Интервью Сергея Адамовича Ковалёва Мемориальной Сетевой Странице, 26-30 ноября 2010г.[1]
Александр Зарецкий
Расскажите, пожалуйста, о взаимоотношениях Анатолия Якобсона с кем-либо из известных людей или о его отзывах о них… Я хотел бы начать с академика Сахарова. Приходилось Вам говорить с Якобсоном об Андрее Дмитриевиче?
Сергей Ковалёв
Я точно знаю, что это отношение всегда было, -- да и не только у Толи, (мне не хочется патетических слов употреблять) -- восторженным. Таким было отношение большинства из нас… Я не помню прямых Толиных слов. Я думаю, что это можно было бы где-нибудь у него прочитать. Я этого не помню и придумывать не стану. Я знаю только, что такое отношение – единственное, которое Сахаров заслуживал. Он относился к человеку… это было отношение не снизу вверх и не панибратство. Сахаров – человек редкого благородства и простоты, и это у нас чрезвычайно ценилось.
Вот бывает такая психологическая трудность: ты с кем-то разговариваешь и видишь, что, по твоему мнению, твой собеседник прёт чудовищную чушь, что он сильно не прав в своих оценках и суждениях. И тебе бы вроде и поспорить надо, потому что ты не согласен с ним, а, с другой стороны, неохота вступать ни в какие обсуждения и споры: ведь совершенно ясно, что вы ни о чем не договоритесь, вы по-разному устроены, вы говорите на разных языках. И сколько раз мне приходилось, как и многим другим, пробормотать: «Да, очень интересно, да, ну ладно», -- и быстро перейти на другую тему. Вот Сахаров, за редчайшими исключениями, никогда так не поступал. А его реплики несогласия никогда не были обидны. Это редкое искусство благородного человека – уметь не обидно возразить собеседнику, которого считаешь явно неправым, уважать в нем человека. Мне всегда бывало стыдно в таких случаях, потому что я или ругаться начну с таким оппонентом, или постараюсь уйти, или замять спор. Ну его к чертовой матери! Сахаров никогда так не поступал. А исключения -- когда оппонент просто непорядочен.
Я почему об этом говорю, потому что эти отношения с Андреем Дмитриевичем никогда не были снизу вверх, но всегда с очень глубоким почтением. Ну, это уже разговор про Сахарова, а не про Якобсона. Я думаю, отношение Толи к Сахарову было таким же.
Знал Сахаров, что Якобсон редактирует «Хронику…»?
Думаю, что догадывался. Мы с ним об этом никогда не говорили… Я думаю, что Андрей Дмитриевич знал, кто в этом участвует, но он с нами на эту тему тоже не говорил.
Вы помните о перерыве в издании «Хроники…», который продолжался почти год перед выходом 28-го, 29-го и 30-го номеров? На самом-то деле материал для этих выпусков постепенно собирали и даже редакторская работа продолжалась. И я помню, что я подошёл к Андрею Дмитриевичу и сказал: «Андрей Дмитриевич, «Хроника…» давно не выходила. Как Вы считаете, не пора ли ей снова начать выходить?»… Сказал без всяких там «мы решили», «мы хотим с Вами посоветоваться», «мы хотим знать Ваше мнение» -- ничего такого... Андрей Дмитриевич ответил очень ясной и простой фразой: «Это правильно, «Хронику…» надо издавать, сейчас нет ничего важнее «Хроники…». Это был единственный, как я помню, прямой разговор с Сахаровым о «Хронике…». И вот тогда мы решили, что хватит тянуть – и сделали эти три выпуска довольно темпово, сразу. Я думаю, что и к работе Тошки и Наташи Горбаневской, и к нашей работе Андрей Дмитриевич относился всегда так. Он действительно считал, и я с ним совершенно согласен, что тогда ничего важнее «Хроники…» не было.
В Ваших разговорах с Андреем Дмитриевичем упоминал ли он Анатолия Якобсона, ценил ли он его?
Я не помню конкретных каких-то бесед, но я знаю, что Андрей Дмитриевич очень высоко Толю ценил.
Вообще-то говоря, я не помню слов Сахарова об оценке Тошкиных публикаций, но я знаю, что в кругах самых строгих ценителей оценка всегда была очень высокой. Я вспоминаю мой разговор с Израилем Моисеевичем Гельфандом, он не так давно умер. Он сохранял очень ясную голову почти до самого конца. Он был человек сложный, но интеллектуал первой марки. У нас были довольно сложные отношения с ним в конце нашей совместной работы. Он очень сердился, что я требовал характеристику, когда меня уволили из МГУ, а что мне было делать? Я научный работник, куда я денусь без характеристики? Мне же по конкурсу надо было поступать, для этого характеристика нужна. Я говорю: «Дайте характеристику». А мне говорят: «Знаете, плохую характеристику мы вам дать не можем, потому что стыдно, а хорошую тоже не можем, потому что страшно». Я говорю: «Да не прошу я хорошую -- что хотите, то и пишите. Ну, напишите характеристику, как положено, чтоб там были подписи: научный руководитель, тот-то и тот-то, -- всё, что полагается». По этому поводу мы с Гельфандом очень сильно ссорились.
А до того -- у нас был такой разговор. Израиль Моисеевич прочитал Тошину лекцию «О романтической идеологии» и говорит мне (мы были вполне откровенны друг с другом): «Посмотрите какая замечательная вещь, разве надо Якобсону ещё подписывать коллективные письма? Вот его дело. Разве не полезней было бы, если бы Якобсон не лез ни в какую вашу публичную политику, или, как это у вас называется, в эти ваши подписантства и протесты, а учил бы детей, школьников, как он это умеет. Посмотрите, как здорово, как талантливо сделано».
У меня было единственное, по-моему, самое важное возражение. Я сказал: «Израиль Моисеевич, Вы не находите, что если б Якобсон не занимал той открытой публичной позиции, которую он занимает, то это был бы вовсе не Якобсон? Он не мог бы уже написать такую лекцию». И Гельфанд нехотя согласился.
Израиль Моисеевич сам никогда ясной и открытой общественной позиции не занимал, за одним исключением, когда он вёл себя очень достойно. Это касалось Алика Есенина-Вольпина[2]. Тогда Гельфанд вёл себя твёрдо и достойно. Но это и всё. К нам, его сотрудникам – ко мне и к Саше Лавуту – он до поры до времени относился хорошо, пока не возник скандал с посещением университета секретарем горкома КПСС А. П. Шапошниковой. [3] Эта дама сказала: «На биологическом факультете работают такие Ковалёв и Левит»». И ошиблась в двух местах. Во-первых, это был не Левит, а Лавут, а во-вторых, не биологический факультет. Это была не биологическая, а межфакультетская лаборатория математических методов в биологии, которой руководил Гельфанд.
И довольно долго нас искали люди из лабораторного корпуса. Они, конечно, сразу поняли, о ком идёт речь, но сделали вид, что не понимают. И даже Ковалёва нашли где-то на биофаке. Был там аспирант с такой фамилией на кафедре эмбриологии или на какой-то другой кафедре. Но он ни сном ни духом ни к Чехословакии, ни к чему вообще не имел отношения. Парень был страшно перепуган, но довольно быстро выяснилось, что это не тот Ковалев. В конце концов, как вы понимаете, нас с Лавутом нашли.
Израиль Моисеевич принял участие в коллективном протесте в истории Есенина-Вольпина. Это был случай гельфандовского настоящего героизма и большой находчивости, когда всех, подписавших «письмо 99-ти в защиту Есенина-Вольпина», стали уламывать, чтобы они сняли свои подписи. Гельфанд наотрез отказался и выдержал давление властей. Он написал в ректорат МГУ, что готов выразить возмущение позицией редакции радиостанции БиБиСи, которая злостно исказила факты…, сказав, что ему грозит исключение из партии. «Я никогда не состоял в партии», -- писал он в этом письме.
Кстати, Александр Сергеевич Есенин-Вольпин присутствовал на вечере памяти Якобсона 21 ноября 2010 г. в Бостонском университете.
Сергей Адамович, разговаривали ли Вы с Якобсоном об Александре Исаевиче Солженицыне?
Я об этом ничего не могу сказать. Александр Исаевич -- человек своеобразный. Толя, конечно, относился к нему с очень высоким почтением. Вопрос сложный, потому что одно дело уважение к его откровенности, искренности, смелости, другое дело -- к литературе. Я могу точно сказать, что «Один день Ивана Денисовича» и ещё несколько рассказов – это литература самого высокого разбора. А что касается многого другого, особенно в последнее время написанного за горами, я сильно сомневаюсь.
Я научился различать и некоторые литературные вещи. Я теперь понимаю, что то, что в своё время я принимал за восхищение литературой, было восхищением позицией писателя, а потом и позиция мне стала не очень… Я не знаю, как относился Солженицын к Якобсону, думаю, что, продлись время, тогда об этом отношении не надо было бы говорить. Александр Исаевич к Якобсону отнесся бы не так хорошо, как мне казалось бы справедливым.
Потому что Якобсон прекрасно понимал: ведь, на самом деле Александр Исаевич Солженицын вовсе не либерал и не демократ. «Извиняюсь меня», как говорит мой друг Арсений Рогинский[4]. Это человек другого толка… Плюралисты, слово-то какое – плюнуть хочется. Вот это солженицынское отношение. А Якобсон, может быть, и разделил бы какие-то солженицынские позиции, которых я никак не разделяю. Но, думаю, что они бы шибко разошлись в оценке довольно многого. Александр Исаевич не умел расходиться в оценке со своими оппонентами, не теряя уважения к ним… Уж если расходится, то это у него и эмоционально выражено, это первое. Я не думаю, что оценка Солженицыным Якобсона была бы искренней и всерьез, и всегда безусловно высокой. В основном, она была бы довольно кислой, просто потому что Александру Исаевичу Солженицыну было чуждо то, что мы привыкли называть либеральным и демократическим подходом…
Этак мы уйдём далеко вглубь. Я, например, совершенно не патриот, и мне все эти сентенции о патриотизме смешны и даже немножко противны. Я не помню имени автора следующих слов: «Патриотизм — последнее прибежище негодяев», -- но совершено согласен с ним. [5] Помню, что Лев Толстой приводил эти слова и соглашался с ними. Вот в этом я с Львом Николаевичем Толстым абсолютно согласен.
Я думаю, что Толя не так отрицательно относился к патриотизму. Та же Таня Великанова, с которой мы были очень близко дружны, всегда меня за мой антипатриотизм ругала. Почему я об этом говорю? Потому что, я думаю, Солженицыну отвратительно нечто вроде: «А я вот не патриот, а я вот космополит!» Это хуже … дальше некуда. А Якобсон… мы с ним на эту тему не говорили, хотя нет, -- говорили немножко. Он не разделил моего антипатриотизма, но он с уважением отнёсся к этой точке зрения, и даже с довольно высокой похвалой.
Я-то думаю, что ко мне Якобсон в 10 раз ближе, чем к Солженицыну. Даже при идейных разногласиях. Это первое. А для Александра Исаевича, повторяю, по-моему, идейных разногласий не существует. Для него, если есть идейные разногласия, так это уже и вражда, некоторая степень вражды. Это раз. Второе обстоятельство совсем другое и ещё гораздо более неприятное. Александр Исаевич любил один бороться с дубом. Он -- тот телёнок, который дуб перебодал. А больше и нету никого. Мне эта его книжка[6] очень неприятна. Неприятна ещё и потому, что я точно знаю, что он интересовался, например, позицией Павла Литвинова и Ларисы Богораз[7] в связи с их письмом «К мировой общественности». И чего-то он на этот счёт собирал и даже однажды написал какие-то полторы странички, которые ни в какую свою работу не включил. Но потом, относительно недавно, на склоне лет он на этот счёт объяснился. И объяснился, по-моему, самым недостойным и неискренним способом. Он написал примерно следующее: «Были другие люди, но я никогда не входил ни в какие команды и вообще не хотел писать о позиции других людей, потому что боялся усугубить их неприятности, похвалив их или упомянув публично. Я боялся доставить им неприятности». Это такая лажа, стыдно писать такие вещи. Отлично он понимал, что людям, о которых мог бы сказать что-то, но ничего не сказал и в чью защиту публично не выступил -- он не принес бы никаких неприятностей и никак не усугубил бы их положение. Никакие его отклики, отзывы им ничего неприятного, страшного, опасного не сделали бы. А он ничего этого не сделал. Ну, за исключением[8] -- и тут честь и хвала ему – учреждения Фонда помощи политзаключённым и семьям политзаключённых[9]. Тут ничего не скажешь. И в творчестве своём не хотел он ни на кого ссылаться. И на Якобсона не сослался бы. Зачем ему это надо? Он – один. Он телёнок, который перебодал дуб. Чего там делиться? Какие там разговоры? Какая команда? Всё это плюралисты – плюнуть хочется.
По-видимому, Александр Исаевич Солженицын не сослался в «Архипелаге ГУЛАГ» на книгу Юлия Марголина[10] «Страна Зэ-Ка», написанную в 1946-47г.г. и опубликованную в 1952 г. в Издательстве им. Чехова. У Анатолия Якобсона есть о Юлии Марголине эссе с подзаголовком «Попытка Реквиема».
Сергей Адамович, раскройте, пожалуйста, такую тему: Анатолий Якобсон и генерал Петро Григорьевич Григоренко.
По-моему, там были отношения, в общем, вполне хорошие. К Майе Улановской Петр Григорьевич отнесся вдруг как-то подозрительно и, по-моему, совершенно несправедливо в споре по поводу создания легальной организации, когда Майя очень резко, очень взволнованно и очень выразительно возразила против этого. Её логика была простая: это не очень нужно, потому что личных дружеских совместимых позиций абсолютно достаточно. Зачем дразнить власть тем, чего она больше всего боится и больше всего ненавидит? Примерно такая логика была у Майи в споре.
Кто поддержал генерала Григоренко в этом споре?
По-моему, Тошка тогда выступил в этом споре… Но не с поддержанием… Он перебирал аргументы за и против. Вот такое у меня воспоминание.
Он не выступил отчётливо ни на стороне Майи, ни на стороне Петра Григорьевича. И нежестко высказывался по этому поводу. Да вообще тогда нельзя было бы… на этом собрании царил полный разброд, никакое голосование не могло бы состояться. Я не так уж хорошо помню сейчас воспоминания[11] Петра Григорьевича. Это надо было бы перечесть. Мне кажется, что в этих воспоминаниях чересчур преобладают эмоции, и сами воспоминания не такие уж беспристрастные.
Я не помню даже, какую роль Петр Григорьевич отводит мне в этой дискуссии. Я тоже очень колебался и, главное, может быть, в моём отношении к этой идее было довольно много привычного интуитивного протеста против всякой… я, конечно, не сказал бы тогда так ёмко, как Черномырдин[12]: «Какую партию ни задумаем сделать, всё КПСС получается». Но какие-то сомнения у меня были.
Давайте перейдём к моменту отъезда Якобсона из СССР. КГБ устроил так, что Якобсон вылетел из Шереметьева 5 сентября, в день, когда была покаянная пресс-конференция Якира и Красина в московском Доме журналиста. Эта задержка была, видимо, не случайна.
Вы думаете, эта пресс-конференция была причиной задержки?
Эта версия принадлежит Владимиру Гершовичу.[13]
Я не могу тут ни за что поручиться, но я помню как это было. Таможенники так тщательно и так медленно шмонали... Правда, сами шмональщики -- девушки и молодые люди – не тянули специально, они просто получили задание шмонать вот так, до нитки. Более того, нас с Виталием Рекубратским даже пустили в это шмоналово. Это было исключение из правил. Мы присутствовали прямо там, где происходил обыск, чего вообще не полагалось. А присутствовали потому, что мы им там помогали то открыть, то поднести. Они покрикивали: «Смотрите, не подсуньте чего-нибудь! Туда не подходите – это уже осмотрено!» Более того, они заставили нас разбирать клетку Тошиной собаки Томика; клетка была самодельная, сколочена аккуратно, хорошо сделана.
Её, по-видимому, изготовил Игорь Хохлушкин[14], работавший реставратором мебели в театральном музее им. Бахрушина.
А я не помню кто её делал. Может быть, и Хохлушкин, может быть, и нет, но кто-то ее сделал и сделал хорошо. Таможенники заставили нас разбирать ее, и мы с Рекубратским разбирали эту клетку и показывали им каждую палочку, и они смотрели нет ли там дырки, проверяли, чтобы туда ничего не было всверлено, засунуто. Мне кажется, что они, действительно, вполне добросовестно шмонали и не успели до отлёта самолёта дошмонать. У нас даже сложилось впечатление, что где-то выше рядовых шмональщиков было предпринято издевательски поиграть на нервах. А потом, наверное, с одной стороны, все это их раздражало а, с другой, вызывало подозрение к уезжающим. Вы не представляете себе, что это был за скарб! Боже ты мой! Татьяна Сергеевна,[15] человек не очень здоровый, напихала каких-то узелочков, сумочек, мешочков Бог знает с чем. Какие-то корки сушёные от апельсинов или гранатов, какой-то остаток кофе молотого, остаток кофе немолотого, ещё что-то, какие-то старые, с вмятинами, кастрюльки, в них чего-то положено, в каждую что-то насыпано… вот это -- здесь, это – тут. Шмонать такое невероятно трудно, а эти молодые дебелые девки хихикали: «Во, старуха еврейка собралась в свой Израиль». Это их и раздражало, и вызывало издевательскую хамскую насмешку.
Ну, вот и не улетел Толя. И что теперь? Возникла паника: «А чего ж теперь делать? И что это значит? Не улетел, так что -- сажать будут? Или выпустят завтра, или когда там?»
И, помню, я пошёл куда-то, кажется, в ОВИР… разговаривать, объяснять. Мол, досмотрели, обыскали, досмотр кончился. Как теперь быть? Досмотренные вещи так там и остались -- кто в них что-нибудь засунет? Я не знаю, сыграло это роль -- не сыграло, но, конечно, у них было какое-то решение. Они прекрасно понимали, что надо будет назначить новый день отъезда, что и было сделано.
И мы где-то собрались и обсуждали всю эту историю, и Толя сказал, показывая пальцем на Рекубратского: «Вот, вот этот человек, он обо всём договорился, он устроил, вот теперь всё-таки этот отъезд будет!»[16] А Виталий никуда и не ходил на самом-то деле. Я Вам уже говорил об отношении Толи к Виталию Рекубратскому. Толя так к этой нежной дружбе относился, что если что-то сделано полезное, так это Рекубратский сделал. Было немножко смешно.
Расскажите, пожалуйста, о Вашем разговоре с Якобсоном, в котором он просил Вас объяснить генералу Григоренко причину его эмиграции и о том, как прошла Ваша встреча с Петром Григорьевичем?
Петр Григорьевич относился ко мне, по-моему, очень неплохо. И это все видели. А кроме того, Толя считал… во всяком случае, так он говорил: «Вот тебя он послушает. Ты объясни ему, что не в трусости здесь дело». -- И даже обратился ко мне со специальной просьбой: как только будет возможность, обязательно поговорить с Петром Григорьевичем Григоренко и объяснить ему мотивы его решения об отъезде. Я уж не знаю, почему ему это было так важно, но он говорил, что рассчитывал на мой разговор с генералом. И этот разговор с Петром Григорьевичем состоялся. Я о нём могу сказать, что Пётр Григорьевич не отнёсся к этому как-нибудь особенно остро. Это было уже Толино настроение: он очень переживал, что его отъезд будет сочтен дезертирством. Был там ещё целый ряд связанных с этим временем и этим решением деталей. Он очень хотел оправдаться.
Мы успели встретиться с генералом ещё до моего ареста в декабре 1974 г. и до отъезда Петра Григорьвича. Я передал ему и просьбу Якобсона и честно старался пересказать всё, связанное с его отъездом. Петр Григорьевич довольно внимательно выслушал, но, по-моему, не обратил никакого внимания на это. Мне даже немножко обидно стало: Тошка так переживал и так особенно к нему обращался, а он отнёсся к этому довольно-таки равнодушно. Ну что значит равнодушно? Для него здесь не было проблем -- ну решил уехать, ну и уехал -- ничего такого. И чего тут объясняться? Может быть, Пётр Григорьевич тогда уже обдумывал и для себя эту перспективу[17]. Понятно, что генерал, уезжая в США, не строил никаких иллюзий на предмет возвращения. Он отлично понимал, что ему не дадут вернуться. И если он обдумывал для себя эту перспективу, то чего тут оправдываться.
Хотя сослагательного наклонения в истории не бывает, но всё-таки: как Вы думаете, мог генерал Григоренко в каких-то обстоятельствах стать президентом России и был бы он лучше, чем другие пост-советские президенты?
Для меня этот вопрос совсем неожиданный. В этом предположении могут быть разные оттенки. Лучше чем Борис Николаевич Ельцин?
Да.
Да уж, наверное. Знаете, Петр Григорьевич был бы более искренний и неиспорченный… кандидат.
Я к Борису Николаевичу [Ельцину] отношусь довольно-таки положительно[18]. Он был такой, каким только и мог быть. Люди статуса Ельцина, его жизненного опыта, в большинстве своём, были бы еще хуже. Каким образом, вообще говоря, президентский кандидат из членов Политбюро мог быть не заражен партийным интриганством, партийно-номенклатурным и иным таким опытом? Это совершенно исключенная вещь. Это человек своей судьбы.
А Григоренко, при том, что он достаточно долго был марксист, ленинец, коммунист, -- он не был интриганом. Он был человек, которого жизнь не научила никакому лицемерию, никаким интригам. Это так. Другой вопрос – что мог бы делать Пётр Григорьевич в ситуации Советского Союза конца 80-х, начала 90-х годов? Что он хотел бы делать – это одно, что он пытался бы делать – это уже несколько другое, но всё-таки это было бы близко к тому, что он хотел делать А вот что он сумел бы сделать -- я не знаю, как на это ответить.
В нашей ситуация того переломного момента, мы не чувствовали и не хотели чувствовать себя хозяевами в доме. Заметьте, что подавляющее большинство диссидентов просто отказалось от серьёзной настоящей общественной активности. Например, Таня Великанова ушла учить детей младшего школьного возраста, и те десять мальчиков и девочек, которые, может быть, всерьёз восприняли великановское воспитание и великановские уроки, до сих пор на этом частично живут… Это святое занятие, это замечательно, это гражданская позиция на долгую перспективу. Но, на самом деле, -- это, извините меня, позиция для гораздо более лёгких гражданских обстоятельств, это позиция для другой страны…
И кто же там оказался, ну, так сказать, в политике-то? Да, вот Сахаров, да вот ещё там 5-6 человек. Вот ваш покорный слуга в том числе. Это почему? Из гражданской ответственности? — Не всегда. Это, по-моему, ответственность и вина моего поколения, ну и близкого к нему, -- мы оставили пустые места, и их заняли другие люди которых, извините, жареный петух в задницу не клевал. Многие из них пришли карьеру делать, а многие другие ничего не понимали в том, что хотели делать. Понимаете? А без этого -- что мог бы делать такой предполагаемый президент Григоренко? И я думаю, что даже куда более глубокий и куда более мудрый президент Сахаров – что мог бы сделать? – тоже не знаю.
В декабре 1989 г. умер Андрей Дмитриевич Сахаров, а в январе или феврале 90-го мы все первый раз встретились с президентом Чехословакии Вацлавом Гавелом. Мы все – это кто: Лариса Богораз, Елена Георгиевна Боннэр, Константин Бабицкий и я. И был разговор с Гавелом, потом мы ещё все вместе на кладбище съездили к могиле Андрея Дмитриевича. И что же сказал Гавел? Он сказал: «Когда мне сказали, что я должен участвовать в избирательной кампании и должен стараться быть избранным президентом, я к этому отнесся сначала совершенно несерьёзно. Ну, какой я президент? Почему я президент? А сейчас я понимаю, что это было правильное решение, и что такой президент нужен стране». Он, кстати сказать, приехал не один. С ним была пара министров, все они отсидели в своё время. Так что с двух сторон встретились люди, побывавшие в тюрьме. А дальше Гавел сказал: «И вот я думаю: был бы жив Андрей Дмитриевич, – вот это был бы прекрасный президент». А я думаю: «На самом деле, Гавел, не знаю, как было бы. Что было бы… если бы Андрей Дмитриевич и Пётр Григорьевич тоже оказались президентами, которых в русской политике не бывало? В этом смысле это был бы единственный исторический прецедент». Но были бы они успешными президентами, каким в конце концов стал Гавел? Ой, я сильно сомневаюсь. Это совсем не факт. Потому что Советский Союз или Россия в последующем – это вовсе не Чехословакия. В Восточной Европе было откуда вести демократическую преемственность, от времени буржуазного демократического суверенитета, которым она обладала и который не вполне забылся. А советский колониальный период можно было и нужно было просто выкинуть.
А мы-то нашу преемственность от Советского Союза тянем до сих пор, вот ведь в чём дело. Восточно-европейские великие демократические революции — это была действительно уникальная вещь, это были:
а) в самом деле революции,
б) бескровные.
А у нас не было ни того, ни другого. Никакая это была не революция, ничего мы не выбросили. И наша преемственность от советского варварства была признана на международном уровне, вот ведь в чём беда. Вот что бы могли сделать президент Григоренко или президент Сахаров, I don’t know. Я просто не знаю, что они могли бы сделать. Я вам скажу, что Горбачев и команда архитекторов делали иногда ужасные вещи, но, с другой стороны, посмотрите, в каком чудовищном варварском, собачьем логове они должны были работать. Ну, это тоже длинная тема, я об этом писал довольно подробно.
Вернёмся к Якобсону. Его проводы в эмиграцию в августе 1973 г. отличались от других проводов, участником которых Вам довелось быть?
Для меня отличались тем, что это были первые и единственные проводы очень близкого друга.
Как Якобсон выглядел во время проводов?
В общем, неважно он выглядел. Знаете, он был немножко потерянным, немножко, как в давние времена сказали бы, мятущимся, немножко перевозбуждённым и постоянно ощущающим разрыв. Для Толи этот разрыв действительно имел совершенно трагическое значение. Он прекрасно понимал такую вещь: что значит человеку, связанному с литературой, его погружённостью в ту культуру, которую он впитал и от которой он сейчас… да, он отлично понимал, что русский литератор должен слышать русскую речь в трамвае. Но вот, оказывается, существует… целая эмигрантская литература… бывают люди счастливо устроенные, которые сохраняют эту связь культур. Сейчас это стало проще. Даже Иосифу Бродскому это было проще.
Расскажите, пожалуйста, о проводах дома у Анатолия Якобсона. С кем из его друзей у Вас там были интересные встречи, беседы? К примеру, видели Вы Лидию Корнеевну Чуковскую?
Лидию Корнеевну? Нет. То есть я её не помню на проводах. Видел, конечно, но не помню. Вы знаете, что проводы дома у Якобсона шли так: кто-то в квартире наверху, кто-то внизу, ну, и ходили туда и обратно. Лидия Корнеевна пребывала большую часть времени внизу, в квартире Юрия Карякина[19].
Александр Галич?
Был, конечно. Тоже часть времени там, часть времени тут. Все мы как-то перемещались и туда, и сюда. Юлик Даниэль был там, я это очень хорошо помню […].
Ещё один вопрос: как были дела с «Хроникой…» после отъезда Якобсона? Угроза арестов «за каждый вновь вышедший номер» оставалась. Вы продолжили выпускать «Хронику…». 7 мая 1974 г. вышли 28, 29 и 30-й номера «Хроники…».
Вышли 28-й, 29-й… 30-й вышел с Заявлением[20] Тани Ходорович, Тани Великановой и моим -- трёх членов Инициативной группы по защите прав человека в СССР, и с информацией о пресс-конференции у меня на квартире, когда они уже были переданы инкорам. Ну и из нас троих никого не тронули, как вы помните.
Вы заявили, что берёте на себя ответственность только за распространение «Хроники…», но не за ее издание. «Не считая, вопреки неоднократным утверждениям органов КГБ и судебных инстанций СССР, «Хронику текущих событий» нелегальным или клеветническим изданием, мы сочли своим долгом способствовать как можно более широкому ее распространению. Мы убеждены в необходимости того, чтобы правдивая информация о нарушениях основных прав человека в Советском Союзе была доступна всем, кто ею интересуется».
Да, конечно. Все восприняли это как заявление редакторов, что было неточностью, потому что Татьяна Сергеевна <Ходорович> никогда прямого участия в работе ни над каким выпуском «Хроники…» не принимала. Но восприняли это не так, как это было написано в Заявлении.
Во всяком случае никого не арестовывали с мая по декабрь 1974 г. И сколько выпусков «Хроники…» вышло за этот период?
Вышли ещё 31-й, 32-й, 33-й. В момент моего ареста вышел 34-й.
Итого вышло 7 выпусков «Хроники…», и власти никого не арестовали.
Да, прямо связанных с «Хроникой…» арестов не было.
Создаётся впечатление, что у КГБ не было показаний ни на кого, кроме как на Якобсона. Если бы были, может, тогда кого-то арестовали.
В моём деле было томов 30. Из них не меньше, чем в 7-ми или 8-ми, сведения были просто заимствованы из «Дела №24» Якира и Красина. Эти тома назывались каким-то «Протоколом» со ссылкой на дело Виктора и Петра. Надо сказать, что сугубо персональных показаний на меня я особенно не припоминаю в этих томах. То есть, я упоминался там не один раз, конечно. Ну, и Толя, конечно, тоже там был, даже в тех томах, которые они в моё дело включили. Я думаю, что в других томах его имя, может быть, фигурировало гораздо больше. Ясно следующее, что он был бы посажен, наверно, раньше, чем я.
Анатолий Якобсон в интервью 1978 г. сказал: «Надежда Емелькина дала на меня прямые показания[21]».
Думаю, что да. Да и Виктор Красин. Конечно, там прямые показания имелись. Я просто хочу сказать, что там много на кого имелось прямых показаний, не только на Толю. Я Вам скажу такую штуку. Во время следствия по моему делу следователь Истомин показывал мне таблицу: «Вот это делала Горбаневская, это делал Якобсон, а вот, начиная с 28-го, делал Ковалёв». Я не помню сейчас, к сожалению, в каком порядке «Хроники…» были расположены в этой таблице.. Там был разрыв, который, по-моему, начинался чуть не с 24-го выпуска. Я говорю: «А чего ж вы такую таблицу даёте? А эти выпуски кто делал?» Он замялся и сказал: «Ну, вы и делали, Сергей Адамович». И «вы» прозвучало, как бы с прописной буквы, как бы ваша команда тут и работала, как бы во множительном числе. То-есть не знали они точно, не все им было известно. То, что Петя с Витей рассказали им, то они и знали. Но не только. У них были разного рода оперативные сведения. В хорошей оперслужбе, наверно, могли бы быть более подробные сведения, потому что, ну какая могла быть конспирация, когда простого и естественного разделения функций не могло быть. Один и тот же человек редактирует выпуск, он же и распространяет его, и делает ещё что-то, связанное с выпуском «Хроники…». На самом деле тут нужно было небольшое оперативное искусство. Плохо они работали. Они, как все советские люди, не умели работать.
Но всё-таки странно, почему они никого сразу не арестовали за 28, 29 и 30-й?
Не знаю. Ну, кого? Ну естественно было вот этих троих и посадить, раз уж все и даже близкие нам западные газеты и источники сказали: «Вот, объявились редакторы. «Хроника…» перестала быть анонимной». Нет, не перестала, не в этом была суть Заявления. Но все это Заявление восприняли так. И естественно было брать из этих, да вот неловко, да и успеется.
Когда Вас после суда в Вильнюсе отправили отбывать наказание в лагерь, получали ли Вы там открытки, письма от Якобсона?
Нет. Только в косвенном виде приветы. Мне передавали много раз приветы от Толи, но прямо я от него в лагере ничего не получал, да и не мог бы получить. Мне бы не отдали этого. В лагере бывали случаи, вот я сидел в одной зоне с тремя участниками известной операции «Свадьба»[22]. Это были три таких известных сиониста Марк Дымшиц, Иосиф Менделевич и Залмансон, Вульф тогда он был, а потом стал Зеев, (калька с идиша на иврит -- Волк и Волк). Они иногда получали из Израиля письма. Но, я вам скажу, это вообще смешно… Эти письма довольно часто бывали очень содержательными, но вот что было очень смешно. Письмо написано остро критическим языком, например: «Представь себе, Ясеф, в этой так называемой свободной демократической стране Израиль, такая-то и такая-то бюрократия, то-то и то-то -- так-то, а то-то -- эдак». И в этом критическом тоне излагаются вполне содержательные вещи. И это письмо отдают адресату, мало того, вызывают кого-нибудь в седьмой кабинет: «А вам не показывал Менделевич письмо, полученное из Израиля? Вот вы посмотрите, как там пишется про израильские обстоятельства». Был даже случай, когда кому-то другому из заключенных дали читать чужое письмо, адресованное кому-то из наших сионистов. А тот, кому дали, сказал:
-- Да, вы что вообще, да я чужие письма не читаю! Вот если он получит его и даст мне прочитать…
-- Нет, вы посмотрите, посмотрите, что там пишут.
-- Нет, не буду я смотреть, он мне сам расскажет, если захочет.
Вот такого рода эпизоды были. Глупость этих самых ребят, и такая примитивная глупость! -- я не знаю, что это за люди.
Достаточно было употребить такой тон резкой критики, как любые фактические сведения они пропускали.
Как Вы узнали о том, что Якобсон погиб?
А мне рассказал об этом Залмансон. Я помню, я пришел из лагерной промзоны в жилую на обед, а там почему-то Вульф Залмансон был. Может быть, они уже вернулись после смены. А я уже собирался возвращаться в котельную, где тогда работал кочегаром.
У кочегаров длинная смена, но иногда бывала пересменка. Скажем, мы вдвоем топим, я – кочегар, у меня есть зольщик[23], я побежал поесть, а его оставил, он там присмотрит, подбросит угля, если надо, а потом он сбегает, и я пробуду один полчаса. Так я уже возвращался на работу, и Залмансон [во время пересменки] подошел ко мне и сказал.
В заключение я хотел попросить Вас вспомнить какие-то шутки, афористические фразы, истории, которые ассоциируются с Якобсоном, с его характером.
Я, например, очень хорошо помню, часто мне приходилось слышать, что интеллигентным людям надо в партию вступать, потому что иначе там уж вовсе одни подонки будут, а так -- всё-таки приличные люди, ну и режим будет мягче, и лучше станет. Тошка по этому поводу злился и язвил: «Если я сейчас пересплю с проституткой, больной сифилисом, то я-то уж точно заражусь, но вряд ли помогу ей вылечиться». Так и с очищением рядов партии.
Летом 1972-го Якобсон, Костя Бабицкий, Саша Лавут и другие ездили в Якутию на «шабашку». Об этой поездке тоже были смешные воспоминания. Толя обладал серьёзной физической силой и довольно скверным глазомером, и поэтому ему поручали работы, не требующие особенного искусства.
Александр Лавут выступал 30 апреля 2010 г. в московском Лицее «Вторая школа» на вечере памяти Якобсона и, вспоминая работу в Якутии, сказал, что Толя там всегда говорил: «Пилу мне не давайте, у меня не так руки устроены, я не в ту сторону буду пилить», - и обычно делал очень тяжёлую, пыльную, грязную и порой опасную работу ».
Толя сам рассказывал, как в студенческие времена на побережье Черного моря у него кончились деньги, и ему надо было заработать на билет в Москву. Он нанялся к одной старушке сортир ей строить: «Вот, ты сынок, на территории устрой-ка уборную». Толя взялся за дело, выкопал яму и сколотил эту штуку -- всё честь по чести. Только задняя стенка получилась у него наклонная, кривая такая. Старуха и говорит:
-- Сынок, да как же я сидеть-то буду здесь!? Да ты посмотри, мне нагибаться всё время надо.
-- Да, мать, знаешь, в Москве все теперь так строят.
Да, вот ещё что я хотел бы сказать об особенности Толиного характера. Я человек очень неаккуратный, Толя, между прочим, тоже нельзя сказать, чтобы большой аккуратист был. И взбалмошный, и забудет что-то, но вот что было для него свято -- договорились о встрече, ну нельзя опоздать! И, помню, был даже такой случай. Мы договорились встретиться там-то, вот в такое-то время. Я уже тогда знал, что для него договор о встрече минутами определяется. Что-то у меня не получалось, что-то я не успевал, наконец побежал. Прибегаю на 10 минут позже назначенного времени -- нету Якобсона. Я простоял 5 минут, 10, 15, вернулся домой и позвонил ему. Говорит: «Ты за кого меня принимаешь? Ты что вообще? Как это? Ты что с б… договаривался, что ли? Это что такое?» Ну вот, странная такая реакция. Как-то такая щепетильность с ним не очень вязалась, а вот тем не менее так.
Ваша оценка личности Якобсона?
Я не знаю, как отвечать на этот вопрос. Ну, как говорить о человеке, которого любишь?... Как говорится: «За что мы любим такого-то или такого-то, или такую-то?» Ответ на эту сентенцию такой: если любите, так не за что. Когда любишь, то ты просто любишь, а не за то или другое.
Если бы Вы были интервьюером, какой бы вопрос задали Сергею Адамовичу Ковалёву о Якобсоне? Может быть, что Вы что-то в нём не поняли? Что-то заинтересовало в нём, но Вы так и не узнали? О чём-то не договорили?
Это надо думать. Нет, я не могу так с ходу, не знаю… не знаю. Я уж говорил, у нас довольно-таки различное с Толей… Так, как-то мы с ним не дообсудили и не доспорили вот эту дилемму патриотизм-космополитизм. Я помню, что Толя о моей позиции высказался очень даже с уважением и в каком-то смысле с восхищением, но сам-то — нет. Так я и не понял его точно, и говорил он так: «Ну, я вообще русский по культуре, но ведь я, кроме того, и еврей, и уж если я отсюда уезжаю, то никуда больше, только в Израиль.
Спасибо большое Сергей Адамович!
* * *
ПРИЛОЖЕНИЕ 1
Анатолий Александрович Якобсон в своём последнем интервью в апреле 1978г. говорит о своём друге:
«… Мне-то всегда было ясно, какого мужества и какой силы человек Ковалёв[24]. Сейчас это известно всему миру. Он и Черновол – по-украински правильнее Чорновил – возглавляют великое движение узников за статус политзаключённых. И вообще, Ковалёв – титаническая личность по силе ума, по необыкновенному благородству. Но он очень тихий, очень скромный, ему всегда были отвратительны любая оголтелость и экстремизм. И сейчас его позицию в лагере нельзя назвать оголтелой. Он просто проводит свою линию. На самом деле, это, с моей точки зрения, одно другому не противоречит – то есть быть тихим и проводить свою линию. …
… Буковский. Он был самым настоящим борцом, чтобы не сказать революционером. В расхожем представлении с понятием «революционер» непременно связан атрибут насилия. Но если это исключить, то он был революционером – с темпераментом борца, практического деятеля, который считает, что для дела можно себе позволить очень многое. А Ковалёв был настроен совершенно иначе. Я был согласен с Ковалёвым. И хотя Вовка-то Буковский герой – да что об этом говорить! – он не был мне так близок, как тот же Ковалёв. Правда, Буковский не был членом Инициативной группы, но это совершенно неважно. Ведь то недолгое время, что он был на воле, он всегда входил в самое ядро. И больше всех, конечно, дров колол. Он всегда больше всех делал, потому что интенсивность его практической деятельности была огромна. Стоит вспомнить его обращение к психиатрам. Он функционировал с колоссальным напряжением, непрерывно, и был самым настоящим профессионалом. …
… Приехал в Израиль из Москвы ученик Ковалёва Рывкин, и мы с ним обратились по просьбе Сергея к Вайдману, швейцарскому профессору, крупному физиологу, который тоже приезжал сюда. Мы с ним встретились. И по его, и по всем отзывам, Сергей – выдающийся учёный ХХ века. У него есть идеи необыкновенной смелости, открытия в различных областях биологии. Это учёный огромных возможностей и уже больших достижений. И всем этим он пожертвовал делу своей совести и гражданскому долгу. Его выгнали из университета, он потерял лабораторию. Его взял к себе на работу человек большой доброты и широты, покойный Виталий Рекубратский, ихтиолог. Сергей и в этой области тут же стал делать открытия, нашёл какие-то мутации, хотя рыбы не были его прямым призванием. А в повседневной жизни он как бы человек замедленного действия. И при этом – огромного обаяния. Ещё не познакомившись с Ковалёвым, я слышал, что его нельзя не полюбить, что в нём – изумительная естественность, как в Андрее Дмитриевиче Сахарове, и в этом они сродни друг другу. И он удивительно умён. В нём нет никакой узости, какая бывает у некоторых учёных, будь то гиганты в своей области. А у Сергея – огромный интерес ко всему – просто к жизни, к людям, к литературе, искусству, к природе. С ним было всегда легко. С Таней, например, Великановой, которую я так же люблю, как и Сергея, и то бывало иногда трудно. Она как-то задыхалась от собственной огромной – внутренней – нервной и духовной деятельности. И создавала вокруг себя напряжение, как бы поле. И с ней бывало тяжело. Но я же и сам тяжёлый человек, я знаю. А с Сергеем всегда было легко. Обычно он у нас бывал, но прийти к нему на улицу 26-ти бакинских комиссаров и провести несколько часов, обычно уже до утра – было праздником. Он как-то удивительно успокаивающе действовал на людей. Хотя он вовсе не из той породы, что горьковский Лука – очень хороший, кстати, старичок. Единственный положительный герой пьесы «На дне». Лука успокаивал людей непосредственно, словами, он был против туполинейной, ранящей людей правдивости. Он их оберегал с помощью некоторых мистификаций. А Сергей как раз всегда говорил правду. Никогда не стремился ни сам в себе взрастить иллюзии, ни другим людям привить какие-то миражи. Умел смотреть правде в глаза. Какая-то исходила от него атмосфера необыкновенной внутренней уравновешенности, доброй силы и спокойствия. И в этой атмосфере было очень легко дышать.
ПРИЛОЖЕНИЕ 2
Юрий Гастев (1928-1993) об Анатолии Якобсоне и «Хронике текущих событий»[25] (1984г.):
«…Весь ужас был в том, что Толя Якобсон попал тогда как раз в то самое положение, какое ему было всегда органически неприемлемо, он стал в центре внимания, и добро бы только врагов, но ведь друзей! Когда в разгар печально знаменитого «Дела №24», возбужденного КГБ против «Хроники текущих событий» (отдельные группы потом «выделялись» из этого дела как ветки на прививку, а ствол все «жил» - несколько лет), уже после первых очных ставок с не устоявшими перед нажимом следствия Якиром и Красиным комитет объявил, что за каждый новый выпуск будут арестовываться новые люди, — пусть вовсе и не обязательно ответственные за выпуск ближайших номеров, — первая реакция была, естественно, не поддаваться на шантаж. Но вот посадили Иру Белогородскую («мы свое слово держим», — любят говорить «чекисты»), и следующим был назван Якобсон; кроме Красина и Якира, к тому времени появились уже и показания Нади Емелькиной, печатавшей одиннадцатый и следующие номера прямо сразу же после Толиной правки…
Писать историю «Хроники…» и породивших ее идей и людей, конечно, рано: никто еще не объявлял о её прекращении, а главное — лучшие её силы, за немногими нерадостными исключениями, ещё там, в нашей стране, и мало кто из них не в тюрьме, лагере или ссылке.
Можно лишь, увы, сказать об ушедших навсегда. Толина скромность имела, помимо прочего, вполне деловые основания: ведь после замечательного «изобретения» Наташи Горбаневской, выпустившей практически в одиночку первые десять номеров «Хроники…», не кто иной, как Анатолий Якобсон, сделал это издание тем, к чему мы настолько привыкли, что даже не считаем нужным специально отмечать — в полном смысле слова опытом художественного исследования. Я вовсе не пытаюсь что-либо здесь утверждать о прямом влиянии «Архипелага ГУЛАГ» на «Хронику…» или наоборот: создаваясь по всем признакам параллельно и независимо, оба эти замечательные явления современной русской культуры свидетельствуют о реализации если не тождественных, то очень близких идей и принципов нравственных, правовых и, безусловно, эстетических (подобно общности структуры жанров гораздо более традиционных сама, как говорят в механике и в кибернетике, устойчивость жанра «Хроники…» к непредвиденным и непредсказуемым изменениям ситуации демонстрирует исключительную важность формальных принципов организации ее как текста — но об этом интереснейшем явлении из области структурной поэтики надо, конечно, говорить подробнее, аргументированнее и на более специальном уровне). Чтобы уследить за этим увлекательным, закономерным и необратимым становление «Хроники…» как нового — не репортажного, но и непротокольного — жанра, достаточно внимательно просмотреть её выпуски, кончая №27 последним[26], вышедшим «под литературной редакцией» Якобсона. В появившихся к лету 1974 года №№28-31 есть еще его рука, но вот подряд этой «рукою мастера» («маэстро» — чуть шутя и очень любовно называли его остальные) пройти их ему уже не пришлось — надо было уезжать, о чем «Хроника…» внешне бесстрастно и сообщала. И как раз эта внешняя бесстрастность — в очень большой степени заслуга человека страстного, как мало кто на свете, но обладавшего при том в высшей степени чувством вкуса и, если угодно, чувством жанра. Возможности, таимые этим, — на вид столь простым и непритязательным жанром, — как в связи с исходным, «материнским» изданием «Хроники…», так с последующими его модификациями «оперативной» (бюллетени типа «Вести из СССР») и «летописной» (сборники «Память» ), - требуют, повторяю, специального подробного анализа.
Сейчас же нам остается лишь поневоле кратко кончить рассказ об одном из создателей этого уникального издания. Участвовать в решении судьбы «Хроники…» в 73 году Толя, естественно, не мог. Тем самым ведь решалась и его собственная судьба — в том, что он избран в очередные заложники, сомнений не оставалось. Сказать, что ему «не хотелось уезжать» — не сказать ничего: ему физически было невозможно ехать. Но так же физически нельзя было и оставаться — теперь, кроме сына, на его ответственности лежало и дальнейшее существование «Хроники» — находясь в Москве, да и в любом другом месте страны, он блокировал бы дальнейший ее выпуск. Никто из друзей никогда бы и не подумал упрекнуть Толю в этом — но он сам не мог допустить умирания этого любимого детища нескольких отцов и матерей...
… Что же осталось от него? Немного: «Конец трагедии», книга о Блоке, мне дорогая, но легко могу представить, как может она утомить и раздосадовать привыкших к более спокойной аргументации. Там же, в приложении, совсем прекрасная статья «О романтической идеологии» (трудно не позавидовать ученикам московской Второй школы, которым он когда-то прочитал ее в качестве «факультативной» лекции) — нынешнее официозное почвенничество Москвы и Ленинграда с удовольствием ее анонимно цитирует. Еще совсем немного прекрасных переводов[27] — из Лорки, из других, две хороших статьи и целый чемодан рукописей, куча пленок[28] иерусалимской поры — все это надо разобрать, работа немалая. На недоуменный вопрос одного западного человека, искренне пытавшегося понять, кем же был для всех нас Толя Якобсон, где его тексты, — мне пришлось не без растерянности развести руками. «А где тексты Сократа?», или «где запах розы, перешибленной вчера пулей?»
Сократ, как известно, живет в диалогах Платона. А аромат Толи Якобсона — в каждом из нас, кто любил[29] и любит его[30].
[1] Интервью проведено по телефону и подготовлено к публикации Александром Зарецким при участии сына С.А.Ковалёва – Ивана Сергеевича Ковалёва. Фотографии С.А. Ковалёва из архива И.С.Ковалёва. Редактор - Галина Викторовна Габай-Фикен. © Сергей Адамович Ковалёв © «Иерусалимская Антология», 2010-2022г.
Мемориальная Сетевая Страница выражает огромную благодарность Галине Викторовне Габай-Фикен за редактирование объёмного текста интервью Сергея Адамовича Ковалёва.
Галина Габай-Фикен, родилась в Реутово под Москвой в 1937 г. Первую половину жизни прожила в Москве. Прошла весь путь советского гражданина от глупого октябренка до сознательного правозащитника. Выпускница дефектологического факультета Московского Педагогического института (1963 г.). Почти полвека проработала преподавателем-дефектологом в советских и американских школах и университетах. Принимала участие в подготовке демонстрации протеста на Красной площади против оккупации Чехословакии. Была одним из редакторов «Хроники текущих событий». После гибели мужа, поэта, правозащитника и политзаключенного Ильи Габая эмигрировала в США. Составитель и редактор книги: Илья Габай. «…Горстка книг да дружества…».
https://vtoraya-literatura.com/pdf/gabay_gorstka_knig_2011__izd.pdf
https://www.svoboda.org/a/24712801.html
https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%93%D0%B0%D0%B1%D0%B0%D0%B9,_%D0%98%D0%...
** *
(Здесь и далее примечания А.Зарецкого, если не указано иначе).
[2] ЕСЕНИН-ВОЛЬПИН АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ (12 мая 1924, Ленинград, РСФСР — 16 марта 2016, Бостон, США) — советский и американский математик, философ, поэт, один из лидеров диссидентского и правозащитного движения в СССР, пионер правового просвещения в диссидентских кругах советского общества, сын Сергея Есенина. Организатор «Митинга гласности» 5 декабря 1965 года в Москве, в 1970—1972 годах являлся экспертом Комитета прав человека в СССР, как политзаключённый провёл в тюрьмах, ссылке и психиатрических клиниках 6 лет. Одним из первых в 1960-х годах в СССР начал пропагандировать правовой подход во взаимоотношениях государства и граждан, посвятив ряд работ теоретическим аспектам проблемы законодательного обеспечения прав человека в СССР и правоприменительной практике в этой области. Автор нескольких работ в области общей топологии, математической логики и оснований математики. В феврале 1968 года Есенин-Вольпин был вновь заключён в спецпсихбольницу. В связи с этим ряд известных математиков подписали так называемое «письмо девяноста девяти» с протестом против насильственной госпитализации Есенина-Вольпина.
«По воспоминаниям Юлия Ильяшенко, среди организаторов письма были Александр Кронрод и Евгений Ландис, а первыми его подписали Израиль Гельфанд и Игорь Шафаревич. Жена диссидента Григория Подъяпольского Мария указывает в своих мемуарах, что «мысль о написании такого открытого письма принадлежит Ирине Кристи, литературно письмо оформил Юрий Айхенвальд. Ирина Кристи и Акива Яглом были самыми активными собирателями подписей».С 1972 г. в США. Источники: Википедия, Автобиография, Лев Левитин «Революционер и бунтарь» (Речь на прощании с А. Есениным-Вольпиным, 20 марта 2016 г.)
https://www.antho.net/library/yacobson/advertise/alexander-esenin-volpin...
[3] ШАПОШНИКОВА АЛЛА ПЕТРОВНА, секретарь Московского горкома КПСС.
[4] РОГИНСКИЙ АРСЕНИЙ БОРИСОВИЧ (30 марта 1946, Вельск, Архангельская область — 18 декабря 2017, Израиль) — советский и российский историк и правозащитник, общественный деятель. Председатель правления правозащитного и благотворительного общества «Мемориал». Источник: Википедия
[5] «Patriotism is the last refuge of a scoundrel» — афоризм, произнесённый доктором Самуэлем Джонсоном в Литературном клубе 7 апреля 1775 года и опубликованный Джеймсом Босуэллом. В жизнеописании Джонсона Босуэлл сообщает об афоризме в следующем фрагменте: «Патриотизм стал одним из общих мест в наших разговорах, и Джонсон неожиданно произнёс, сильным и решительным тоном, афоризм, на который многие накинутся: «патриотизм — последнее прибежище негодяя». Но полагаю, что он не подразумевал реальной и щедрой любви к нашей стране, но имел в виду тот патриотизм, который так многие, во все времена и во всех странах, делали прикрытием личных интересов.» Источник: Википедия.
[6] «Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни» — автобиографическое произведение Александра Солженицына. В очерках описываются события с середины 1950-х по 1974 год включительно (высылка автора из СССР и начало жизни за границей). Значительную часть очерков занимает описание литературных встреч и событий, связанных с журналом «Новый мир» (в частности, подробно описана история публикации рассказа «Один день Ивана Денисовича») и его главным редактором Александром Твардовским. Источник: Википедия
[7] БОГОРАЗ ЛАРИСА ИОСИФОВНА (Богораз-Брухман; 1929, Харьков–2004, Москва), лингвист. После окончания филфака Харьковского университета (1950) преподавала, вместе со своим первым мужем Юлием Даниэлем, русский язык и литературу в школе, сначала в Калужской области, затем в Москве. В 1960 поступила в аспирантуру Института русского языка АН СССР, занималась исследованиями в области структурной лингвистики, с 1965 - канд.филол.наук. После ареста Ю.Даниэля активно включилась в протестную общественную деятельность; стояла у истоков правозащитного движения в СССР, была одним из наиболее известных и авторитетных его представителей. Участница демонстрации на Красной площади в Москве 25.08.1968 против вторжения советских войск в Чехословакию, была арестована и приговорена к 4 годам ссылки, которую отбывала в пос. Чуна Иркутской обл. Подвергалась допросам, «беседам», обыскам, угрозам, лишена уч. степени (1978, восст. в 1990). С 1989 — член и руководитель воссозданной Московской Хельсинкской группы. Второй муж – Анатолий Марченко. Источники: http://www.polit.ru/article/2008/09/02/people68/
http://booknik.ru/yesterday/history-of-protest/bez-rodiny-bez-natsii-bez... , http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=author&i=1374
[8] Письмо в защиту генерала П.Г. Григоренко было обсуждено А.И. Солженицыным и И.Р. Шафаревичем за несколько дней до ареста писателя, но не окончено. Высылка Солженицына задержала окончание письма на месяц. Циркулировало в самиздате. Первые публикации: по-английски — «New York Times», 9.4.1974 (в выдержках); по-русски — парижская «Русская мысль», 30.5.1974. Источник: https://philologist.livejournal.com/8851313.html
[9] ФОНД СОЛЖЕНИЦЫНА (Русский общественный Фонд помощи преследуемым и их семьям; Общественный Фонд помощи полити́ческим заключённым и их семьям; Фонд помощи политзаключённым; Русский общественный фонд; Русский общественный фонд Алекса́ндра Солженицына) — в 1970—1980-х гг. — диссидентская благотворительная организация. Основан зимой 1973—1974 гг. по договорённости между Александром Солженицыным и Александром Гинзбургом; последний стал весной 1974 г. первым распорядителем Фонда. Источник: Википедия.
[10] МАРГОЛИН ЮЛИЙ БОРИСОВИЧ (Иехуда) (1900—1971), — русско-еврейский писатель, публицист, историк и философ. В 1925 году окончил философский факультет Берлинского университета. С 1926 года жил в Лодзи, занимался журналистской и сионистской деятельностью. В 1936 году поселился в Тель-Авиве. Летом 1939 года приехал по личным делам в Польшу. В сентябре этого же года, спасаясь от нацистов, бежал из Лодзи в Пинск, занятый советскими войсками. В 1940 году был арестован и приговорен к пяти годам лагерей как «социально опасный элемент». В конце 1946 года вернулся в Тель-Авив. В 1952 году в Нью-Йорке вышла его книга «Путешествие в страну Зэ-ка», впервые поведавшая миру страшную правду о сталинских лагерях. С тех пор Марголин посвятил свою писательскую и общественную деятельность борьбе с коммунистической «империей лжи и насилия». В 1950 году Ю. В. Марголин выступил в качестве главного свидетеля на парижском процессе Давида Руссэ против коммунистического журнала «Леттр Франсэз». Этот процесс раскрыл истинную природу советских «трудовых лагерей». В 1951 году Ю. Б. Марголин добился на Индийском Конгрессе деятелей культуры в Бомбее принятия резолюции против системы концлагерей вообще и в СССР в частности. В середине 60-х годов Марголин основал общество борьбы за освобождение советских евреев «Маоз», — и до конца жизни оставался его бессменным руководителем. Источники: книга Владимира Фромера «Реальность мифов». «Гешарим — Мосты культуры», Иерусалим — Москва, 5764 — 2003; Википедия ; «Заметки по еврейской истории».
[11] ГРИГОРЕНКО ПЕТРО. «В подполье можно встретить только крыс...» Издательство «Детинец», Нью-Йорк, 1981 г., 845 стр.
[12] ЧЕРНОМЫРДИН ВИКТОР СТЕПАНОВИЧ (9 апреля 1938, село Чёрный Отрог, Гавриловский район, Оренбургская область, РСФСР, СССР — 3 ноября 2010, Москва, Россия), — советский и российский государственный деятель, председатель Совета министров Российской Федерации (1992—1993), председатель Правительства Российской Федерации (1993—1998), исполняющий обязанности президента Российской Федерации (5-6 ноября 1996), посол России на Украине (2001—2009). В массовом сознании имя Виктора Черномырдина прочно ассоциировано с его несколько косноязычной и афористичной манерой выражаться. Благодаря СМИ наиболее яркие цитаты из его выступлений даже получили шутливое название «черномырдинки». Источник: Википедия.
[13] ГЕРШОВИЧ ВЛАДИМИР АБРАМОВИЧ (р. 1935, Владикавказ) – педагог математик. Окончил МГПИ им. Ленина. Преподавал математику во втузе при автозаводе им. Лихачева в Москве.
В 1953 г. вышел из комсомола, за что был насильственно госпитализирован в психбольницу. Участник петиционной кампании конца 60-начала 70 г. В конце 60-х-начале 70-х годов помогал семьям политзаключенных. Вместе с В. Альбрехтом устраивал новогодние елки-праздники для детей политзаключенных. Участник движения 60-70-х годов за выезд евреев из Советского Союза в Израиль. Будучи опознан своими студентами-дружинниками возле суда во время процесса над демонстрантами против оккупации Чехословакии, был уволен с завода-втуза при ЗИЛе. Эмигрировал в Израиль в 1972 г.
В Израиле преподавал курсы по математике, теории и философии науки в Иерусалимском университете. Издал книгу «Илья Габай. Стихи, публицистика, письма, воспоминания», Иерусалим 1990. Написал комментарии к книге «А.А. Якобсон. Почва и Судьба», Вильнюс-Москва, 1992. Организовал вечера памяти Ильи Габая, Юлия Марголина, Анатолия Якобсона и др. в Доме наследия Ури-Цви Гринберга в Иерусалиме. В настоящее время живет в Израиле. (прим. Г.Габай-Фикен).
[14] ХОХЛУШКИН ИГОРЬ НИКОЛАЕВИЧ (1927–2002). Арестован 18-ти лет, будучи курсантом военного экономического училища. Ст. 58-10. Ничего не подписал. Отсюда и мягкий приговор (5+3). Следы от плоскогубцев на руках и от гашения окурков на ногах остались до конца жизни. И ещё – ямка в груди от лопаты на лагерных работах: субтильность и голод заставляли надавливать на черенок лопаты грудью. Окончил МГЭИ, оставили в аспирантуре, в 62-м уехал в Новосибирский Академгородок – нужна была квартира, жена на сносях. Мл.науч.сотр. Института экономики и организации промышленного производства СО АН. Организовал «письмо 46-ти». Под угрозой закрытия отдела вынужден был уволиться и уехать в Москву. Науч.сотр. ЦЭМИ в Москве. Трудился по специальности недолго, за участие в «Хронике» и связь с Солженицыным был уволен. С 1970 работал реставратором мебели в театральном музее им.Бахрушина. Источник: Леонид Лозовский «Якутское лето 1972».
[15] ЯКОБСОН ТАТЬЯНА СЕРГЕЕВНА, урождённая Лившиц (1898-1977) – мать Анатолия Якобсона, - родилась в Риге (Латвия) в состоятельной еврейской семье. В молодости была необыкновенной красавицей. В 1920-30 гг. была актрисой ГОСЕТа (театра Михоэлса). По-видимому у неё был театральный псевдоним. Один кинорежиссёр предлагал ей главную роль в фильме и начинал кинопробы с ней. По каким-то причинам, возможно, семейным, её карьера киноактрисы не состоялась. Огромная семья Татьяны Сергеевны (больше семидесяти человек) - и в том числе две её родные сестры - была уничтожена фашистами в гетто в латвийском Резекне. Это очень сильно на ней сказалось и стоило ей психического здоровья - её вылечили электрошоками. В 1973 г. уехала в Израиль с семьёй сына. Похоронена на кладбище Масличной горы в Иерусалиме. Источники: свидельства Анатолия и Александра Якобсонов, Ирины Глинки, Галины Трухачёвой и Генри Нормана, опубликованные на Мемориальной Сетевой Странице А.Якобсона
https://www.antho.net/library/yacobson/about.html .
[16] В те же годы, чуть позже, Виталий Рекубратский помогал мне, совсем ещё мальчишке, переезжать, таскали чего-то такое. Это к слову. (прим. И.С.Ковалёва).
[17] В ноябре 1977 г. П.Г. Григоренко выехал на лечение в США, где жил его сын Андрей, потом был лишен гражданства и так оказался в эмиграции.
[18] Предмет наших с отцом многолетних обсуждений и споров, Я к Б.Н.Ельцину относился гораздо менее положительно. Но да, могло быть хуже уже и тогда. (прим. И.С.Ковалёва).
[19] КАРЯКИН ЮРИЙ ФЁДОРОВИЧ (22 июля 1930, Пермь — 18 ноября 2011, Москва) — советский и российский литературовед, писатель, публицист, общественный деятель. Автор работ о творчестве Ф. М. Достоевского. Народный депутат СССР. Лауреат премии Президента РФ. Источник: Издательство Ивана Лимбаха
[20] КОММЕНТАРИЙ МЕМОРИАЛЬНОЙ СЕТЕВОЙ СТРАНИЦЫ.
Приводим свидетельство Исая Авербуха, друга Якобсона о том, как Анатолий Александрович узнал и воспринял сообщение из Москвы о возобновлении выпуска «Хроники…». В то время он выходил из тяжелейшей депрессии и начал работать грузчиком на мельнице.
Исай Авербух: «В начале мая 1974г. я услышал по «Голосу Америки» «Заявление» Сергея Ковалёва, Татьяны Великановой, Татьяны Ходорович, что они берут ответственность за выпуск «Хроники текущих событий» и будут издавать этот журнал. Прихожу я на работу, отозвал Якобсона в сторонку и говорю ему: «Толя, вот такое сообщение». И у него сразу лицо серьёзное, потом такое грустное, печальное и чуть ли не слёзы в глазах, потому что понятно, что их всех посадят. 40 лет прошло, но видите, я это всё помню. Но я помню более важные детали: это не детали, на самом деле, а это уже кусок жизни. И у него глаза наполнились такой тоской, и мне кажется, что даже слезами. И он говорит: «Вот на что пошли мои товарищи». Точно сказал слово «товарищи». «Вот на что пошли мои товарищи, а меня с ними нет...». И это была смертельная тоска, смертельная тоска. И вы знаете, мне кажется, что у него в этот день в результате вновь появилась депрессия какая-то. Он в тот день очень плохо работал, и хозяин обратил на это внимание. И где-то ещё через пару дней хозяин меня подозвал на мельнице и говорит: «Посмотри на него: все идут нормально, а посмотри, как он идёт». А Толя идёт – ему трудно. Идёт, немножко спотыкаясь, ноги волочит с трудом».
Об Исае Авербухе см. https://www.chayka.org/authors/isay-averbuh
https://www.antho.net/library/yacobson/about/video-memoire.html
[21] В своём интервью 1978 г. Якобсон вспоминает: «...Якир и Красин не могли засвидетельствовать, чем я занимался... Емелькина была прямым свидетелем. То есть, свидетель, если вдуматься в это слово, не бывает ни прямой, ни кривой. Свидетель – это тот, кто видел, корень слова «вид». Она видела и делала <«Хронику»> вместе со мной. И она пошла вслед за Витенькой <Красиным> и, по её рассказам, два дня не давала показаний, а после очной ставки с Красиным она показания на меня дала. А потом прибежала на Автозаводскую, сказала, что так, мол, и так. Меня тут же предупредили. Да, кстати, в КГБ ей сказали: «Передайте, пожалуйста, «вашим», что, если выйдет 28-й номер «Хроники», мы немедленно арестуем Якобсона». Что и было передано». Источник: Майя Улановская «Беседа с Якобсоном» (Иерусалим, апрель 1978). Из книги: Улановская Н. М., Улановская М. А. История одной семьи – СПб. : Инапресс, 2003. – С. 286–312. http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=5318
[22] ЛЕНИНГРАДСКОЕ САМОЛЁТНОЕ ДЕЛО — события, связанные с попыткой захвата пассажирского самолёта группой советских граждан 15 июня 1970 года с целью эмигрировать из СССР. Участники акции были арестованы до посадки в самолёт и приговорены к длительным срокам тюремного заключения. Эти события считаются важной вехой в движении советских отказников в борьбе за право на эмиграцию. Источник: Википедия.
[23] «На смене должны были одновременно находиться два человека — кочегар и зольщик. Кочегар — квалифицированная специальность, а зольщик нет. Подразумевалось, что кочегар топит котлы и следит, чтобы не рвануло, а зольщик чистит их и выносит золу и шлак. Чтобы стать кочегаром, нужно было иметь удостоверение или пойти на трехмесячные курсы.» Но это правила для вольных. В лагере было просто: кочегар - это тот кого поставили кочегаром. Кочегарскую специальность я, можно сказать, получил от отца в наследство (тоже был кочегаром в лагере). Но и я в долгу не остался: я был до ареста театральным пожарником, а он им стал уже после отсидки и ссылки. А вот Вам современные требования: «Требуемый опыт работы: не требуется ... Требования: готовность к прохождению обучения ... Рабочее место: р.п. Коченево военный городок №13».
https://novosibirsk.hh.ru/vacancy/54359011?hhtmFromLabel=similar_vacanci... В общем, что лагерь, что военный городок - по простому. (прим. И.С.Ковалёва).
[24] Ко времени интервью с Якобсоном С.А.Ковалёв отбывал 7-летний срок за участие в правозащитном движении.
[25] Юрий Гастев «Красив да умён…». Опубликовано в еженедельной газете «Новый Американец», издававшейся Сергеем Довлатовым в 1980-85 гг., - № 240 от 27 сентября 1984 г.
[26] См. https://www.antho.net/library/yacobson/in-light-of.html
См. https://7i.7iskusstv.com/2018-nomer9-jakobson/ и https://www.antho.net/library/yacobson/translations.html
[28] См. https://www.antho.net/library/yacobson/texts.html
[29] Документальный фильм «Толя Якобсон из Хлыновского тупика»
https://www.antho.net/library/yacobson/about/documentary.html
[30] Сборник воспоминаний об Анатолии Якобсоне
https://www.antho.net/library/yacobson/about/book.html
Добавить комментарий