В годы голода, холода, разрухи, отвечая на вопрос о том, какая задача, стоящая перед большевиками, самая трудная, Ленин назвал не возрождение экономики, не борьбу с голодом, даже не электрификацию, с которой особенно носился. Он сказал, что самое трудное – это создание «нового человека».
Ну, а как его создавать? Это разъяснял второй крупнейший теоретик партии Николай Иванович Бухарин:
«Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов (начиная! – С.Р.), является методом выработки коммунистического человека из материала капиталистической эпохи».
Что касается Феликса Дзержинского, то он был уже вполне «выработанным коммунистическим человеком».
Не случайно Владимир Маяковский, которого Сталин назвал «лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи», именно Дзержинского выставил образцом для подражания, да так успешно, что в СССР все школьники заучивали эти стихи наизусть:
Юноше, обдумывающему
житье, --
Решающему,
сделать жизнь с кого,
Скажу
не задумываясь:
«Делай ее
С товарища
Дзержинского!»
Дзержинский хорошо знал, что работа чекистов «полна искушений на всякие злоупотребления властью, на использование своего положения и факта службы в ЧК для личных выгод». И надо сказать, что он был беспощаден к тем чекистам, которые попадались на этом. Однако серьезных мер к тому, чтобы прекратить бесчинства своих подручных он не принимал.
Впрочем, эффективные меры против злоупотреблений властью работниками ЧК были невозможны. Ведь само существование органа, наделенного неограниченными полномочиями хватать правых и виноватых, бросать их в тюрьмы и расстреливать без следствия и суда, даже без предъявления обвинений, ни перед кем и ни в чем не отчитываясь, было неслыханным злоупотреблением властью.
Только когда бесчинства чекистов грозили сорвать важнейшие мероприятия Советского государства, Дзержинский обращался к ним с секретными циркулярными письмами, в которых просил умерить пыл. Однако эти увещевательные, почти заискивающие циркуляры никогда не содержали в себе угрозы наказания самих чекистов. Даже по тону они разительно отличаются от тех воинственно-зубодробительных угроз «раздавить гидру контрреволюции», какими в то же самое время были наполнены публичные заявления ВЧК.
В 1919 году Мартин Янович Лацис был назначен председателем ЧК Украины, где, по сведениям, дошедшим до центра, неприкрытый разбой чекистов, даже по мнению Ленина, причинил советской власти «тьму зла».
Что же сделал Лацис, чтобы выправить положение? Практически ничего! Он, правда, издал приказ, запрещавший при арестах и обысках «забирать» что-либо, кроме «вещественных доказательств», то есть, попросту говоря, мародерствовать. Однако тут же, в письме к Ленину, Лацис признал неэффективность этого приказа: «Наш русский человек (читай чекист—С.Р.) рассуждает: я разве не заслужил тех брюк и ботинок, которые до сих пор носил буржуа. Ведь это моим трудом добыто. Значит, я беру свое. И греха тут нет».
Таким образом, «безгрешные» чекисты Украины, по свидетельству отнюдь не врага Советской власти, а высокопоставленного чекиста Лациса, представляли собой не что иное, как банду безнаказанных грабителей, которые могли в любое время дня и ночи ворваться в любой частный дом, ограбить его, а заодно увести в тюрьму хозяина, дабы слегка закамуфлировать грабеж борьбой с контрреволюцией.
Часть секретных приказов «железного» Феликса извлечена из архивов и опубликована в Советском Союзе. Они, естественно, отобраны с таким расчетом, чтобы продемонстрировать «гуманность» и «чуткость» Дзержинского. Однако даже эти материалы наглядно показывают его цинизм и бесчеловечность.
Вот, например, приказ президиума ВЧК № 208 от 17 декабря 1919 года «об учете специалистов и лиц, могущих явиться заложниками». В нем, в частности, говорится:
«Специалисты в своем большинстве люди буржуазного круга и уклада мыслей, весьма часто родовитого происхождения. Лиц подобных категорий мы по обыкновению (! – С.Р.) подвергаем аресту или как заложников, или же помещаем в концентрационные лагеря на общественные работы. Проделывать это без разбора со специалистами было бы неблагоразумно… Арестовать его нельзя, если он исправно работает. Надо считаться с целесообразностью, когда он больше пользы принесет – арестованным, или на советской работе».
Как видим, даже беря под защиту специалистов, Дзержинский говорит не о том, что арестовывать невинных – преступление и разбой. Он знает, что такие аресты производятся «по обыкновению».
Еще красноречивее та часть приказа № 209, где речь идет о заложниках. Сама практика заложничества в приказе не осуждается. Наоборот, она рассматривается как нормальный метод чекисткой работы. И дается директива, как этот метод использовать наиболее эффективно:
«За какого-нибудь сельского учителя, мельника или мелкого лавочника, да еще еврея, противник не заступится и ничего не даст. Они кем дорожат… Высокопоставленными сановными лицами, крупными помещиками, фабрикантами, выдающимися работниками, учеными, знатными родственниками находящихся при власти у них лиц и т.п. Из этой среды и следует брать заложников».
Однако, если рядовые чекисты, опьяненные и развращенные бесконтрольной властью над жизнью и смертью тысяч людей, очень быстро теряли человеческий облик и превращались в диких зверей, которые, по выражению В.Г. Короленко, «рубили человеческое мясо, как рубят скотину»*, то сам Дзержинский оставался «идейным» рубакой. Он был не только мозгом и сердцем ВЧК, но и ее декоративным украшением. Он как нельзя лучше подходил к этой роли. Тому способствовало и его тюремное прошлое, и туберкулез, осложнившийся болезнью сердца, и его аскетический образ жизни, который он выставлял напоказ в то время, когда партийная верхушка стремительно «обуржуазивалась».
О его неприхотливости и неподкупности, о том, что он работает без сна и отдыха и носит всегда одну и ту же застиранную гимнастерку, ходили легенды, и он сам их старательно культивировал.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Постановление о преобразовании ВЧК в ГПУ было принято 6 февраля 1922 года «на основе предложения В.И. Ленина, решения IX Всероссийского съезда Советов», как сказано в политиздатовской биографии Дзержинского 1983 года.
Кроме вывески пришлось пойти и на некоторые другие изменения, однако в основном косметические. В мирных условиях уже стало невозможно чинить расправу без следствия и суда. Но сама идея правосудия была настолько девальвирована, что суды над «врагами народа» стали просто придатком ГПУ. Они штамповали принятые приговоры.
Это были либо закрытые судилища, на которых обвиняемых никто не выслушивал, либо пышные пропагандистские шоу, цель которых состояла не в выяснении истины, а в демонстрации силы и «великодушия» большевистской диктатуры. Не последним в организации таких процессов было сознательное или подсознательное стремление Дзержинского и его подручных повязать общей ответственностью тех большевистских лидеров, которые не работали непосредственно в карательных органах. (Сталин впоследствии тоже требовал, чтобы все члены политбюро вместе с ним подписывали приговоры по делам, сфабрикованным НКВД).
Первым большим показательным процессом, организованным ГПУ, стало дело о террористической деятельности партии эсеров. Надо отдать должное Дзержинскому: спектакль был разыгран с большим артистизмом.
Вступление к этому грандиозному шоу состоялось 22 февраля 1922 года (месяца не прошло со времени превращения ВЧК в ГПУ), когда в большевистской печати появилось следующее сообщение:
«От Государственного Политического Управления.
Сообщение о контрреволюционной и террористической деятельности партии социалистов-революционеров.
В распоряжение Главного Политического Управления в последнее время поступил ряд важных и ценных материалов, подтверждающих имевшиеся давно сведения о террористической и боевой деятельности партии с.-р. в годы гражданской войны. За границей на днях опубликована брошюра Г. Семенова (Васильева), бывшего начальника центрального летучего отряда п. с.р. и руководителя террористической группы, организовавшей покушение на советских вождей, в частности на т.т. Ленина, Троцкого, Зиновьева, Володарского, Урицкого, и ряда экспроприаций. В этой брошюре, вышедшей под названием «Военная и боевая работа п. с.-р. в 1917-1918 гг.», сделаны обширные разоблачения о действительной роли п.с.-р. в гражданской войне и ее методах борьбы с Советской властью. Печатаемый ниже документ – показание одного из бывших крупных деятелей п.с.-р. Лидии Коноплевой, подтверждает данные брошюры Семенова.
В виду того, что имеющиеся в распоряжении Государственного Политического Управления материалы с несомненностью устанавливают преступления п.с.-р. перед пролетарской революцией, центральный комитет этой партии и ряд ее активных деятелей предаются суду Верховного Революционного Трибунала.
Государственное Политическое Управление призывает гражданина Семенова (Васильева) и всех с.-р., причастных к деяниям этой партии, но понявших преступные контрреволюционные методы борьбы, явиться в суд над партией социалистов-революционеров.
Президиум Главного Политического Управления.
Москва, 27 февраля 1922 года».
В том же номере «Известий» и в «Правде» были опубликованы обширные показания Лидии Коноплевой, которая давно уже находилась под арестом. В них говорилось об организации покушения на Ленина, Урицкого, Володарского, то есть подтверждались все те обвинения, которые большевики постоянно выдвигали против эсеров, но которые сами эсеры решительно отвергали.
А на следующий день в «Известиях» стала перепечатываться брошюра находившегося в эмиграции Г. Семенова (Васильева), в которой с подробностями излагались те же факты, что и в показаниях Коноплевой.
То, что ЧК и ГПУ умели выколачивать из арестантов нужные «признания», уже в то время не было слишком большим секретом. Поэтому показания Коноплевой немногого стоили. Однако брошюра Г. Семенова оказалась потрясающей сенсацией. Как проникли к нему агенты Дзержинского, какими угрозами и посулами заставили совершить предательство, – это долго еще будет оставаться тайной – до тех пор, пока не станут доступными для исследователей самые секретные архивные фонды КГБ. В одном лишь не может быть никакого сомнения: брошюра Семенова была так же инспирирована ГПУ, как и показания Коноплевой. В одновременности их появления, как и в том, что в предисловии к «исповеди» Семенова употреблена та же формулировка, что и в сообщении ГПУ («… по первому требованию Верховного Революционного Трибунала сочту себя обязанным вернуться в Советскую Россию и понести заслуженное наказание») видна работа режиссера, оставшегося закулисами.
Карты организаторов процесса были несколько спутаны теми шагами, какие Советское руководство предпринимало на международной арене. В Берлине пытались договориться о единстве действий представители трех интернационалов: Второго, Третьего и так называемого Двухсполовинного (Венского), промежуточного между Вторым и Третьим. Когда появилось сообщение о предстоящем процессе над эсерами, партнеры по переговорам заявили представителям Коминтерна, что подсудимым должно быть дано право свободного выбора защитников и, кроме того, должны быть даны гарантии, что им, по крайней мере, будет сохранена жизнь; в противном случае соглашение о единстве действий трех интернационалов окажется невозможным.
Разумеется, ни о каком единстве с западными социалистами большевики не помышляли. Переговоры им были важны как средство, позволяющее «разоблачать» перед рабочими Запада «оппортунизм и предательство» социалистов-соглашателей.
Делегацию Коминтерна на совещании представляли Н.И. Бухарин и Карл Радек. Они поторопились дать требовавшееся от них обязательство, за что тотчас получили выволочку от Ленина, который квалифицировал предоставление обвиняемым права на защиту и согласие сохранить им жизнь как «политическую уступку, которую революционный пролетариат сделал реакционной буржуазии».
Тем не менее, Ленин не считал возможным аннулировать подпись Третьего Интернационала под достигнутым соглашением.
Социалисты западных стран направили на процесс своих защитников, и советские власти вынуждены были допустить их к участию в суде. В качестве адвокатов решили выступить крупнейшие представители международного рабочего движения: председатель Второго интернационала Эмиль Вандервальде, Теодор Либкнехт и Курт Розенфельд.
Люди эти были известны всему миру: десятки лет их деятельность привлекала к себе внимание широкой общественности.
Но это не помешало большевистским газетам обрушить на них поток самой непристойной брани. К их приезду в Москве была проведена особая подготовка.
«К вокзалу стекаются рабочие, работницы и пролетарская молодежь Москвы, -- живописали «Известия». – Вот перед группой рабочих плакат:
-- Долой Соглашателей!
-- Долой предателей рабочего класса!
-- Они нам ненавистны!
… На пути проезда Вандервальда устанавливаются шпалеры рабочих с многочисленными плакатами: «Адвокат контр-революции г. Вандервальд, когда же вы будете перед судом трибунала?» «Теодору Либкнехту: “Каин, Каин, где твой брат Карл?”, “Теодор Либкнехт, брось защиту недостойных, не позорь славных вождей рабочего класса, Вильгельма и Карла Либкнехта!”
… Перед Вандервальдом и его спутниками, как только они вышли на привокзальную площадь, предстал плакат с изображением красного слона и лающих на него двух маленьких желтых мосек. Вслед за этим к ногам Вандервальда работницами был брошен букет из крапивы и желтых увядших болотных цветов, воздух огласился свистками, ироническими возгласами. С подавленными улыбками, скрестивши руки, Вандервальд и его спутники уселись в закрытый автомобиль. Дежурившая у вокзальной площади конная милиция с трудом проложила дорогу автомобилю Вандервальда, вслед которому долго неслись свист и улюлюкание».
На следующий день Вандервальде и его спутники посетили наркома юстиции Д.И. Курского и вручили ему декларацию. Они благодарили советские власти за защиту, но в то же время указали, что «принятые полицейские меры оказались бы лишними, если бы в коммунистической прессе … не помещались статьи, рисующие нас изменниками делу социализма, врагами русской революции и сообщниками контрреволюции за то только, что мы согласились взять на себя защиту обвиняемых в московском процессе… Дело идет не о том, чтобы спасти от заслуженного наказания людей, являющихся в действительности виновными. Но в настоящем процессе предстоит именно выяснить, виновны ли обвиняемые в инкриминируемых преступлениях».
Подобные «увертки оппортунистов» не могли, разумеется, воздействовать на настроение обрабатывавшихся в течение многих месяцев «широких масс пролетариата».
Судилище продолжалось почти два месяца.
34 подсудимых резко делились на две группы. В первую входили А.Р. Гоц, Е.М. Тимофеев, Д.Д. Донской, М.А. Лихач и другие члены ЦК партии эсеров. Они отрицали правомочность суда и называли его не иначе, как «расправой временно победившей партии над временно побежденной партией».
Вторую группу составляли Г. Семенов (Васильев), Л. Коноплева, К.А. Усов, Ф.Е. Ставская и несколько других действительных или мнимых членов боевой организации. Они охотно признавали себя виновными во многих злодеяниях, в том числе в подготовке и осуществлении покушений на Ленина, Урицкого, Володарского, Троцкого, Зиновьева. При этом они утверждали, что действовали с ведома и по заданию ЦК партии эсеров.
Защитники тоже делились на две группы. Н.И. Бухарин, М.П. Томский и ряд других видных большевиков взяли на себя защиту второй группы обвиняемых – тех, кто признавался в подготовке и совершении злодейских убийств. Бухарин и его товарищи по защите не пытались доказать, что их подзащитным нельзя верить, что они просто оговаривают себя и других. В том, что эти люди совершили тяжкие преступления, защитники не сомневались, но доказывали, что они заслуживают всяческого снисхождения.
Другую группу адвокатов составляли защитники членов ЦК. В нее входили иностранные социалисты, а также некоторые беспартийные адвокаты, известные еще с дореволюционных времен. Председательствовавший Г.Л. Пятаков при открытии процесса заявил, что все эти защитники хотя и допущены к участию в процессе, но «не пользуются доверием суда».
Главным обвинителем выступил Н.В. Крыленко. Обвинителями были также А.В. Луначарский, М.Н. Покровский и другие известные большевистские ораторы.
Иностранные социалисты, с одобрения обвиняемых, уже через неделю демонстративно покинули процесс, заявив, что не считают возможным участвовать в суде, где чинится расправа, а не выясняется истина. Еще через неделю, с одобрения подзащитных, заявили о своем уходе и другие защитники членов ЦК, так что в итоге партия эсеров осталась совсем без защиты.
То, что обвинение шито белыми нитками, организаторы процесса скрыть не могли. Г. Семенов (Васильев) показывал, что сам был инициатором и организатором большинства террористических актов, которые якобы подготавливала и совершала его «боевая организация». Что же касается членов ЦК, то они, по признанию самого Семенова, либо возражали против проведения этих актов, либо отвечали неопределенно.
Впрочем, когда Гоц, Донской или Тимофеев просили уточнить, когда, где и при каких обстоятельствах Семенов обсуждал с ними эти вопросы, тот сбивался и настолько запутывался, что становилось ясно: никаких обсуждений вообще не было. В обвинительной речи, построенной почти целиком на показаниях Семенова, прокурор Крыленко должен был долго распространяться о несовершенствах человеческой памяти, которая может упускать «детали», из чего не следует, что ей нельзя доверять «в главном».
О том, что «процесс» был заранее подготовленной комедией, яснее всего говорит даже не ход разбирательства, а приговор и опубликованное одновременно с ним постановление ВЦИК.
Как и следовало ожидать, большинство подсудимых были признаны виновными в терроре, шпионаже, проведении диверсий и приговорены к смертной казни. Но одновременно суд «возбудил ходатайство» о смягчении приговора «раскаявшимся» боевикам, а президиум ВЦИК, рассмотрев это ходатайство с молниеносной быстротой, постановил не только сохранить жизнь, но и немедленно освободить их из-под стражи. Эта сверхъестественная милость к «убийцам» большевистских вождей ясно изобличало сговор между судьями и судимыми провокаторами. К тому же, сразу после суда, помилованные эсеры-убийцы, получили большевистские партбилеты и были направлены на различные партийно-государственные должности.
Что касается не раскаявшихся членов эсеровского ЦК, которые, если и признавали себя виновными, то только в том, что в борьбе с большевиками не были последовательными и отдавали ей недостаточно сил, то вынесенный им смертный приговор ВЦИК утвердил.
Правда, исполнение его было отложено на неопределенный срок.
Эту дань большевистское руководство должно было заплатить за подписи, поставленные в Берлине Бухариным и Радеком от имени Третьего Интернационала. Однако и из сохранения жизни лидерам эсеровской партии большевики извлекли максимум возможной политической выгоды. В решении Президиума ВЦИК простодушно разъяснялось:
«Если партия социалистов-революционеров фактически и на деле прекратит подпольно-заговорщическую, террористическую, военно-шпионскую, повстанческую работу против власти рабочих и крестьян, она тем самым освободит от высшей меры наказания тех своих руководящих членов, которые в прошлом этой работой руководили и на самом процессе оставили за собой право ее продолжать.
Наоборот, применение партией социалистов-революционеров методов вооруженной борьбы против рабоче-крестьянской власти неизбежно приведет к расстрелу осужденных вдохновителей и организаторов контр-революционного террора и мятежа».
Таким образом, лидеров эсеровской партии оставили в качестве заложников. Они могли быть расстреляны в любой день и час, когда большевикам вздумалось бы заявить, что эсеры «продолжают» борьбу с ними. Этот приговор окончательно парализовал волю «временно побежденной партии» к борьбе.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Троцкий называл Дзержинского «человеком вспыльчивой страсти».
Не раз присутствовавший на выступлениях «железного Феликса», Троцкий уверял, что «по каждому вопросу, даже второстепенному, он загорался, тонкие ноздри дрожали, глаза искрились, голос напрягался и нередко доходил до срыва». И дальше: «Дзержинский влюблялся нерассуждающей любовью во всякое дело, которое выполнял, ограждая своих сотрудников от вмешательства и критики со страстью, с непримиримостью, с фанатизмом, в которых, однако, не было ничего личного: Дзержинский бесследно растворялся в деле».
Что и говорить – яркая характеристика. Однако она гораздо больше, чем Дзержинского, характеризует самого Троцкого, точнее, его близорукость. Троцкий мыслил абстрактными схемами и совершенно не разбирался в людях, оттого показную горячность наивно принимал за бескорыстную страсть. Другие обитатели большевистского Олимпа обладали большей зоркостью и видели совсем другого Феликса.
По воспоминаниям бывшего секретаря Сталина Бориса Бажанова, на заседаниях Политбюро, где царила атмосфера холодного цинизма, неуместный пафос и театральные жесты Дзержинского заставляли присутствовавших прятать глаза от неловкости.
Дзержинский порой так сильно переигрывал, что Зиновьев как-то едко заметил:
--У него, конечно, грудная жаба, но он что-то уж очень для эффекта ею злоупотребляет.
А председательствовавший на заседаниях Политбюро Каменев однажды не выдержал и перебил громокипящего оратора:
-- Феликс, ты здесь не на митинге, а на заседании Политбюро.
И Дзержинский, свидетельствует Бажанов, с разительной легкостью, прямо на полуслове, изменил тон и заговорил спокойно и деловито.
Неуместность его фальшивого энтузиазма состояла еще в том, что он всегда примыкал к большинству, так что его позиции никто и не пытался оспаривать.
Примыкать к большинству, к силе – такова неизменная тактика Дзержинского. Исходя из нее, он поддержал Ленина в 1917 году, потом всячески обхаживал Троцкого, который при поддержке Ленина представлял немалую силу; а когда власть в партии, еще при живом Ленине, фактически перешла к Сталину, Дзержинский стал одной из главных его опор.
Особенно ярко это выразилось в знаменитом «грузинском инциденте» -- том самом, который больной и изолированный в Горках Ленин пытался использовать, чтобы дать «последний и решительный бой» Сталину.
Напомню, что этот инцидент произошел после установления советской власти в Грузии, откуда Красная армия просто вышвырнула правительство меньшевиков во главе с Ноем Жордания. ЦК грузинских большевиков торжествовал победу и наивно считал себя носителем «пролетарской диктатуры» в Грузии. Однако присланный из Москвы Орджоникидзе на чистейшем грузинском языке быстро объяснил товарищам, кто истинный хозяин положения. Он обвинил членов грузинского ЦК во главе с П.Г. Мдивани в национал-уклонизме и потребовал их отставки, а когда Мдивани попытался возразить, просто набил ему морду.
Разбираться в этом инциденте была послана Комиссия во главе с Дзержинским. И «разобралась». Мордобитие было признано абсолютно правильным методом проведения в жизнь «национальной политики партии». Отчасти, видимо, потому, что председатель комиссии, доведись ему явиться с аналогичной миссией, допустим в Польшу, действовал бы точно также, как Орджоникидзе в Грузии. Но главное, что определило заключение Комиссии, состояло, безусловно, в том, что действия Серго заранее одобрил Сталин.
Окруженный колючей проволокой сталинской «заботы», больной Ленин все же узнал об инциденте и стал требовать о нем подробную информацию. Дзержинскому пришлось приехать в Горки с докладом. И хотя он старался представить дело в наилучшем для Орджоникидзе и себя свете, Ильич так сильно разволновался, что после встречи с «железным Феликсом» состояние его здоровья резко ухудшилось. Называя Орджоникидзе «великодержавным держимордой», Ленин требовал исключения его из партии. Заодно он настаивал на принятии крутых мер против Сталина и Дзержинского, под чьим «преследованием», по его выражению, находилось «грузинское дело».
То, что все три «великодержавных русских шовиниста» не были русскими, а двое из них сами были грузинами, как и «национал-уклонист» Мдивани, Ильича нисколько не смущало. Он тотчас предложил «теорию», по которой представители нацменьшинств, если они поборники центральной власти, часто становятся большими шовинистами, чем представители господствующей нации. В это время уже обсуждался вопрос о создании Союза равноправных социалистических республик, и Ленин опасался, что неуважение к национальным чувствам малых народов может погубить все дело.
Но самым важным для Ильича было то, что битая морда «товарища» из грузинского ЦК стала удобный плацдарм для атаки на Сталина, которого он хотел «разгромить политически». Именно так объясняла смысл всего инцидента Крупская в доверительном письме к Троцкому.
Но Троцкий давно уже был генералом без армии. Он мог представлять опасность для Сталина и его клики лишь при поддержке Ленина, но тот превратился в полутруп. Это и определяло линию поведения Дзержинского, который еще недавно преклонялся перед Троцким.
Когда Ленин, наконец, умер, чего никак не могли дождаться его ближайшие «соратники», Дзержинскому, вероятно, за внесенную лепту в то, чтобы ускорить конец, была поручена почетная роль председателя комиссии по организации похорон. Под его руководством сооружали мавзолей и бальзамировали труп обожествленного большевистского фараона, ставшего теперь безопасным. Практически, естественно, всю работу выполняли специалисты, которых было целесообразно использовать на этой «советской работе», нежели упрятывать в концлагерь. Зато в центре общественного внимания оказывалась изможденная фигура Дзержинского, становившегося одним из самых видных большевистских вождей.
В первую очередь, Дзержинский оставался главным советским тюремщиком, но в 1924 году его избрали кандидатом в члены Политбюро, назначили председателем Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ), то есть поручили руководить всем хозяйством страны, хотя Ленин, по свидетельству Троцкого, считал Феликса непригодным к хозяйственной работе. Все эти высокие назначения стали возможными только потому, что этого хотел Сталин.
Дзержинский помог Сталину, Каменеву и Зиновьеву одолеть Троцкого, а когда в оппозицию перешли Каменев и Зиновьев, верный своему принципу примыкать к сильному, задыхавшийся от негодования Феликс стал метать молнии в них.
Чем выше становилось его положение в партии и государстве, тем весомее были его удары по оппозиции. Поэтому Сталин был заинтересован в выдвижении Дзержинского, да и должен был оплачивать его услуги.
Однако постепенно Дзержинский становился опасен и Сталину. Ведь он держал в своих руках аппарат ГПУ и НКВД и в партии, благодаря искусно созданному образу «беззаветного и неподкупного рыцаря революции», пользовался куда большей популярностью, чем скрытный и внешне неприметный Сталин.
20 июля 1926 года Дзержинский держал речь на пленуме ЦК, на котором громили «оппозицию». Бледный, худой, с большими пылающими глазами, Дзержинский задыхался от переполнявшего его негодования против Каменева, перед которым он еще недавно заискивал.
Во время этой страстной речи он внезапно схватился за сердце. Но присутствующие сочли это за его обычный театральный жест… С трудом договорив до конца, Дзержинский уехал домой.
Он умер, не дождавшись медицинской помощи.
Была ли смерть Дзержинского естественной?
Всего несколькими месяцами раньше Сталин очень простым способом избавился от Михаила Фрунзе, которым заменил Троцкого на посту командующего Красной Армией, но затем счел его потенциально опасным. Сталин проявил «большевистскую заботу» о здоровье Фрунзе: настоял на операции, в которой тот не нуждался, и Фрунзе не встал с операционного стола. Жена Фрунзе, уверенная, что его зарезали, покончила с собой.
О здоровье Дзержинского Сталин тоже заботился с подозрительной настойчивостью. Он не раз приглашал для беседы его врача, то выискивая причины, чтобы спровадить железного Феликса в длительный отпуск, то особо интересуясь его психическим состоянием: бесчисленные и совершенно ненужные расстрелы в ОГПУ заставляют-де предполагать, что Феликс ненормален. Похоже, что Дзержинского ожидала такая же участь, какая до него постигла Фрунзе, а после него – Кирова и многих других. Остается только неясным, успел ли Сталин нанести предательский удар, или «грудная жаба» опередила его.
«После Фрунзе – Дзержинский». Такой фразой начинается краткий некролог, написанный Сталиным. В его сознании связь между этими двумя фигурами была очевидной. Вполне возможно, что «грудная жаба» должна быть «реабилитирована».
При всей своей выставляемой на показ простоте и прямоте «железный Феликс» вел крупную политическую игру. Ставкой в ней были миллионы человеческих жизней. Он, не дрогнув, пускал их в расход своей костлявой чахоточной рукой. Игра велась им с большим успехом, но только до тех пор, пока он не столкнулся с более крупным и дальновидным игроком.
Дзержинский был абсолютно уверен, что в партии он – всеобщий любимец. Так, вероятно, и было. Будучи расчетливым карьеристом, он блестяще разыгрывал бескорыстное и самоотверженное служение революции. Именно из-за своей популярности он становился слишком опасен для Сталина и должен был погибнуть.
В своей последней речи Дзержинский говорил, захлебываясь от возбуждения:
«Вы знаете отлично, что моя сила заключается в чем. Я не щажу себя… никогда. И потому вы все здесь меня любите, потому что вы мне верите».
А в это время предательский нож был уже занесен над его головой.
Вместо послесловия, 2022
Чекист № 1 возглавлял созданную им контору восемь лет.
Нынешний его наследник возглавляет ту же контору и все российское государство 22 года.
Двуединая цель Путина – пожизненное удержание власти и воссоздание Российской империи в границах бывшего СССР, а то и в более дальних пределах – куда смогут дотянуться его загребущие когти.
Для достижения цели, по завету железного Феликса, годятся любые «целесообразные» средства. Методы Путина не только «целесообразны», но и разнообразны: от взрывов жилых домов в Москве и Рязани до 10-летнего тюремного срока бывшему олигарху Ходорковскому – для острастки остальных олигархов; от убийства в темном подъезде отважной журналистки Политковской до демонстративной расправы на ярко освещенном мосту над политическим оппонентом Немцовым; от радиоактивного плутония, которым можно достать кого надо даже в Лондоне (Литвиненко) до ковровых бомбежек города Грозного, где вместе с «злыми чеченцами» погибли тысячи «добрых русских», от отравления «новичком» Алексея Навального до басманного судилища над тем же недоотравленным Навальным…
Страна, над которой Обер-Чекист Путин властвует 22 года, велика и обильна – почему же он «вдруг» попер в Украину?
Ответ прост: в виду представившейся возможности.
От этой «акции» осторожного Обер-Чекиста долго удерживало то, что ГАРАНТОМ независимости, суверенитета и территориальной целостности Украины, наряду с самой Россией, обязались быть США вместе с Великобританией. Но когда Америка позорно драпанула из Афганистана, да еще стала захлебываться российской нефтью, Путин правильно заключил, что о своих обязательствах ГАРАНТЫ не вспомнят. Их хата с краю, своя рубашка ближе к телу. Покудахчут для порядка, но дальше этого не пойдут.
В отношении своей страны Обер-Чекист тоже почти не ошибся.
В России есть мужественные, отважные люди. Даже в условиях тотальной давиловки они протестуют. Выходят на демонстрации, пишут письма протеста, петиции, чтобы сказать громкое «НЕТ» чекистскому разбою в братской стране. Их сажают в кутузку, лишают работы, закрывают их радиоголоса и телеканалы, но они не молчат и тем спасают Россию от окончательного вырождения в поголовное овечье стадо. Честь им и слава. Но их пока очень немного для такой большой страны. Большинство россиян, в лучшем случае, отмалчивается, а в худшем – яростно поддерживает своего «вождя и учителя». Это очень горестно, но не так уж и удивительно, если вспомнить, что их отцов, дедов, прадедов – из поколения в поколение – науськивали «делать жизнь с товарища Дзержинского».
В отношении Америки и вообще Запада расПУТИНская «разведка доложила точно», и Обер-Чекист дал «целесообразную» отмашку. Америка покудахтала какими-то смехотворными санкциями, чем только еще больше его раззадорила.
Но тут оказалось, что своей отмашкой Обер-Чекист дал большого маху. Он сбросил со счета саму Украину. С азартом внушал всему миру, что такой страны никогда не было и не должно быть, а в результате сам поверил своей брехне.
Но оказалось, что страна – ЕСТЬ! И она готова себя ЗАЩИЩАТЬ! Да с таким упорством, что ни доморощенным, ни заокеанским мудрейкам не могло и присниться. Теперь им приходится протирать глаза.
Даже такое невинное существо, как Камала Харрис, с неподдельным изумлением поведала миру, что есть в Европе маленькая страна – по соседству с большой страной! Такие географические новости.
Ну, что ж пусть хоть для Камалы Харрис будет польза от набега путинских печенегов. Для нее это курсы повышения квалификации. Не сегодня-завтра она может стать президентом США, ей полезно знать, что есть такая «маленькая» европейская страна – Украина.
Когда я писал эти строки, главы трех европейских государств ехали в осажденный и атакуемый бомбами Киев для встречи с президентом Зеленским, чтобы продемонстрировать солидарность с Украиной стран Европейского Союза и предложить ей конструктивную помощь. А сегодня утром состоялось дистанционное выступление Зеленского в Американском Конгрессе. Наши избранные представители встретили и проводили его бурными овациями, стоя, полные сочувствия и энтузиазма. Что за этим последует, пока неизвестно. Поживем – побачим.
Совсем недавно забавный комический актер Владимир Зеленский трогательно мурлыкал в своем телесериале о том, что он любит свою страну, свою жену и свою собаку. В считанные дни театральный смехач превратился в выдающегося национального лидера и героя. Каждый день и час граждане Украины во главе с президентом Зеленским, показывают, КАК они любят свою страну и свою землю.
Военной силы у расПУТИНских печенегов больше, чем у защитников Украины. Но дух их силен как никогда.
Пока Камалы Байдены предательски чемберленят, Украина геройски отстаивает свою и нашу свободу.
Хай живэ ненька Украина!
15-16 марта 2022 г.
-----------
* По уверению Луначарского, имевшего неосторожность привести эти слова В.Г. Короленко, они относились к солдатам, красноармейцам. Однако можно не сомневаться, что Короленко имел в виду чекистов, с бесчинствами которых он изо всех своих последних сил пытался бороться в Полтаве и о которых говорил Луначарскому при встрече с ним в июле 1920 года. От произвола чекистов, он, в частности, защищал и красноармейцев.
Добавить комментарий