Скажите честно, ответьте прямо -
Не диссертантка ли ваша мама?
Автор
Эта трагикомическую история происходила давно. По свежим следам я поведала ее хорошему знакомому. Дело в том, что обычно проверяю на друзьях темы, представляющие для меня интерес. На мой рассказ собеседник отреагировал коротко:
- Если такое случается, то очень редко. - И добавил. - Стоит об этом написать.
Он был прав. Мне выпал редкий случай с затянувшейся историей, включающей следовавшие друг за другом непредвиденные препятствиях. И все они длительное время портили жизнь мне и моей семье.
Суть происходившего такова
С самого начала работа над темой диссертации пошла наперекосяк. Прежде всего, отсутствовал научный руководитель, то есть я превратилась в этакого вольного стрелка. Так бывает в работе гениев, но я, увы, не из той породы. Строго говоря, руководитель присутствовал, но лишь на стадии определения значимости темы. Вскоре он заболел, затем скончался. Впоследствии я была лишена совещательного голоса, а потому работала самостоятельно. И лишь спустя череду лет моим официальным научным руководителем стал только - только приступивший к работе заведующий кафедрой. Полистав очередной вариант автореферата (сколько их было!), он произнес: - Почту за честь. На этом закончилось общение диссертанта с так называемым научным руководителем.
С официальными оппонентами тоже происходили непредвиденные истории…
А теперь все по порядку.
Когда появился автореферат диссертации (замечу: первый в ряду последующих), были пройдены требуемые ступени ее прохождения и определено время защиты, меня вызвала на ковер проректор по научной работе - уважаемая доктор исторических наук, дама серьезная, одинокая и нервная.
Ее кабинет располагался в митральном клапане особняка Кваренги с окнами, выходящими на Марсово поле. (Для справки. Полтораста лет назад это место служило будуаром Елизаветы Михайловны (Элиз) Хитрово, дочери полководца Михаила Кутузова. Как известно, Элиз неровно дышала к Александру Пушкину. Они часто переписывались, а эпистолы к свой привязанности она составляла в этой просторной и светлой комнате.)
Надо признать, что первоначально проректор по науке благосклонно относилась ко мне и к моей работе. По ее указанию, я получила творческий отпуск с возможностью работать в московских архивах. Периодически мы беседовали на разные темы, представляющие обоюдный интерес. В частности, говорили о пушкинской поре, об истории особняка, в котором расположен наш институт Культуры, о книгах исторического содержания.
Впрочем, так продолжалось до определенного времени.
По поводу вызовов к начальству мои коллеги по кафедре шутили: - На ковре у руководства без выбора - либо тебя награждают поцелуем в ухо, либо получаешь удар в рыло. Но чаще второе.
В тот день меня ожидало нечто промежуточное. Голосом рыбки, вынырнувшей из относительно спокойного моря, хозяйка кабинета произнесла: - Поступил сигнал. Ваша работа выходит за рамки темы. В ней присутствует психологический аспект, а потому она нуждается в дополнительном оппоненте. Поезжайте к профессору Кан-ну и заручитесь его согласием на участие в защите в качестве оппонента № 3. Адрес профессора-психолога возьмите в приемной Научной части.
Упомянутая проректором приемная была своеобразным местом. Сотрудники института посещали ее не только по делу. Под щебетанье гостеприимных секретарш обсуждались институтские новости и личные дела, устраивались чаепития с пирожными из кондитерской “Норд”. Роль главного секретаря в этом месте выполняла Ольга Бор. Эйх-ум., дочь известного литературоведа Бор.Мих. Эйх- ма. Эта интеллигентная, неунывающая женщина по совместительству была тещей знаменитого актера О. Д-ля и доброй знакомой сказочника Евг. Ш-ца. (Сокращенные имена фигурантов привожу для догадливых любителей литературы и искусства.) В некотором роде я имела отношение к кругу ее родства и знакомств, что нас сближало. (Давно замечено: людям свойственно пересекаться друг с другом.) В ходе моих будущих перипетий с диссертацией милейшая и отзывчивая Ольга Эйх-м всячески меня поддерживала, за что ей благодарна. По сей день вспоминаю ее вселяющую надежду фразу: - Потерпи. Рано или поздно лед тронется…
Получив из ее рук адрес профессора Ка-на, первым делом я отправилась в Публичную библиотеку (на языке горожан Публичку), где посредством авторского каталога получила информацию о научном профиле предполагаемого оппоненте под №3. При первом приближении оказалось, что он достиг определенных высот в таком непростом деле, как психология. Правда, у нас были разные научные интересы. И в тот же день поехала к нему на Васильевский остров.
По стечению обстоятельств он жил рядом с домом, в котором в XIX веке квартировал Иван Андреевич Крылов. Присутствие бок обок выдающегося баснописца и советского ученого придало мне уверенность в том, что нахожусь на правильном пути, то есть сегодня будет решен вопрос с третьим оппонентом. (Где мне было знать, что этот визит лишь начальная ступень долгоиграющей пластинки с моей диссертацией!)
Когда я увидела человека, открывшего мне дверь, тотчас решила, что попала не в ту квартиру, а потому сделала шаг назад. Но он, потянув меня за собой, пригласил войти. Поскольку о моем визите был предупрежден, то проявил галантность - даже поцеловал мне руку.
Честно говоря, вид хозяина изрядно меня удивил. Никогда не думала, что персонаж поэмы Николая Гоголя “Мертвые души”, написанной более ста лет назад, может дожить до наших дней и сохранить свои внешние признаки. Дело в том, что мой предполагаемый оппонент был копией помещика Плюшкина. Детали его оформления соответствовали одежде гоголевского героя. (Автор был бы доволен живучестью своего персонажа.) Не случайно столь необычного вида профессор сохранится в моей памяти под именем скряги Плюшкина.
Он встретил меня в засаленной рубашке с оборванными пуговицами, видавших виды пижамных штанах, смахивающих на кальсоны, в стоптанных шлепанцах на босу ногу. До полного сходства с гоголевским помещиком ему не хватало лишь колпака на голове. Зато присутствовали спутанные волосы цвета асфальта.
Аналогичный стиль характеризовал комнату, куда он меня любезно пригласил и где усадил в кресло. Разумеется, за время своего не столь продолжительного визита к профессору я не смогла рассмотреть всю панораму необычного жилища, где каждый предмет утратил свои первородные черты. Но некоторые его фрагменты мне все же запомнилось.
Через тусклые оконные стекла в комнату почти не проникал свет. На подоконнике дремала облезлая кошка, вид которой не внушал доверия. Крышку рояля украшало блюдце с огрызком яблока и застывшей на нем мухой. Угрожающе покачивался кривой матерчатый абажур неопределенного цвета с дырками по окружности. Внушительных размеров письменный стол представлял собой склад разнородного “антиквариата” - вороха бумаг, галстука, связки ключей, остатков еды…
На такой не прополотой клумбе пышным цветом распускалась пыль. Она исходила и от колченогого продавленного кресла, в котором я сидела. При малейшем моем движении из него поднималось облако пыли и раздавался жалобный звук пружин.
С определенностью скажу: подобные места проживания мне не встречались. Похоже, в этой комнате с необычным натюрмортом была свалена в кучу вся биография хозяина. А уборка и ремонт не производились с гоголевских времен. Трудно было поверить, что в ней трудится ученый.
Итак, я сидела и ждала момента, когда Плюшкин обратит внимание на меня с авторефератом в руках. Время шло, но ничего подобного не происходило. Похоже, он вообще забыл обо мне и цели моего визита. Двигаясь от письменного стола к прихожей и обратно, мелькал у меня перед глазами - то ли читал на ходу лекцию, то ли разговаривал сам с собой. Теоретические построения, подкрепленные именами Достоевского и Фрейда в связи с сублимацией чувств, выпирали из его безразмерной головы, как тесто из миски. По правде говоря, мне трудно было разобраться в теме его рассуждений, далекой от моих научных интересов. В равной мере он мог бы говорить о теории малых чисел или о теореме Ферма - тонких материях, о которых, в силу ограниченности познания, я имею ничтожное представление.
Внезапно сомнительного вида кошка напомнила о себе. Когда она, расставшись с подоконником, прыгнула мне на руки, я тотчас “заболела” всеми недугами, включая неизвестные науке.
Тем временем Плюшкин продолжал трудиться. Он мерил шагами комнату, посылал в воздух реплики и продолжал не обращать внимание на мое присутствие. Пару раз я пыталась напомнить ему о цели моего визита, но потерпела фиаско.
Чем дольше я наблюдала за ним, тем больше убеждалась в том, что с оппонентом промахнулась. Это означало, что скорее поставлю точку на своей работе, чем допущу к ней человека с такими запасом амбиций и комплексов. В какой-то момент здравая мысль достигла точки кипения. Закрыть вопрос помог случай.
Когда раздался телефонный звонок, Плюшкин переключился на разговор, а я, воспользовавшись его лекционной паузой, дала задний ход - направилась к двери. Вдогонку он послал мне прощальную фразу “еще увидимся”, из чего я сделала вывод, что мой уход по-английски он воспринял как само собой разумеющееся.
Была весна. После атмосферы уникальной профессорской квартиры с ее рухлядью и многоречивостью хозяина воздух Васильевского острова казался бальзамом. Мир для меня обрел краски. Ощущение свободы толкало вперед. Мне хотелось есть, пить, танцевать, то есть совершать действия, свойственные нормальному человеку, а не загнанному в угол дессертанту-неудачнику.
Под воздействием радости от умственной и физической свободы я совершила то, что никогда прежде не делала - купила в ларьке бутылку пива и осушила ее, как говорят любители этого напитка, “из горла”. Затем подошла к соседнему дому с памятным текстом на фасаде, пристроилась на каком-то выступе и погрузилась мыслью в XIX -й век с баснями дедушки Крылова.
Хотя Ольга Эйх-ум доложила проректору о моей неудачной попытке “завербовать” профессора Ка-на, начальство не отреагировало; вызовы на ковер не последовали. По всей вероятности, научная часть института действовала вразвалочку - по принципу “куда торопиться, диссертант подождет”. И он - в моем лице - терпеливо ждал, в очередной раз пересматривая автореферат и - для успокоения - подкрепляясь валерианкой поочередно с рижским бальзамом.
Время шло, сменяли друг друга времена года, а лед не тронулся с места.
Пока судьба моей работы оставалась под вопросом, загадочный оппонент №3 превращался чуть ли не в члена семьи. Кто он? Когда обнаружится? Как отреагирует на психологический аспект диссертации? В этом неведомом человеке домочадцы видели нарушителя семейного порядка. В квартире мелькали настенные плакаты, подтверждающие мою отстраненность от быта. Например, кухню украшало напоминание о том, что семья испытывает потребность в еде, а с ней напряженно.
В доме ни мяса, ни рыбы, ни куры -
Нас оглушил список литературы.
В районе туалета красочный плакат с нарисованным указующим перстом призывал меня к действию:
А когда в последний раз
Ты мыла этот унитаз?
Непосредственно на стене прихожей фломастером было начертано обращение к членам семьи:
Скажите честно, ответьте прямо -
Не диссертантка ли ваша мама?
С момента визита к Плюшкину миновали полгода. И все это время научная часть института не давала о себе знать. По ночам мне виделись тревожные сны - исчезал текст диссертации, мелькали лица предполагаемых оппонентов, я опаздывала на защиту...
Лишь поздней осенью последовал вызов к начальству.
В момент моего появления в бывшем будуаре Элиз Хитрово висело напряжение. Проректор нервно ударяла пальцами по письменному столу. Ее поза и выражение лица означали, что мне не приходится ждать поцелуя в ухо, а, напротив, пахнет бедой, то есть предстоит получить удар в рыло. И я не ошиблась: сказочная рыбка-вещунья тотчас подала голос из неспокойного моря.
В последующие несколько минут начальница обрушила на меня поток упреков. В их числе были обвинения в том, что я срываю план научной работы института, по собственной воле отказалась от помощи профессора-психолога Ка-на в качестве оппонента и вообще неизвестно чем все это время занималась. (Она не учла, что в минувшие полгода я преподавала в институте, работала в методическом секторе факультета, выступила с докладом на конференции, дважды ездила со студентами на практику.)
И тем не менее проректор вскоре сбавила обороты - сменила обвинения на деловую рекомендацию: - Сегодня же поезжайте домой к Ан. Гр-вой, профессору Педагогического института им. Герцена. О вашем визите она предупреждена. Выберите правильную линию поведения. Любыми способами, включая все ресурсы, - педагогический опыт и личное обаяние, - уговорите ее быть оппонентом. Это ваш последний шанс…
Частично начальница была права. У меня имелись ресурсы - идея, вложенная в диссертацию, и педагогический опыт. Но с личным обаянием она промахнулась. По моим представлениям, общение с потенциальным оппонентом существенно отличается от романтического свидания.
Предполагаемый оппонент №3 жила в новостройке, куда я добиралась несколькими видами транспорта. К тому же в Ленинграде стояла холодная и ветреная погода. То и дело спотыкалась, ковыляла по обледенелому тротуару, плутала кривыми зигзагами, путалась в домах-близнецах. А когда добралась до нужного корпуса, опоздала на полчаса. Не удивительно, что опоздание диссертанта отразилось на лице профессора.
Образ Плюшкина с его антуражем настолько впечатался в мою память, что и этот визит рисовала в подобных красках. Правда, не учла, что предвзятость может таить в себе ошибку.
В освещенной люстрой и торшером комнате было светло и уютно. Мелодично позвякивали различной формы хрустальные изделия. (Не трудно догадаться - подарки благодарных студентов и аспирантов.) Лилии в вазе издавали легкий аромат. На письменном столе с двумя креслами по бокам (одно было предложено мне) в строгом порядке располагались рабочие принадлежности.
Пока я излагала идеи своей работы профессор Гр-ва страница за страницей углублялась в текст автореферата. И хотя говорила долго, она ни разу меня не прервала. Лишь под конец, возвратив мне автореферат, задала пару вопросов, а затем коротко подытожила нашу встречу: - Идея вашей работе убедительна. Я берусь за оппонирование. Думаю, что результат защиты будет положительным.
Все. Визит был закончен. Дорогу домой не помню. Время от времени из путаных мыслей вырывалось одно слово “победа”.
После моего возвращения с радостной новостью на стенах нашей кухни появился обнадеживающий плакат:
Голоданию конец!
Это значит, что супец,
Борщ, жаркое, винегрет
Вновь украсят наш обед.
На родной кафедре меня поздравляли. Ольга Эйх-ум вновь напомнила про лед, который на этот раз тронулся. Московская подруга готовилась приехать в Ленинград на мою защиту. Портниха в срочном порядке шила для меня костюм нейтрального серого цвета. Я сочетала приобретение новых очков и туфель с мысленным составлением диссертационного слова. Звонки по телефону касались предстоящего события. Наконец, в институте появилось объявление с датой и часом защиты.
Все мои телодвижения и раздумья совершались без учета мудрой пословицы: “Не хвались завтрашним днем, потому что не знаешь, что он принесет…”
За два дня до защиты в парадной нашего дома я обратила внимание на разбитые деревянные почтовые ящики. Подобный урон не в первый раз наносили им ноги-руки местных юных умельцев. На дне нашего разгромленного ящика лежала почтовая открытка, отправленная женой московского оппонента №1. Она была краткой - состояла из пары строк, повергнувших меня в шок. Их содержание сводилось к следующему: стоя на лестнице у книжного стеллажа, ее муж упал, сломал ногу, а потому приехать в Ленинград в качестве оппонента не сможет.
Понятия не имею, почему такая деловая информация, да еще накануне защиты, была отправлена мне, а не в научную часть института. Страшно подумать, к чему привело бы опоздание открытки на сутки!
Я тотчас помчалась в институт, без приглашения, с почтовой открыткой в руках, ворвалась в кабинет проректора по науке и произнесла единственную фразу: - У меня неприятности! Дальнейшее полностью соответствовало сказке Пушкина про недовольную золотую рыбку, появившуюся из бурного моря.
Ответом начальницы был не ожидаемый мной удар в рыло, а нечто посерьезнее. Из интеллигентной ученой дамы она превратилась в гремучую змею. - И это вы называете неприятностью!? - шипела она. - Это трагедия, катастрофа! Вы понимаете, в какой ситуации находитесь?! С вашей диссертацией постоянно что-то случается! Вы срываете план института по защите! Уже висит объявление с указанием даты, предупреждены члены ученого совета, оппонентам посланы приглашения.
Конечно, я понимала серьезность положения с непредсказуемыми последствиями, а потому стойко вынесла череду сыпавшихся на мою голову пугалок. Одновременно знала манеру проректора сперва выпускать пар, а затем действовать. В итоге мне было предложено ждать решения с оппонентом №1 в приемной научной части.
И я терпеливо ждала… Сердобольные секретарши успокаивали меня посредством чая с пирожными из кондитерской “Норд”. Хотя вид сладостей вызывал отторжение, механически употребляла птифур за птифуром. Ольга Эйх-ум повторяла свойственную ей фразу: - Успокойся! Лед вот-вот тронется…
Время не позволяло искать оппонента на стороне. Проректору пришлось заменить московского профессора на местного, то есть из нашего института. Вечером прозвучало его имя.
До защиты оставалось полтора дня.
Новоявленный оппонент жила в знаменитом доме на Мойке д.12, где когда-то квартировал Пушкин с семейством и где скончался после дуэли с Дантесом. Тогда во флигеле находились апартаменты некого священника. Теперь в квартире того батюшки - этаком веселом коммунальном муравейнике - одна комната принадлежала моему оппоненту. По пути к ней требовалось миновать кухню с шеренгой плит, туалет и ванную комнату - по одному экземпляру на всю артель.
Мы просидели над диссертацией до позднего вечера. Оппонент время от времени подкреплялась черным кофе, и каждый раз спрашивала меня: - Хотите? И я механически соглашалась. За день мы употребили серию маленьких чашек. В комнате висел кофейный аромат. Дело в том, что этот напиток не входит в мой рацион, а если в редких случаях позволяю себе выпить чашку с молоком, то не турецкого разлива и не в таком количестве.
Как следствие, к концу дня начала терять ориентацию. Возвращение домой стоило мне огромного напряжения. В шедшем по Невскому троллейбусе хваталась за опору с мыслью: как бы не упасть. Сердце выпрыгивала из груди. По лестнице уже тянулась с трудом. А когда Илья открыл дверь, то принял меня на руки.
С того рокового дня кофе (дурной сон!) навсегда выпало из моего рациона.
В оставшийся до защиты день я с трудом приводила себя в норму. Илья советовал переключиться на другие дела. Он был прав: перемена занятия - лучший отдых. Впрочем, воспользовалась его советом частично. Так как окончательно не могла убрать из головы диссертацию, облекла ее в стихотворную форму. (Забегая вперед, скажу: написанный мной ироничный текст впоследствии превратился в своеобразный гимн диссертантов.) В этом пространном стихотворении в гротескной форме передана гамма моего предзащитного состояния.
Час защиты, лязг зубов,
Прочищение мозгов,
Спазмы, колики, мандраж,
Зуд, озноб, ажиотаж,
Аритмия, заикание,
Помутнение сознания,
Паника, гипотония,
Оппонентоаллергия.
Телефон, друзья, привет,
ВАКа грозный силуэт.
Туфли, завтрак, несварение,
Папки, скрепки, утомление,
Валерьянка, седуксен,
Парикмахерская, фен.
Охов-вздохов прибывание,
Воплей-соплей возрастание.
Депрессивная тоска,
Заплетенье языка…
И зачем такие муки?!
Для развития науки.
В день защиты снежная завеса висела над Ленинградом. Заносы отразились на работе городского транспорта. Когда Илья вызвал такси, обещали его прислать лишь через час. В назначенное время такси не пришло. На повторные наши звонки следовал аналогичный ответ: через час. Это было критическое время, так как до защиты оставались чуть больше. Илья продолжал звонить, объясняя нашу ситуацию. Наконец, послали такси, как было сказано “из резерва”. Но так как из-за заносов к парадной дома оно не могло подъехать, мы по сугробам с трудом достигли угла Невского проспекта. Я села рядом с шофером, а Илья с московской подругой на задних сидениях. - Подумай: ты ничего не забыла? - спросил он со свойственной ему предупредительностью. За меня ответила подруга: - Сейчас главные ее орудия - голова и способность говорить.
Внезапно произошло необъяснимое: я запела. Сперва мурлыкала себе под нос, а потом все громче и громче воспроизводила популярную песенку с забавным текстом:
Все хорошо, прекрасная Маркиза,
Дела идут и жизнь легка,
Ни одного печального сюрприза -
За исключеньем пустяка.
Так, ерунда, пустое дело -
Кобыла наша околела,
А в остальном, прекрасная Маркиза,
Все хорошо, все хорошо!
Далее следовал текст про сгоревшее поместье и прочие второстепенные делишки.
Самоирония иногда спасает. После пережитых неприятностей таким необычным способом (лучше валерьянки) я заряжала себя долей оптимизма.
Действительно, все складывалось хорошо - предстояла мелочь в виде процесса защиты. Позади остались смена оппонентов, объяснения с проректором, откладывание срока защиты, жалобы членов семьи на недоедание. Это значит, что через час-другой закончатся страсти по диссертации и я сброшу с себя тяжелый груз...
В ответ на пение Илюша с заднего сидения пытался меня утихомирить, а подруга, напротив, смеялась и подначивала - давай, давай… Я же все громче продолжала петь. Шофер сперва улыбался, а потом запел со мной вместе. На такой веселой ноте мы подъехали к институту.
Когда сопровождаемая командой поддержки (Илья и подруга) я появилась в актовом зале особняка, где проводились защиты диссертаций (он помнит балы с участием известных представителей пушкинской поры), Члены Ученого Совета уже собрались. Ждали председателя - ректора института.
С блокнотом в руках и дрожью в ногах я направилась к указанному мне месту в первом ряду зала. И тут с ужасом обнаружила отсутствие необходимой детали - очков. Это означало, что не смогу воспользоваться заготовленной на всякий случай шпаргалкой. С мыслью о помощи начала ерзать в кресле, оглядываться вокруг и повторять "забыла очки". И голос мой был услышан; помощь пришла из соседнего ряда. Спасительные окуляры передала доброжелательница. К ним прилагалась записка: - Примерьте. Они сиреневого цвета, подходящего к вашему серому костюму. Теперь правой рукой я держала блокнот со шпаргалкой, а левой водружала на переносицу спасительные очки. (Это процедура оказалась моей непоправимой ошибкой.)
Уже в начале процесса защиты, когда заняла место на кафедре, ощутила недоговоренность с чужими очками, которые то и дело норовили расстаться с переносицей. Стоило мне возвратить их на исходную позицию, как они тотчас съезжали вниз. Не знаю, сколько бы продолжалось такое единоборство, если бы не произошло непредвиденное. Сперва очки покинули мою переносицу, затем свалились на кафедру, после чего по наклонной поверхности двинулись вниз и упали к моим ногам, где и осели. Слава богу, момент их грехопадения был недоступен глазам присутствующих. Далее они продолжали напоминать о себе легким похрустыванием у меня под ногами.
Как ни странно, расставание с неуправляемым предметом сообщило мне прилив сил и вернуло свободу общения с аудиторией. И процесс пошел без помощи шпаргалки и окуляров.
Вроде все шло нормально. Оппоненты под номерами 1(из родного Института Культуры), 2 (из московского педагогического института) и 3 (из ленинградского педагогического вуза) тоже не подвели. Окончательно успокоившись, я сбросила с себя напряжение. Впрочем, никогда не следует забывать мудрую поговорку: "Не говори гоп пока не перепрыгнешь".
Внезапно раздался голос ректора - председателя Ученого Совета. Выступил он в свойственной ему эпатажной манере, то есть зычным голосом, в котором лидировала нота: "Без возражений!" (Привожу заданный им вопрос в первозданном виде.) - Где гарантия, что моим ЧЛЕНАМ все ЭТО НАДО ВНЕДРЯТЬ?
После короткой ректорской фразы в зале Ученого Совета произошло оживление, даже послышались смешки. Что касается недоумения аудитории, то оно было вызвано присутствием в речи председателя выражений “мои члены” и “внедрять”. Хотя они касались членов подвластного ему Совета, восприняты были иначе. (Впоследствии в институтских коридорах с улыбкой выясняли, какие СВОИ “члены” имел в виду ректор и входит ли в их число детородный.)
Со своей стороны, как мне кажется, я нашла верные слова для ответа ректору
Дальше произошло непредвиденное. Из глубины зала поднялся и двинулся вперед незнакомый человек. Он не был из нашего институтского “курятника”. И вообще его неожиданное появление смахивало на Deus Ex Machina.
От средне статического мужчины незнакомца отличали вытянутое лицо с бегающими туда-сюда глазами, гортанная речь и жестикулирующие руки. К таким антропологическим деталям прилагались сиреневая рубашка, яркий галстук и особого фасона сапоги - наподобие тех, что в 20-е годы носил вернувшийся из Парижа Владимир Маяковский. Такой “прикид” не соответствовал однотипной унылой одежде текущего времени.
Заняв позицию лицом к залу, гуманоид (таким прозвищем позднее мои коллеги нарекли этого странного человек) приступил к действию. С пафосом и использованием голосовых модуляций он рубил словами, как Дровосек из сказки “Волшебник изумрудного города”.
Речь этого агента инопланетного мира звучала в духе советской пропаганды и агитации. По сути, выразительную лексику он заимствовал у прессы, радио и выступлений на трибунах. - Уважаемые члены Ученого Совета! (Взгляд в сторону президиума.) Обращаю ваше внимание на то, что разработку теории диссертант осуществлял до постановления партии и правительства о формировании личности советского человека путем развития его социальной активности.
Подобное утверждение незамедлительно вызвало живую реакцию зала.
Далее следовал перечень достоинств диссертанта, бегущего впереди паровоза, то есть опередившего партию и правительство с их мудрыми лозунгами-заботами о народе. Выходило, что по марсианским закона (как и у нас) полагается в любой ситуации забыть о личном, думать только об общественных нуждах, то есть с политическими лозунгами в устах кланяться в “красный угол”. Именно в таком обличие представил марсианин мою концепцию.
От подобных слов мне хотелось исчезнуть - укрыться в недрах деревянной кафедры в компании со сломанными очками. Дело в том, что менее всего моя диссертация касалась политической составляющей. Сплошная лажа! И вообще партийное ведомство - не мой конек.
На такой высокой ноте эпатажный пришелец закончил свою речь, поблагодарил за внимание и царственной походкой направился к выходу.
Можно сказать, что он стал гвоздем программы в процессе защиты диссертации.
Произнесенное им, как и реакция зала, были укором ректору, который в дальнейшем не вступал в дискуссию. (Какой руководитель идеологического учреждения в ту пору открыто противостоял бы указаниям партии и правительства?! Такое было время. Впереди будут изменения, а затем машина вновь закрутится назад.)
Судя по всему, этого необычного человека с целью поддержки диссертанта пригласила оппонент № 3 - профессор Гр-ва, которую не так давно в окружении советского хрусталя я знакомила с сутью моей работы.
Через два месяца (короткий срок) Высшая Аттестационная Комиссия присвоила мне звание кандидата педагогических наук. На такой позитивной ноте закончились страсти по диссертации. Их было слишком много и длились они долго. Всему когда-то приходит конец.
Судьба чужих очков сложилась печально. Своими ногами я нанесла им непоправимый урон.
С гуманоидом мне не доводилось встречаться.
Настенные лозунги в нашей квартире были ликвидированы. Их сменили возвратившиеся завтраки, обеды и ужины.
В момент моей эмиграции автореферат диссертации был утрачен.
Обаятельная умница Ольга Борисовна Эйхенбаум переехала в Москву. Талантливого и любимого зятя Олега Даля она пережила почти на двадцать лет.
P.S. Шли годы… Неожиданно в памяти ожила речь марсианина об указаниях партии и правительства, обязывающих каждого советского человека в любых ситуациях не думать о личном, а трудиться исключительно в интересах общества. И тогда с опозданием появился опус о таком примитивном действии, как спускание воды в туалете.
Спускай, политически взвесив движения,
Духовно их не забудь оценить;
Спускай, памятуя о том поколении,
Для блага которого призван творить.
Спускай по потребности - не по наивности -
На высоте социальной активности.
Добавить комментарий