Доктор Зайдман был одним из самых известных и востребованных педиатров города Несвижа и одним из самых заслуженных и уважаемых его граждан. Большинство худосочных рахитичных детей тех голодных и тревожных 30-х годов тогда выжило только благодаря безотказности и умелости «доктора дяди Ази».
Айзик Давидович свою лекарскую практику начал еще в германскую войну, служа ротным фельдшером полевого лазарета Юго-Западного фронта. В Гражданскую он работал врачом медико-санитарного отряда Красной 16-ой армии, воевавшей с белополяками Пилсудского.
А после окончания Белорусского медицинского института А.Зайдман был определен в несвижскую городскую больницу, главврачом которой со временем и стал. Женившись на своей Розе, он получил от Горсовета трехкомнатную квартиру в старом четырехэтажном бывшем «доходном» доме.
Однако долго в ней они с женой не шоколадствовали – начинался индустриальный век, и Несвиж, где построили завод сенокосилок, наводнили толпы борцов за выполнение Первой сталинской пятилетки в 4 года. Им потребовалось много новой жилплощади, а потому Зайдманов «уплотнили». Это означало подселение в их квартиру соседей, занявших самую большую комнату, до этого служившую столовой.
Старший из новых жильцов, хотя сам и не принадлежал к руководящему классу пролетариата, но им руководил, будучи председателем местной профсоюзной ячейки – заводского профкома. Степик был крупным мужчиной с большими ушами и маленьким ртом, что намекало на приверженность их обладателя больше слушать, чем говорить.
Это явственно проявилось, когда он засел на кухне, ставшей теперь коммунальной, и плотно приник к ящику жигулевского. При этом в течение почти трех часов он раздвигал губы лишь для того, чтобы погрузить в них по одной все 24 бутылки пива, приплюсовав к ним чекушку водки и две сушеные воблы.
Его жена Маруся была ему антиподкой. Она отличалась нескончаемой болтливостью и почти каждое действие своих рук с большими кистями, перевитыми синими жилами, всегда сопровождала обязательными пояснениями. Как и муж, любя проводить время на кухне, она надолго устраивалась на табуретку, подносила ко рту оловянную кружку грузинского чая, удобренного пятью ложками сахара, накалывала на вилку большой кусок бочковой селедки и доходчиво объясняла:
- Ты, Роз Мосевна, зря недоумливаешь, почему это я чай подслащаю, а соленым заедаю. Это я, чтоб в роте хорошо было.
Младший член семьи десятилетний Сеня, щуплый болезненный мальчик, вечно ходивший в соплях и прыщах, был постоянным пациентом доктора Зайдмана. Тот лечил его сладким люголем, которым мазал ему горло с помощью длинной палочки с ваткой. А сердобольная Роза Моисеевна сбивала для ребенка вкусный гоголь-моголь. И еще клала ему в суконный картуз то шоколадку «осовиахим», то пирожок с капустой. Но чаще всего Сеня приходил к Зайдманам с неправильными дробями по арифметике и правильными глаголами по- немецкому - ими он попутно от постижения наук уклонялся от жесткого воспитания отцовским ремнем и материными голосовыми связками.
Прошло время, и пришло время, когда в жизнь строителей социализма ворвалось кровавое десятилетие ХХ-го века и черная бумажная тарелка на стене кухни голосом известной певицы К. Шульженко объявила, что «22-го июня ровно в 4 часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война». Город притих, на улицах стало малолюдно. В квартире доктора Зайдмана тоже что-то вдруг изменилось – куда-то исчез Степик, а его Маруся вдруг потеряла свою обычную болтливость, молча ходила с поджатыми губами и при встрече с соседями вонзала глаза в трещины на крашеных досках кухонного пола.
А еще через десять дней к Зайдманам вбежал, запыхавшись, шурин Миша, работавший на заводе сенокосилок главным бухгалтером. Он торопливо дернул ручку двери в спальню, где Айзик Давидович сидел за письменным столом и перебирал какие-то бумаги.
- Ты что с ума сошел, Азя? Почему сидишь, почему не собираешься? – взволнованно затараторил Миша. – Где Роза, где ваши узлы, чемоданы? Завтра рано утром за вами приедет наша заводская машина, я для вас специально два места выхлопотал.
Доктор оторвался от бумаг, поднял голову, поднялся со стула, подошел к Мише, устало и печально на него посмотрел.
- Не могу я пока никуда ехать, не могу оставить больницу, у нас там более пятидесяти человек, есть тяжелобольные - острые язвы, прободения желудка, некоторым нужны операции. Нельзя их бросить. Уж извини.
- Какую ж ты хреновину несешь, - взорвался шурин, - какие могут быть сейчас болезни, какие такие твои обязанности? Война, немцы у порога, все городское и заводское начальство уже тягу дало. А тебе больше всех надо? Тебя, еврея и члена партии, первого немцы в тюрягу загребут, а то и к стенке поставят. Ты что, не слышал, как в Польше фашисты всех евреев в концлагеря загоняют?
Вошла Роза. Она остановилась, постояла в дверях, помолчала немного, затем сказала:
- А ты, Миша, неужели не помнишь, как еще мама рассказывала, что в Первую мировую и Гражданскую только немцы на Украине порядок и держали, это благодаря им наши родители в те годы выжили, спаслись от Петлюры. Я думаю, и сейчас ничего с нами не стрясется. Тем более, Азя у нас ведь такой заслуженный врач. А лечить людей и в войну надо. Ничего, перебьемся.
- Чушь собачья, - ругнулся Миша, - теперь другие времена, другая война, другие немцы. Ну, как хотите, раз так, я ваши места в машине тогда Готлибам отдам…
Он обнялся с Айзиком Давидовичем, поцеловал Розу и, торопясь, скрылся за дверью.
Через несколько дней мимо их дома по булыжной мостовой уже тарахтели германские трехколесные мотоциклетки с боковыми прицепами, а на соседнюю улицу выкатились грузовики хеншели с длинноствольными пушками.
Но доктор Зайдман продолжал ходить в больницу, где у него оставались еще тяжелые больные, требовавшие ухода, а в родильном отделении лежали женщины с предродовыми схватками. В один из вечеров, когда Айзик Давидович после трудного рабочего дня уже снимал с себя белый халат и собирался идти домой к нему в кабинет вбежал запыхавшийся взволнованный Сеня.
- Дядя Азя, - сказал он, нервно крутя в руках шапку, – папаня велел вам прийти на площадь.
- Что там, кто-то заболел или ранен? – спросил доктор.
- Не знаю, – ответил юноша, - он сказал надо срочно, прямо сейчас.
Доктор собрал свой чемоданчик с медицинскими принадлежностями, надел пиджак и вслед за Сеней спустился со второго этажа больницы на улицу. До городской площади идти было недалеко. Когда они к ней приблизились, юноша вдруг схватил доктора за рукав.
- Стойте, я пойду гляну, что там, - сказал он, прошел немного вперед и быстро вернулся. - Не надо спешить, давайте обождем.
Но Айзик Давидович нетерпеливо дернул плечом и тоже приблизился к углу дома, выходившего на площадь, достал из кармана очки, протер стекла, пригляделся.
Закатное июльское солнце, низко зависшее над крышей горсовета, прямой наводкой било по глазам и не позволяло разглядеть, что за люди стоят небольшой группой на городской площади у общественного выгребного туалета. Это старое восьмиочковое чудище, оставшееся от проклятого царского прошлого, многие годы торчало костью в горле Несвижа и было головной болью местной санитарной службы, вечно жаловавшейся на нехватку хлорки для борьбы с холерой и прочими пакостями. Оно давно требовало сноса, но каждый раз этому что-то мешало – то в бюджете не хватало денег, то его забывали включить в план реконструкции площади.
Этот уличный туалет уже больше года стоял неочищенным, над ним носились рои мух, стаи ворон, рядом сновали крысы и мыши. Но ассенизаторам все был недосуг, они только подготовили свою машину на июль. И зловонная яма оставалась переполненной, продолжая заставлять прохожих морщиться, отворачиваться, затыкать носы и обходить это место по крутой дуге.
Теперь у вонючего туалета почему-то кто-то стоял. Отстрелявшееся солнце скатывалось за городскую застройку, переставало слепить, и в наступивших сумерках уже можно было разглядеть небольшую группу людей. Кто это был?
Самым важным и начальственным выглядел грузный мужчина в высоких черных сапогах, который оказался Степиком, соседом Зайдманов. Несколько поодаль стояли еще два парня, в одном из которых доктор узнал вылеченного когда-то от плеврита мальчика, в другом спасенного от гнойных гланд подростка. У всех трех на предплечьях краснели нарукавные повязки с черными пауками-свастиками, а их носы были зажаты деревянными бельевыми скрепками. Зайдман пригляделся – крышка выгребной ямы была поднята, и из нее поднимался чуть заметный дымок пара. Вонища, наверно, была та еще.
Перед тремя фашиствующими молодчиками стояли четверо человек. Зайдман их тоже сразу узнал и, вспомнив предостережение шурина, поежился от тревожного предчувствия. Одним из евреев был тот самый Готлиб, к которому тесно прижималась его жена Бела. «Наверно, не успели уехать», - подумал доктор. В другой паре он различил фармацевта Гальперина с женой, его в городе знали как многолетнего заведующего центральной городской аптекой.
«Неужели их заставят выгребать уборную? – с ужасом вздрогнул Зайдман. – Но где же лопаты, и где бочка?». Он посмотрел более внимательно и содрогнулся от страшной догадки – руки и ноги у всех четверых были стянуты веревками, а рты забиты тряпками.
Степик что-то сказал своим подручным, они тут же подошли к Готлибу, толкнули его, и он, потеряв равновесие, упал на землю. Потом схватили его за ноги и поволокли к туалету.
- Что делаете, негодяи! - вскрикнул доктор и бросился было на площадь, но Сеня крепко сцепил руки на его плечах.
- Не надо, не надо, дядя Азя, - тихо сказал Сеня – стойте, молчите, а то услышат.
Зайдман замер, и тут же его глаза обожгла ужасная, жуткая, дикая, немыслимая сцена. Степик подошел к лежавшему на земле Готлибу. Палачи втроем подняли его над выгребной ямой, выпрямили ему согнутые в коленях ноги и прямо вниз головой бросили в темно-коричневую жижу нечистот, взорвавшуюся разлапистым фонтаном крупных и мелких грязно-желтых брызг.
- Мерзавцы, сволочи, гады! - воскликнул доктор и снова бросился вперед, но Сеня остановил его.
- Нельзя ни в коем случае, - он обнял доктора за плечи, - вы ничем им не можете помочь. – И, немного помолчав, добавил. - Здесь вам очень опасно оставаться, давайте быстрее уйдем.
Доктор достал носовой платок и вытер слезы, налипшие на щеки, а Сеня взял его под руку, и они пошли в сторону дома.
У подъезда стояла Роза, тревожно вглядывавшаяся в сгустившую темноту. Увидев поникшую фигуру мужа, она бросилась к нему, обняла, с тревогой что-то стала спрашивать. Но он ничего не отвечал, еще больше ссутулился и опустил голову.
Они поднялись в свою квартиру, в кухне сели на табуретки.
- Хорошо, хоть мамки дома нет, - произнес Сеня, потом подумал и грустно вздохнул, - а нам с вами придется расставаться. Здесь вам оставаться уже нельзя, очень опасно. Надо быстро уходить. Прямо сейчас.
Он помог Зайдманам собрать кое-какие вещи, и они все вышли на улицу.
- Давайте-ка, я отведу вас, пожалуй, к одному нужному человеку, - предложил Сеня, - он, наверно, подскажет, что надо дальше делать.
Вскоре они уже были в районе Нахаловка, названной так из-за ее застройки без разрешения Горисполкома. У дверей небольшого дома, стоявшего на окраине города, Сеня остановился, постучал три раза и, удостоверившись, что его узнали, крепко обнял доктора.
- Может, еще и свидимся, - сказал он, вытирая глаза рукавом рубашки. Всего вам хорошего, дядя Азя, тетя Роза. Спасибочко вам за все, всегда вас помнить буду. А мне здесь светиться долго нельзя, надо уходить.
Он крепко обнял Зайдманов, повернулся и быстро зашагал прочь.
…А через неделю доктор Азя уже делал перевязки кровоточащих ран, соединял перебитые кости и извлекал рваные осколки у раненых бойцов еврейского партизанского отряда «Некама» («Месть»), пускавшего под откос немецкие платформы с танками и бронемашинами.
Добавить комментарий