина, похожая на птицу. Айседора прошептала Симбирцеву на ухо: “Моца — певица-ца-ца”. Кацо — романист с оплывшим как свечка лицом. И опять Айседорин язвительный комментарий: “У Кацы нет лицы”. И ещё там были: поэтесса мужеподобного вида с громогласным голосом, джазовый трубач, потомок Лемешева, со своей женой-японкой, грузинское трио — два князя и бедный художник, который никому не показывал свои картины, томная актриса из Москвы под ручку с эмигрировавшим в Америку баритоном, две смертельно бледные балерины, танцующие в “Мазепе”. “И седеющий тапёр с велосипедом”, — подумал Симбирцев. Картины Оси всем нравились, и даже Симбирцев, чувствующий глухое раздражение от того, что Айседора является нынешней музой Оси, не мог не отметить чувственной палитры красок и фантасмагории образов. “Здорово мажет? Ну что, сбежим?” — спросила Айседора и за руку повела Симбирцева к выходу.
Весь остаток дня они провели вместе. Айседора щебетала без умолку, хвалила Симбирцева за внешний вид, похлопывала его по плечу, рассматривала интерьер машины-танка, медленно пила шабли в итальянском ресторане, аппетитно жевала салат, качала ногой под столом, открывала-закрывала сумочку, щёлкала пальцами, подзывая официанта...
“Вот она, забытая мелодия Айседоры...” — восхищённо думал Симбирцев. Потом она потребовала, чтобы Симбирцев отвёз её домой, потом они пили жасминовый чай на кухне её квартиры, потом Симбирцев поцеловал Айседору.
...Симбирцев сидел на скамейке в парке около онкологического центра и смотрел на свои ботинки. Мысли роились и жужжали как пчёлы: “Почему это случилось со мной? Со мной лично ничего не случилось, но то, что у моей жены нашли рак, это — ещё хуже, ещё страшнее... Что она делала неправильно, откуда берётся рак? Питание? Стресс? Наследственность? За что ей, врачу, вылечившей немало людей, такая жуткая прижизненная пытка? Почему я? Это изощрённое наказание за мои грехи? Что теперь делать? Как жить?”
Симбирцев не знал с кем поделиться. Хотел позвонить и рассказать о своём несчастье гитаристу, у которого жена сошла с ума, но передумал. Даже Доду не стал ничего говорить. Дод как-то сказал, что попадёт в рай только потому, что он — всего лишь посредственный лабух, а вот Симбирцев, гениальный музыкант, попадёт прямо в ад. Потому что гениальность — это проявление адово. Безгрешный человек не может быть гениальным. Вот он, ад? Уже начался? Симбирцев не знал, что будет дальше. Он не представлял, как будет выглядеть его жизнь завтра, послезавтра, через год. Он как будто бы врос по колено в землю. Как старый телеграфный столб.
После того злосчастного поцелуя Симбирцев сбежал от Айседоры, греха не случилось. Слышите, вы там, наверху? Не случилось греха! Симбирцев вспомнил, как во время поцелуя трезвый голос из-за кадра сообщил ему: “Она тебя больше не любит, глупый Симбирцев, скорей всего хочет рассчитаться за прошлое. Хочет сделать больно. Отвергнутые женщины могут быть невероятно мстительными и изобретательными в способах мести... Соблазнит, приручит, влюбит, а потом выгонит в шею...” Симбирцев вспомнил, как бормотал себе под нос, что ему нужно срочно уйти, чтобы встречать в аэропорту родственников жены. Айседора тогда засмеялась как настоящая ведьма — низким, отрывистым, театральным смехом, потом оттолкнула его и сказала: “Уходи, несчастный”. И Симбирцев ушёл, не оглядываясь, зная, что никогда больше не увидит эту женщину.
Добавить комментарий