Полное название судна выглядит вот так: НИС КПБ СКИ ОМЭР АН СССР. Для непосвящённых расшифрую: научно-исследовательское судно «Космонавт Павел Беляев» Службы Космических Исследований Отдела Морских Экспедиционных Работ Академии наук СССР.
Основная работа – связь с нашими обитаемыми и необитаемыми объектами на орбите. Тогда мы часто летали в космос, и Академия наук имела целую флотилию подобных судов. Они постоянно находились во всех океанах планеты, кроме Северного Ледовитого, поочерёдно меняя друг друга. Обеспечивали связь, снимали и передавали научную информацию и шпионили потихоньку. В те времена шла Холодная война и шпионаж был обычным делом.
Капитан судна, Эммануил Николаевич Двоицкий, имел в экипаже кличку Папа Эми. На торговом флоте давно сложилась традиция давать клички членам экипажа: капитан – Мастер, первый помощник капитана – Комиссар, второй помощник – Секонд, главный механик – Дед, радист – Маркони, боцман – Дракон, старший матрос – Колобаха и т.д. Двоицкого за глаза называли только Папой. Невысокого роста, сухонький, интеллигент до мозга костей, Папа Эми пользовался у экипажа огромным уважением и любовью. Всегда и со всеми только на «Вы», он никогда и ни на кого не повышал голос – его смело можно было считать эталоном старого морского волка. Передвигаясь по судну, Папа всегда что-нибудь насвистывал и, в такт себе, пощёлкивал пальцами, как бы предупреждая всех: «Внимание! Я иду!». Выступая на общесудовых собраниях, Папа Эми умел виртуозно обходить такие слова, как «пьянка», «выпивка» и «распитие». Он говорил так: «Рейсы у нас длинные. Люди устают. Если вы видите, что товарищ устал (а на самом деле товарищ пьян в стельку), – товарища надо подменить, проводить в каюту, уложить спать и вызвать на вахту другого человека». Слова «пьянка» для Папы Эми не существовало.
Первый помощник капитана, Юра Сапронов, был неплохой человек. Весь кругленький, пухлый и румяный, как свежеиспечённый колобок. Экипаж он зря не терзал, особо не «комиссарил»: любил выпить сам и к пьющим людям относился с пониманием. Юра был на своём месте. Когда рейсы по 8-11 месяцев, иметь на этой сволочной должности другого человека было бы просто опасно. Но вот один порок, непростительный для Комиссара, у Юры был – он был косноязычен, как Моисей. Совершенно не задумываясь, мог ляпнуть такое, от чего кровь стыла в жилах и на глаза наворачивались слёзы…
Готовились к празднованию Дня Победы. Этот праздник широко отмечают моряки в рейсе, точно так же, как и на берегу. Юра неделю сочинял поздравительную речь: копался в справочниках и партийной литературе, извёл кучу бумаги – то писал, то рвал в клочья написанное. Наконец смог сочинить что-то удобоваримое. Несколько раз ходил в каюту капитана на репетиции, чем чуть было не довёл Папу Эми до сердечного приступа. На последнем прогоне вконец утомлённый капитан дал Юре добро. Окрылённый Юра вернулся в свою каюту, ещё раз оглядел речь и внёс в неё некоторые необходимые, по его мнению, коррективы.
9 мая все свободные от вахт и работ собрались в кают-компании. В Президиуме, под советским красным флагом, два человека – капитан и первый помощник. Общим голосованием слово предоставили Комиссару. Юра встал, расправил плечи, поправил очки и по бумажке обратился к экипажу со словами праздничной речи: «Товарищи! Сегодня мы отмечаем Великий День! День Великой Победы! День Победы советского народа над … Великой Германией!»
Все, кто услышал и понял, ЧТО сказал комиссар, от хохота попадали со стульев. Остальные молча взирали на оратора и ждали продолжения. Секонд, известный в экипаже антисоветчик, открыл рот от удивления (даже для него это было уже слишком). Лицо Папы Эми побагровело, его как будто бы свело судорогой. А Юра шарил близорукими глазками по кают-компании и никак не мог понять, чем же он привёл в восторг добрую половину экипажа? Что вызвало такую странную реакцию?
Вторую неделю экипаж маялся от безделья. Вообще-то, на судне было два экипажа и, соответственно, два человека, которые отвечали за эту кучу бездельников. Это были: капитан судна и начальник экспедиции. Можно сказать, что на судне царило двоевластие – такая вот совершенно не характерная для СССР форма правления. Капитан следил за тем, чтобы всё на его судне работало, и отвечал за безопасность мореплавания. Начальник экспедиции отвечал за научную работу и шпионаж. Первый экипаж был весь гражданский, второй – полностью военный, но это был большой секрет. Первый экипаж (гражданский) считал первым себя и обзывал второй экипаж Кальмарами. Второй экипаж (военный) тоже считал первым себя и обзывал второй экипаж Извозчиками (следует добавить, что военный экипаж состоял сплошь из пехотинцев, ни черта не смыслящих в морском деле). Но жили мирно, подкалывая друг друга, по возможности ежечасно и ежедневно. Вместе отмечали праздники, ходили друг к другу на дни рождения и просто выпивали по поводу.
А сейчас судно лежит в дрейфе. Маленькое и яростное солнце в зените: температура воды около +30, воздуха – +40. Океан тих и пассивен: ни ветерка освежающего, ни волны набежавшей – до самого горизонта небесно-зелёная пустыня, неподвижная и распаренная. На палубе находиться невозможно: железо нагревается так, что любое неосторожное движение может вызвать ожог. Но кондиционеры работают, и поэтому внутри судна вполне комфортно и для работы, и для отдыха. Оба экипажа живут по графику «четыре через восемь»: четыре часа вахта, затем восемь часов отдыха. Жизнь снаружи начинается только к вечеру, когда спадает адская дневная жара, и тогда научно-исследовательское судно превращается в рыбачью фелюгу. «Маньяков» хватает в обоих экипажах. Удочками, спиннингами и просто привязанными к леерам лесками ловят всё, что находится ниже ватерлинии. Вытаскивают метровых пучеглазых морских окуней и много разных других рыбин, названия которых не знает никто, но все уверены, что они съедобны. А вот если приглядеться, то можно увидеть, как в таинственной зелёной глубине, подсвеченной садящимся солнцем, завораживающе плавно танцуют свой смертоносный танец молотоголовые акулы. Акул ловят редко и только те, кому нужно чучело головы акулы. Лучший судовой таксидермист Женя Бинский, из Кальмаров, сделает его всего лишь за «один литр в любой валюте». Но когда на горизонте появляется стадо резвящихся дельфинов, рыбалка мгновенно прекращается. Вся рыба исчезает, и акулы, кстати, тоже.
Две недели назад судно заходило в Лас-Пальмас для пополнения запасов пресной воды, продуктов питания и ГСМ. Оба экипажа дружно затарились дешёвым испанским спиртом, который покупали в местных аптеках. Аптечные кабальеро сразу же распознавали во входящих советских моряков и приветствовали их радостным возгласом: «Салюд, товарись»!
После выхода из порта у Деда случился запой. Через два дня, к вечеру, Комиссар постучался в дверь каюты капитана, и, услышав «войдите!», вошёл и с порога начал обвинительную речь:
– У Деда запой, Эммануил Николаевич!
– Давно? – с некоторой долей скепсиса в голосе спросил Папа (на то были причины, но о них – чуть позже).
– Да как вышли из Пальмаса, так и началось, – заверил его Юра.
– И что будем делать? – решил посоветоваться с Комиссаром капитан.
– Может изъять у него весь алкоголь? – предложил вариант Юра.
Каюту Деда обыскали, пока он пребывал в отключке на диване. Нашли немало, перенесли весь урожай в кандейку и опечатали, но пиво оставили. Папа Эми был гуманен и не хотел никому не нужных жертв. На следующий день, на обед в кают-компанию Дед пришёл в одних трусах. Капитан уже сидел во главе стола, когда эта тень отца Гамлета проколыхалась мимо него к своему месту. Папа аккуратно положил ложку, вытер губы салфеткой и молча покинул место кормёжки. Традиционные методы борьбы с алкоголизмом не сработали, и Папа Эми перешёл на более радикальные: он приказал арестовать Деда, поместить его в изолятор, на дверь изолятора повесить замок и выставить у двери вахтенного матроса. Каюту Деда обыскали ещё раз и снова нашли и на этот раз изъяли всё.
На следующий день, после ужина, Комиссар решил проведать «больного». Дошёл до изолятора и не увидел там ни вахтенного матроса, ни замка на двери. В самом изоляторе тоже было пусто. «Ага»! – сообразил Юра и побежал в каюту Деда. С треском вломившись на чужую территорию, Комиссар увидел Деда с пустым стаканом в руке. И направлялся он, как решил Юра, чтобы принять внутрь «горячительного» из очередного «загашника». Поняв, что сейчас произойдёт непоправимое, Комиссар огромным прыжком покрыл разделяющее их расстояние и крепко прижал Деда к своей груди…
А на самом деле всё было несколько иначе. Деду надо было срочно похмелиться, и в такие минуты человек становится необычайно красноречивым. Он сумел уговорить матросика, наобещав ему «золотые горы» по возвращении домой, и матросик ушёл в гальюн на пять минут (только на пять минут, не больше), предварительно сняв с двери замок. Дед пулей долетел до своей каюты, из тайника среди книг в библиотеке набулькал себе полстакана чистого спирта. Разводить времени нет – выдохнул, резко влил в рот спиртягу и побежал к раковине, чтобы запить. В ту же секунду в каюте оказался Юра и схватил Деда с криком: «Ага! Попался!»
Дедушка молча бился в мозолистых руках Комиссара, как щука из русской народной сказки в руках у Емели. Правда, щука всё-таки заговорила человечьим голосом в результате всех этих издевательств, а вот Дед этого сделать не мог. Из глаз его градом лились слёзы, но горло было намертво перехвачено чистым спиртом. Он извивался, как уж, выронил стакан и, наконец, сделав над собой просто-таки нечеловеческое усилие, прохрипел: «Пусти, падла!»
Вот тут-то до Юры и дошло, что он опоздал и что непоправимое уже случилось. Он отпустил Деда, и тот припал к роднику, шумно хлебая воду и уходя в нирвану.
А скепсис у Папы Эми по отношению к Комиссару появился после того, как радисты отметили день рождения начальника радиостанции. «КПБ» шёл тогда вдоль берегов Европы, направляясь в Лас-Пальмас. На торжество была приглашена вся радиослужба, то есть: сам начальник радиостанции Володя Сусликов, первый радист Юра, второй радист Валентин и радионавигатор Валера. Расположились в каюте начальника: накрыли стол домашней ещё снедью, да плюс поварята нарезали всякой разной вкуснятины. Все сидели спокойно и чинно: говорили здравницы, выпивали и закусывали, и лишь Валентину приходилось каждые 15 минут убегать в радиорубку, потому что он был фактически на вахте. На «научниках» вахта в радиорубке несётся круглосуточно. Вот Валентин и бегал через три палубы то вверх, то вниз. Посидит минут 15-20 в радиорубке – и бежит вниз, посидит минут 15-20 за столом с коллегами – и бежит наверх. И с каждым разом подъём вверх давался Валентину всё труднее и труднее. Ну, да оно и понятно – уже четвёртую бутылку осаживали. И вот, когда он в очередной раз взобрался на Эверест (делая остановки на каждой палубе и пританцовывая), силы окончательно его покинули. Валентин с трудом открыл дверь в радиорубку и просто упал внутрь. Дверь за ним автоматически закрылась.
Через час в радиорубку за каким-то чёртом припёрся Комиссар: приняв «на грудь», он любил поговорить по душам с народом. Картина, открывшаяся ему, потрясла его до глубины души. Маркони пребывал на вахте в совершенно непотребном виде: ноги на палубе, а всё остальное на диване – то есть, по всей видимости, из последних сил полз к дивану, но не смог. Прикрыв обратно дверь в рубку, Юра рванул через три палубы в каюту начальника, где и обнаружил следы банкета и тело мертвецки пьяного самого начальника. Все попытки реанимировать это тело закончились неудачей. Юра побежал в каюту первого радиста и опять неудача – такое же тело без признаков жизни. В каюте навигатора – ещё один «труп». После этого Комиссар птицей полетел к капитану – надо же было хоть с кем-то поделиться «радостью». Без стука ввалился в каюту капитана и с порога оглушил его страшным известием: «Эммануил Николаевич! У нас ЧП! Радисты перепились все к чёртовой матери: один аж в радиорубке на палубе валяется. Не дай Бог зайдёт начальник экспедиции – беда будет!»
Папа Эми вскочил с дивана и, запрокинув рога на спину, с топотом понёсся в радиорубку, а Юра шариком катился за ним следом. Открыли дверь и обалдели. Радист, как ни в чём не бывало, сидел к ним спиной, в наушниках, и печатал на машинке. Принимал, судя по всему, какую-то радиограмму. Справа от него, на рабочем столе, стояла парившая кружка с кофе. Он обернулся на шум, вынул сигарету изо рта и сделал круглые глаза: мол, в чём дело, товарищи? Не случилась-ли беда какая?
Комиссар громко икнул за спиной капитана. «Это невероятно!» – молнией промелькнуло в голове у Юры: «Это невозможно! Ведь вот только что лежал, поверженный в прах, можно сказать, в лохмотья! А теперь – пожалуйста: уже сидит работает, сука»! От возмущения у Комиссара даже очки запотели. Папа повернулся к Комиссару, окинул его испепеляющим взглядом, повёл носом и, не говоря ни слова, пошёл к себе в каюту, посвистывая и пощёлкивая. Юра потоптался немного у двери, а потом, уже уходя, сказал радисту: «Ваше счастье, Валентин Петрович, что Вы так быстро трезвеете».
Когда дверь за ним закрылась, Маркони лишь ухмыльнулся. Затем вытащил из-под стола початую бутылку рома, плеснул в кружку с кофе и с наслаждением отхлебнул. Фу, пронесло!
Ещё через две недели «КПБ» опять вернулся в Лас-Пальмас и, на сей раз, «залетел» сам Комиссар. Всё было, как обычно: стоянка короткая, по-быстрому загрузились, сбегали в город, кому было надо, и собрались уже было уходить. Но тут выяснилось, что из увольнения не вернулись два человека: Комиссар и Секонд. На борту уже лоцман, таможня отработала – что делать-то? «Будем ждать», – решил капитан. Проходит час, потом второй, на третий час к борту подкатывают две полицейские машины. Из одной вытаскивают Комиссара, из второй – Секонда. Бог ты мой, как они выглядели! Совершенно расхристанный Юра: в очках без стёкол, криво сидящих на распухшем носу, и с бланшем под глазом. Под стать ему был и Секонд: голый по пояс, с расцарапанной мордой и забинтованной правой рукой. К трапу подошёл старший полицейский офицер и попросил вызвать вахтенного офицера. У прибежавшего на зов старшего помощника он спросил, брезгливо указывая большим пальцем себе за спину:
– Ваши?
– Наши, наши, – как китайский болванчик закивал головой старпом.
– Забирайте, – разрешил испанец.
Оказалось, что эти два клоуна сидели в каком-то местном кабаке и, видимо, тупо не уследили за количеством потреблённых напитков. Возник спор на почве непримиримых политических разногласий, позже перешедший в откровенный мордобой. Ну, ещё бы: более взрывоопасную парочку и представить-то было трудно. Комиссар – идейный коммунист и Секонд – ярый антисоветчик. Кто первым нанёс «оскорбление действием», было уже не важно. Секонд, как бывший боксёр-разрядник, предпочитал гнуть свою линию, работая на дальней дистанции: разбил Юре очки и поставил фингал под глазом. Юра же, совсем ни разу не спортсмен, но воинственный, как настоящий коммунист, старался перевести спор в партер: изодрал на Секонде рубашку, расцарапал ему морду и искусал в кровь правую руку. А потом прибыла полиция и увезла обоих спорщиков в участок.
Папа Эми стоял на правом крыле капитанского мостика и с упоением слушал эту «песнь викингов». Потом злобно сплюнул за борт и приказал отдать швартовы…
Добавить комментарий