Если мне и моим близким в Москве удалось зацепиться за пограничный столб Холокоста и не попасть под смертоносные колеса той ужасной машины, то все наши украинские родственники, оставшиеся в Одессе (21 человек), погибли в самом начале войны. Об их судьбе долго ничего не было известно, а некоторые подробности совершенных фашистами злодеяний стали известны только в середине 50-х годов.
Самая зверская расправа обрушилась на мою тетю Бетю и ее мужа Изю, которых в октябре 1941 года бендеровские полицаи, по подсказке украинских соседей, позарившихся на их квартиру, вывели на улицу и со связанными руками бросили головой вниз в зловонную жижу выгребной ямы публичного клозета.
А более или менее подробно знал я лишь военную историю своего дяди Лёли, самого близкого мне родственника (брата моей мамы), который был старше меня всего на 9 лет и рядом с которым в тесной дружбе я провел все свое довоенное детство. Правда, детали тех драматических событий мне многие годы приходилось по крупицам вытягивать из Лёли, не любившего, впрочем, как и почти все бывшие фронтовики, вспоминать о своих военных невзгодах.
Шел 1939 год, когда укоренившийся в диктаторах Сталин решил, что наступает момент восстановления имперских границ России, потерянных ею в революционных и военных передрягах прошлых двух десятилетий. И в эту же самую временную точку попал призывной в армию возраст тихого еврейского мальчика Леонида (Лёли), только что окончившего среднюю школу и поступившего на первый курс МИИС’а (Московский институт инженеров связи).
Он увлекался астрономией, сделал своими руками телескоп и по вечерам (о, чудо!) смотрел на Луну. Иногда и мне давал посмотреть в эту удивительную трубу. А за это я залезал для него в нижнее отделение огромного бабушкиного дореволюционного буфета, где умещался тогда с головой, и доставал ему столовой ложкой из большой стеклянной банки вкусное брусничное варенье. Прошло немало времени, пока я догадался, что и сам могу пробовать эту вкуснятину, а не облизывать только после Лёли ложку.
Но вот грянул так называемый "Ворошиловский" призыв - по нему восемнадцатилетних студентов брали в армию прямо из институтов. Лёля сразу попал на Карельский перешеек, где Сталиным только что была затеяна бездарная зимняя финская война. Слава Богу, он вышел из нее целым и невредимым, даже ничего себе не отморозил, в отличие от многих других.
Однако вскоре подоспела пора присоединять к СССР Бессарабию и его полк спешно был переброшен в молдавский городок Болград. Там до июня 1941 года Лёля без особых происшествий благополучно охранял социалистический порядок на новых западных рубежах родины.
А тут ударила и та страшная гроза, которая сразу же была патриотично названа Отечественной по примеру войны 1812-го года. Лёлина часть в первые же дни попала в окружение, "котел", как тогда это называлось. С боями она пробивалась в Одессу, чтобы потом быть переправленной в Крым.
Но Лёле не повезло – вместе со всей своей ротой он попал в плен.
В группе еще нескольких красноармейцев его поместили в сарай, закрыли на замок и выставили часового. А утром вывели во двор на так называемую оправку. Рядом с ним пристроился «побрызгать» бывший его взводный, который, заметив некую особенность лёлиного писательного прибора, громко расхохотался:
- Так ты у нас, оказывается, жид?
Лёля сначала опешил, растерялся, а потом, подумав, ответил:
- Чего ты мелешь, дурак что ли, не знаешь, что татар, как евреев, тоже обрезают?
Целый день, сидя в том сарае, Лёля думал-гадал, что делать, вспоминал, как неоднократно слышал от этого взводного разные антисемитские пакости, и решил, что пока тот его не выдал, а охрана еще довольно травоядная, надо смываться. Ночью, попросившись у часового сходить по большим делам и, присев для вида за кустиками, он сбежал. Охранник для порядка немного пострелял, но удержался от преследования беглеца.
Судьба Лёлю берегла. Он прошел по территории, оккупированной немцами, почти тысячу километров. Шел один, обходя города и деревни, питался чем придется, копал на огородах картошку, ел сырые зерна пшеницы, овса и ячменя. Смертельная опасность подстерегала его за каждым деревом, каждым поворотом дороги.
Только к осени, дойдя до пригородов Брянска, он, наконец, встретил партизанский отряд. Это было подразделение капитана Сабурова, ставшего позже известным командиром знаменитой партизанской армии Ковпака. Он оказался порядочным человеком, поверил лёлиному рассказу об истории его побега, что по тем суровым временам было достаточной редкостью, и взял к себе пулеметчиком.
Два года Лёля еще воевал, пока не был ранен в ногу и отправлен самолетом через линию фронта на «Большую землю».
А в Куйбышев, куда была эвакуирована наша семья, все это время возвращались из полевой почты регулярно посылавшиеся моей бабушкой бумажные треугольники с горькой тревожной припиской "пропал без вести".
После госпиталя Лёлю постигла судьба почти всех, кто в том или ином качестве побывал тогда на оккупированной территории – он был арестован и отправлен на лесоповал, где валил, пилил и рубил тот самый Брянский лес, в котором совсем недавно партизанил.
Но и тут ему помог Бог в лице моей героической мамы, вызволившей своего брата из лагеря с помощью традиционного российского приема - снятия с пальца в нужный момент и в нужном месте золотого кольца перед столом важного начальника.
Так что отмерено было нашему бедолаге столько горестей в начале его жизненного пути, что их вполне хватило на всю его последующую жизнь, которая прошла в общем спокойно и размеренно, без особых невзгод. Однако он так был ошарашен всем с ним происшедшим, что долгие годы молчал (или просто не афишировал) о своем партизанском прошлом. Причем, даже тогда, когда это совсем уж было ни к чему. По крайней мере, до тех пор, пока Брежнев, наконец-то, официально не признал за бывшими партизанами право тоже считаться ветеранами Великой Отечественной войны.
Добавить комментарий