Первый урок
Как обычно, в детсад меня привели одним из первых.
И как обычно, когда воспитательница завела в группу, в нос ударил запах подгорелой гороховой каши и хлорки.
- До завтрака еще полчаса, - сказала черноокая худощавая воспитательница. – Вот тебе карандаши и бумага, садись за столик и рисуй.
- А что рисовать, Сима Семёновна?
- Какая пора сейчас на дворе?
- Осень.
- Вот и рисуй осень. Посмотри, какие красивые деревья за окном. Какого цвета на них листья…
Листья клёнов, тополей и осин и вправду радовали глаз теплыми красками и оттенками. Я это увидел только сейчас, ведь вышли мы с мамой когда на улице едва-едва серело и я всю дорогу смотрел под ноги, чтобы не споткнуться и не упасть. А сейчас в рассветных лучах наш детсадовский двор преобразился. Разноцветные листья, опадая, плавно кружились в воздухе. Кое-где летали, поблёскивая на солнце, паутинки.
До завтрака я успел нарисовать большой красный дом с большой дверью и тремя большими окнами, который взрослые называли «купеческий особняк», несколько деревьев с желтыми, красными и зелёными листьями, «грибок» во дворе и каменный забор, что окружал дом с трёх сторон.
После завтрака нас вывели на прогулку.
Из своего рисунка я тут же сделал «самолётик». Он летал выше и дольше других. Просто мальчишки торопились, небрежно складывая и загибая лист бумаги, из которой каждый конструктор мог соорудить себе «ястребок» или «бомбёр», как говаривал Сашка Волгин, потому что отец у него служил штурманом на военном аэродроме. Всё зависело от пропорций. Если сделать узкий «фюзеляж» и широкие «крылья», «самолётик» будет лететь плавно, но недолго и высоко не поднимется. А если соотношение будет правильным, а ему ещё и «носик» заострить, что многие упускали, поднимется он достаточно высоко и в потоках ветра будет держаться долго. К тому же бумага должна быть не мелованная, а простая. Лучше из обычной школьной тетради.
Верховодили в нашей группе трое: Мишка Трифонов, Серёга Маленко и Саня Волгин. У каждого была, как нынче говорят, «харизма». Мишка – выдумщик, балабол, трепач. Серёга – задира, драчун, знаток матерных слов. Саня – молчун, мудрец и третейский судья.
Сейчас их мало интересовало, чей «самолётик» выше поднимется. Между Серёгой и Мишкой шёл спор, который я слушал краем уха – предмет спора мне был не известен.
- Та не брешу я. Сам видел, как Арбеков по трассе гнал. Мимо меня с батей пролетел, а потом вот так вот, метров на десять, с горы улетел.
И Мишка рукой показал, как летел Арбеков.
- Не было там Арбекова, б…! Он на мотогонки не приехал. Лучше скажи, шо опять сбрехал. Или тебе солнце в голову напекло.
- Я сбрехал?! Та я…
Тут в кустах, в дальнем углу двора, возможно и началась бы потасовка, но Саня, сидя на лавочке за их спинами, спокойно изрёк:
- Виктор Арбеков получил недавно травму. Потому и не приехал. А победил в заезде Лонид Чёрный, из ЦСКА.
- Да откуда ты всё знаешь, Волга?! Дуже вумный?.. – снова взвился Серёга.
В этот момент запущенный мной «самолётик» под порывом ветра сорвался в пике и угодил Серёге прямо в нос. Он опешил, не понимая, откуда и что вдруг могло его «клюнуть». Потом понял, набычился, выкатил глаза и подскочил ко мне.
- Ты чего лезешь?
- Куда я лезу?
- Не прикидывайся, морж!
- Где морж?
- Ты – морж! – узкие губы Серёги растягивала злорадная ухмылка. – Пацаны, та шо ж он прикидывается? Ты – МОРЖ, морда жидовская!
Его «гы-гы-гы» поддержал только Мишка.
Наверное у каждого в жизни наступает момент, когда он впервые сталкивается с чем-то неизвестным, неожиданным, непонятным, будь то слово, явление или поступок. И такое слово, за которым стоит абсолютно другая картина мира, прозвучало. Оно стало первым уроком по национальному вопросу.
В то время я уже знал, что отец мой еврей, мать – украинка. Но такое слово услышал впервые. Из любопытства подошёл к воспитательнице и спросил: «А что такое жидовская морда?»
Сима Семёновна сначала покраснела, потом побелела.
- А кто тебе это сказал? – вопрос её прозвучал с еле сдерживаемой яростью.
- Маленко.
Она взяла меня за руку и повела к Серёге, который в это время выковыривал из щели в заборе какого-то паука.
- Серёжа, немедленно извинись перед Ромой, - сказала она уже вполне обычным «воспитательским» голосом.
- За что? – снова набычился Серёга.
- Ты сказал ему плохие обидные слова, извинись и не смей больше такие слова произносить. Это первое. А второе: я буду говорить с родителями о твоём поведении.
- Ладно… Извини… Я больше не буду, - глядя в землю, промямлил он.
Прогулка заканчивалась. Нас повели обедать.
А после обеда Симу Семёновну сменила Ольга Ивановна. Она разговаривала с нами и читала нам книги только на украинском языке. Может, кому-то это и не нравилось, но для меня украинский не составлял труда. На нём в нашей семье говорили тоже, хотя и не так красиво и чисто.
Наверное, до этого дня я рос (или так мне казалось) в каком-то своём почти сказочном мире, где всё гармонично и плавно перетекает из одного в другое, где ты – частичка живой природы, а она – часть твоего «я», где мир светел и добр, а жизнь – бесконечна. Может, потому осознание национальной принадлежности меня никак до этого дня не беспокоило. Но позже я стал замечать: когда называешь свои имя, отчество и фамилию, на тебя смотрят уже как-то по-другому.
Ольга Ивановна, видимо, смотрела по-другому.
Она не могла не заметить, что при выходе из столовой в спальную Серёга толкнул меня в спину так, что я налетел на идущего впереди Мишку, а тот, развернувшись, ударил кулаком в живот. От боли я скорчился. Но вспыхнувшая во мне обида и злость подавили боль. Не знаю, какой была первая мысль, но следующая гнала меня прочь из этого здания, где всегда пахло хлоркой и кухонными парами.
- Хочу в туалет, - сказал я воспитательнице, а сам рванул в раздевалку и, наскоро кое-как обувшись и одевшись, вышел из группы во двор, а затем со всей возможной тогда силы хлопнул дверью в железных воротах.
Уходящая вниз улица Володарского была светла и полога. Топая по ней вниз, я ощущал запахи бензина от ЗиЛов и МАЗов, а ещё керосина, на котором тогда готовили почти в каждом доме. А когда я дошёл до перекрёстка с улицей Шевченко, меня окружил аромат свежеиспеченного хлеба.
Остановившись у ворот хлебозавода, я стал вдыхать этот удивительно добрый и убаюкивающий запах и, наверное, на секунду зажмурился. А когда открыл глаза, передо мной уже стоял какой-то дядька в рабочей одежде, скорее всего, грузчик. Он заметил маленького путешественника с неправильно застёгнутыми на пальто пуговицами, небрежно повязанным шарфом и выбившимися из-под вязаной шапочки кудрями и, видимо, вспомнив что-то своё, молча протянул мне булочку и ушёл восвояси.
Да, я был голоден… Я жадно ел этот хлеб со слезами пополам.
Тогда я ещё не понимал: это был вкус родины.
Глосики
Однажды мне пофартило получить путёвку в хороший одесский пансионат. А удача была в том, что попасть туда летом было почти невозможно.
Отдыхали в нём преимущественно такие же, как и я, "афганцы". С одним из них познакомился в первый же день.
Пал Палыч выглядел значительно старше своих лет.
- В Афгане я служил военным переводчиком. При разведке... Какой - тебе знать не положено, шурави, - заявил он, когда мы выпили по первой за знакомство. А после третьей немного разговорился.
- Ты вот на "точке" сидел, а я ходил пару раз в рейды с "Командос" и "ХАД". Случалось, на трёхкилометровой высоте по две-три недели вели разведку с грузом в сорок килограмм за плечами. Причём при полнейшей неясности обстановки. За неделю теряли до десяти кило собственного веса... А когда в плен попал, ещё больше... Меня почти полгода в зиндане держали, думали, расколюсь... А вырвался - как раз за день до вывода войск.
Бежали мы вдвоём, так сподручнее. Двое суток с Борей по горам кружили из-за дождя и заплутали... Боря из морпехов был, к тому же одессит. И пока звёзды не вышли, не мог точно сориентироваться. По дороге он с голодухи всё каких-то глосиков* вспоминал. "Не знаешь ты, степняк, какая это вкуснятина, - говорил мне. - Когда из сетки прямо на сковородку! А они в масле шкварчат. И каберне в бочонке булькает. Ух, хорошо!"
Снайпер Борю достал, когда мы уже к своему блокпосту подходили... Ранил... А когда я его на себе тащил, коссомак**, ещё две пули выпустил. Одна и меня подкосила... Так что получается: Боря собой прикрыл... Уже мёртвый...
Ещё раз помянули побратимов. Закурили...
-Ты, бача, - обратился ко мне Пал Палыч, - сгонял бы завтра на Привоз, поискал бы этих глосиков. Очень мне интересно их попробовать. Привезешь?.. А с поварихой я договорюсь.
К десяти утра я уже был на рынке.
Начал обходить всех по очереди торговцев в рыбных рядах и спрашивать: "Глосики есть?".
Я ведь тоже никакого представления о них не имел. И где ни спрошу, везде отвечают: "Нэма!". "Да что же это за диковинка такая?" – думаю - и бреду дальше. Перешёл во второй ряд. И лишь там, дойдя до середины, услышал совет: "Вы не мучайте себе ноги, идите прямо к Манюне. Она с рыбаками дружит. У неё точно есть!".
Манюня возможно и была когда-то маленькой девочкой. А теперь из-за прилавка на меня пытливо смотрела почти двухметровая девица с бюстом 5 плюс, стараясь оценить мои умственные и финансовые возможности. В Манюне было не меньше 120 кило живой неистощимой красоты. Я решил её удивить, обратившись по-французски:
- Je suis ravi de te voir, le marchand manifique de poisson!
- Вы хотите пофлиртовать или рыбы купить? - спросила она, подбоченясь.
- Хочу... купить... Я глосиков ищу, - немного замялся я.
- Так шо их искать? Они у вас под носом! - Манюня ткнула пальцем в правый нижний угол витрины.
Я наклонился, чтобы получше разглядеть. Но меня немного смущал нависший над прилавком шикарный бюст и пунцовое лицо с тёмными, как южная ночь, глазами. Тут за спиной раздался чей-то ворчливый голос:
- Наче показылысь! Шо за интэрэс до цих глосыкив? Я их и варыла, и парыла, и шкварыла, та нычого такого нэ видчула. Камбала та й камбала!
- Мадам, поменяйте себе повара! - тактично отреагировала Манюня. И тут же в мой адрес:
- Так шо нам с вами делать? Будем брать?
- Будем. Дайте килограмм, - сказал я, с трудом отводя взгляд от её бюста.
- Та вы шуткуете! Килограмм... Это ж куму на смех! Берите три! И вы получите в организм кучу йода, фосфора и калия.
- Хорошо. Заверните.
- Заверните - это не ко мне, а за угол. У нас пакуют! Вот, - одной рукой она передала пакет, а другой приняла деньги. - Идите с Богом. И не забудьте перец, базилик и розмарин!
Вечером мы с Пал Палычем вместо столовой ужинали в садовой беседке. Жареные глосики, салат из помидоров и воспоминания потянули за собой вторую бутылку водки. Пал Палыч ничего, кроме аква вита, не признавал. И когда беседа перевалила за пол-литра, он сказал: "Двадцать лет пытался забыть... А теперь вот вспомнилось... Да кому теперь нужны эти наши подвиги!". Потом вдруг насупился и попросил меня "свалить в свою комнату".
А ближе к полуночи я услышал страшный грохот в рекреации. Подозревая, что это Пал Палыч, пулей выскочил из номера и увидел такую картину. Одна из полутораметровых фарфоровых ваз, стоящих по углам в коридоре, была разбита вдребезги, капитана уже держали за руки двое соседей, а горничная поливала его холодной водой из ведра, видимо хорошо знала буйный нрав отдыхающих.
Поутру он, побритый и аккуратно одетый, тихо и смиренно отвечал на вопросы коменданта.
- Да, я разбил... Виноват... Почудилось. Думал, "духи" за мной пришли... Конечно, заплачу...
* Глосса или Речная камбала - Pleuronectes (Platichthys) flesus luscus - причудливая плоская рыба из семейства камбал, относится к подвиду речных камбал. Глосса имеет очень необычную внешность, чем также определяется ее необычное поведение.
** Коссомак - твою мать.
Невада
Рафику было восемь, когда началась война.
Чтобы попасть в последний эшелон, что увозил эвакуированных на Киев, Этель отдала золотое кольцо и серьги. По дороге поезд разбомбили. Вместе с другими беженцами шли через горящие поля к Днепру. Там их снова атаковали немецкие самолёты. Шли то полем, то просёлком. Очень хотелось пить, а колодцев нигде не было. Через время увидели несколько разбитых телег, трупы и раненую лошадь в стороне.
"Вокруг огонь, самолёты вот-вот вернутся, а Рафке обязательно нужна эта лошадь! Сумашеччий!.. Я ему кричу, а он, упрямый, всё тянет эту лошадь за уздечку... Да, он поднял её на ноги, залез на неё, но идти она не могла и скоро упала, - так рассказывала бабушка тридцать лет спустя. - Мы чудом добрались до Пятихаток. А там на станции такое столпотворение, все хотят уехать сразу. У меня на руках двое детей и больной почти слепой муж. Нас таки пустили в теплушку. Эта эвакуация... Эта эвакуация длилась ещё долго. Когда мы ехали на Кавказ, твоего деда сняли с поезда военные, им нужны были любые солдаты... Так он и пропал".
Три года мытарилась по разным городам и весям Этель с двумя сыновьями - от Казахстана до Урала. И только летом 1944-го они вернулись в Кировоград. Рафик Любарский наконец пошёл в школу.
Двадцать вторая школа располагалась у реки возле Большого моста. В своём четвёртом классе он был самым рослым, но не самым прилежным учеником. Какая учёба в эвакуации? Везде разруха, голод! Месяц-два в одном месте, потом переезд, потом снова другая школа... Этель работала по две смены, то на заводе, то на заготовке дров - там норма хлеба на работающих была пятьсот граммов в день. Себе она оставляла сто... Но Саше и Рафику этого не хватало, они часто болели.
Он писал с ошибками, но остро чувствовал несправедливость. Он рано научился стоять за себя, потому что рос среди уличной шпаны и блатной шоблы. Он прогуливал уроки и играл под мостом в трыньку. Но никогда не обижал слабых и тех, кто младше. Он играл со смертью, бросая в костёр патроны, гранаты и мины, что долгое время бесконтрольно валялись по всей округе. Не знаю, куда бы завела его такая дорожка, если бы не спорт. В старших классах он стал отличным лыжником, баскетболистом и волейболистом. Он лучше всех играл в шашки, городки и настольный теннис.
«Твой папа был "королём школы"». Это определение я услышал ещё в конце 1970-х от его одноклассников Вадима Смотренко и Семёна Медового. Один произносил это с улыбкой, второй – уважительно...
Отец не был завзятым библиофилом. Но какие-то из важных для него книг всё же прочитал. Из ранних картин детства в моей памяти всплывает, например, такая.
Деревянная этажерка на три полки. На верхней – китайская ваза с цветами, духи или одеколон "Красная Москва", шкатулочка, украшенная ракушками. А вот на второй – книги: "Овод" Этель Лилиан Войнич, "Хмельницький" Івана Ле, "Басни" Ивана Крылова, "Звёзды смотрят вниз" Арчибальда Кронина и "Спартак" Рафаэлло Джованьоли. Думаю, что Спартак в юные годы был для отца определённым символом. Или точнее – героем, примером стойкости и мужества. Недаром он отдал 50 лет спортивному обществу "Спартак".
Видимо, его побег в Москву, о котором он не любил рассказывать, тоже с этим связан.
Первого сентября 1949 года в Москве должен был состояться матч "Динамо" - "Спартак". И Рафка, не спросясь у родителей, за несколько дней до этого рванул в столицу.
Бабушка потом сетовала: "Он хотел показать, что уже самостоятельный... Что ему моё больное сэрцэ!? Ему была нужна мама?! Ему нужен был футбол! Я три дня себе места не находила... А этот мишиганэ шлялся по Москве!".
"Никто не шлялся, - отвечал отец, - ты же знаешь, у меня денег хватило только на метро и на пончик. Я жил у тёти Мани и дяди Гриши".
В те времена, чтобы попасть в столицу СССР без необходимых средств, нужно было обладать смелостью, ловкостью и смекалкой. Во-первых, поезд на паровозной тяге "чухал" по рельсам больше суток, а ехать на крышах вагонов было небезопасно, потому что на поворотах сильно качало и, если уснёшь, можешь скатиться и разбиться. Во-вторых, железнодорожная милиция жестко контролировала передвижение таких "зайцев". В-третьих, Рафик не знал адреса московских родственников.
Он помнил лишь, что дядя Гриша, муж тёти Мани сестры его матери, работает часовщиком. Поэтому план его был прост, как игра в двадцать одно. Если выпадет фарт, он быстро найдет дядю Гришу, а там...
Добравшись в Москву, Рафик стал ходить по улицам, высматривая часовые мастерские. И каждый заход в них приближал его к намеченной цели. Правда, в одних на него смотрели с подозрением и выставляли за дверь, зато в других давали попить и даже предлагали бутерброд. Через несколько часов ему таки пофартило.
- Чтоб я не знал Гришу Сатановского?! Это же мастер с большой буквы! Дай бог каждому так слышать анкерное колесо, как он! Это лучший часовщик Москвы, а его мастерскую, юноша, вы увидите на Кузнецком мосту. И непременно передайте привет от Якова Блума!
Конечно, дядя Гриша опешил, когда увидел племянника на пороге своей мастерской. Выслушав его рассказ, он понял, что первым делом нужно отправить телеграмму в Кировоград. Потом он повёл Рафку в столовую и накормил. Потом через знакомых достал билеты на футбол.
Тогда во время матча шестнадцатилетнего "спартаковца" покорил Никита Симонян. Хотя "Спартак" уступил в споре "Динамо" 4:5, болельщики были не на стороне "бело-голубых". В те годы "Динамо" не пользовалось успехом из-за принадлежности к не самому популярному в народе ведомству.
Сатановские жили в большой коммуналке на четыре семьи. Старинный трёхэтажный дом в переулке Стопани выходил фасадом на небольшой сквер, рядом в таком же старинном особняке располагалось швейцарское посольство. Чтобы Рафик выглядел приличнее, тётя Маня отдала ему какие-то вещи сына, который в это время был на гастролях с оркестром Лундстрема, а дядя Гриша подарил свой кожаный плащ – началась холодная дождливая осень.
Плащ у отца благополучно украли какое-то время спустя. Но остался главный подарок удачливому беглецу от дяди Гриши – швейцарские наручные часы "Невада". Они прослужили отцу сорок лет. Что примечательно, часы имели очень тонкий механизм - чуть больше двух миллиметров. А создал их владелец компании Ebel Шарль Блум, всего лишь однофамилец Якова Блума.
Остаётся загадкой, почему он выбрал для них такое название. Когда Рафик Любарский покидал столицу, до ядерного взрыва на полигоне в Неваде оставалось полтора года.
Добавить комментарий