«Железный занавес» сельского клуба
В сентябре 1978 года первокурсников одного из факультетов Ташкентского университета, оторвав от учебы, отправили, в соседнюю Сырдарьинскую область на двухнедельный сбор яблок. Дело и для нынешних времен житейское, тем более, что принимающая сторона три раза в день кормила и по завершении сбора урожая выдавала неплохую зарплату.
Три часа на автобусах по большому бетонному тракту, несколько поворотов вглубь – и студенты оказались у продолговатого одноэтажного кирпичного дома: это было, судя по выцветшей табличке на узбекском и русском языках, – здание сельского клуба. Сейчас, говорят, здание одето в пластик и выполняет функцию «центра народного творчества», правда, без тяжелого занавеса на сцене, а в прежние времена это было подобие дома культуры, коих в СССР было множество.
Первое, что тогда удивило, у входа – совхозная Доска почета передовиков – темноволосых, с похожими на татарские фамилиями, без орденов и медалей. Позже стало ясно, что руководил бригадой… таджик, предков которого занесли сюда ветра коллективизации и целинного освоения, а в большинстве своем здесь проживали… крымские татары. Об их переселении сюда во время войны в Союзе тогда не принято было говорить, а любознательные знали об этом преимущественно из передач «Голоса Америки» и других западных радиостанций.
Удивила бесперебойно работавшая клубная библиотека с русской библиотекаршей. Здесь на видном месте (и куда только смотрел партком совхоза, устроивший настоящий рай для читателей?!) – красовались ряды номеров журнала «Иностранная литература» и… советского еженедельника-дайджеста иностранной прессы «За рубежом». Столичные студенты, разумеется, читали все это залпом; особенно хорошо шел, как помню, русский перевод романа «Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера.
По вечерам в клуб частенько наведывался молодой крымский татарин, приходивший посидеть на скамейке и, – к явному неудовольствию бдительной кураторши студентов, – пересказывавший прочитанное в том самом «За рубежом», обильно цитируя при этом американские газеты и прослушанное ночью по… запрещенному турецкому радио. Явно начитанный парень щурил при этом глаза, задавая студентам обескураживающие вопросы, которые ставили в тупик даже отличников.
По вечерам в сельском клубе устраивались концерты: от предложенной клубом советской и народной музыки под аккордеон отказались, зато вовсю надрывалась привезенная студентами японская магнитола: одну за другой гоняли мелодии, под которые танцевали и приезжие, и местные. Особое предпочтение студенты отдавали – опять-таки к вящему раздражению кураторши – очень модным в то время американской певице Донне Саммер и карибской группе Boney M. Даже самые идейные комсомольцы при ритмичных звуках перевоплощались в завзятых модников.
Не только аура клуба обеспечивала «тлетворное влияние Запада» и учила реальной жизни. В свободное время можно было прогуляться по поселку, попытаться заглянуть в окна домов за воротами и даже посетить свадьбы и другие торжества крымских татар, попадая в другой, без пафоса и напыщенности, несоветский, мир.
А во время отдыха в яблочном саду студенты – дети высшей партноменклатуры – откровенничали между собой о западных фильмах, демонстрировавшихся на закрытых показах для республиканской элиты, о привезенных из загранкомандировок подарочных альбомах с картинами западных художников.
Складываются ли все эти, кажущиеся на первый взгляд мелкими и незначительными, детали в единую логическую цепочку? Думается, да. Железный занавес в брежневскую эпоху был вполне себе проницаем, запреты не сдерживали, а, напротив, провоцировали лихорадочные мечты. Тайно – сквозь радиоголоса, таможню, «Интурист», фарцовщиков, копии, кассеты, кавер-версии музыкальных хитов и даже через советские фильмы с прибалтийским налетом и, как это ни парадоксально, через такой вот обыкновенный узбекский сельский клуб – западная культура проникала в страну, причем часто не в самых плохих ее образцах.
Не исчезнут яблоки, не канут в небытие земледельцы, молодежь, развлечения, музыка, тексты, а значит, и история недалекого прошлого – в назидание потомкам.
Семь «происков» букиниста
Где-то в середине 1970-х в нашем городке рядом с областной прокуратурой открыли новый букинистический магазин. Там, в отличие от обычных книжных магазинов, продавали новые дефицитные издания – в обмен на «литературу ходовую и в хорошем состоянии». «Одну на десять» – таким был прием продавца Льва Евсеевича, или Дяди Левы, чтобы привлечь школьников и студентов и таким образом выполнить план.
В нашей квартире в то время было две библиотеки – моя, небольшая, и обширная – отца. Отец к тому времени перешел от научной работы к производственной и перестал интересоваться книжным пополнением – из его-то запасов и решено было начать тайный обмен с букинистом.
Сначала первые десять книг, таково было странное правило Дяди Левы – «не больше десятка в неделю», – а потом еще шесть заходов, в целом – семьдесят изданий, и каждый раз букинист Лев Евсеевич сам подбирал книгу взамен, памня о прежнем выборе, и говорил каждый раз одно и то же:
– Эта книга будет свидетельствовать о культуре твоей семьи и украсит любую домашнюю библиотеку, пусть даже не всякая публика оценит этот выбор.
За два месяца моя библиотека пополнилась… О`Генри, Драйзером, Хемингуэем, Твеном, Купером, Ридом, Стейнбеком. Странный подбор был у Дяди Левы – одни американские авторы. То ли мои очки с толстыми стеклами, то ли жестокий дефицит давали повод думать обо мне как о ценителе именно американской литературы.
Так бы и продолжалось мое знакомство с американской литературой, если бы пропажу семидесяти книг не обнаружила мама. Она не поленилась пойти вместе со мной к Дяде Леве и удостовериться, что был обмен книгами, а не их продажа. Букинист пожал плечами, деликатно и тактично перевел разговор на нынешнюю современную молодежь, и стало ясно, что визиты в магазин придется прекратить.
…Давно уехал за границу Лев Евсеевич – говорят, в Америку, куда направлялась гонимая расползавшимися гражданскими войнами и наступавшей нищетой довольно значительная масса советских граждан. А еще говорят, что осел он на какой-то богатой улице с похожими на советские гастрономами, книжными магазинами, магазинами одежды и ресторанами. Иногда я задаюсь вопросом, каким образом Дядя Лева мотивировал свой выбор. Может, он догадывался о грядущем крахе Союза и заранее готовил посетителей магазина к этому событию? В любом случае я благодарен ему за «происки» (а может быть, «изыски»?), за «Королей и капусту», которые крепко запали в душу.
Теперь на месте букинистического магазина Дяди Левы – трехъярусный магазин в духе дубайских или шанхайских закоулков, а местные букинистические лавочки представляют собой уличные благотворительные шкафы от различных фирм. Вузовская интеллигенция читает, как правило, нобелевских лауреатов, ну а молодежь предпочитает электронные книги. Книжники в городке работают с каталогами и доставкой на дом, предлагая подарочные сертификаты, действительные и в интернет-магазине. Цензуры почти никакой. Правда, среди продавцов не видно людей с невероятной мобильностью, деловой хваткой и феноменальной памятью Льва Евсеевича…
Не сложилось
В кинотеатре «Комсомолец» с недавних пор появилась буфетчица с красивым именем Шахерезада. Румянец её лица говорил о влечении к кондитерским изделиям, пурпурное платье напоминало весенний цветок, а от её улыбки мог бы зацвести в начале зимы миндаль. Весь ее прекрасный облик говорил о том, что фортуна, пробираясь среди окрестных пустынных колючек, должна была опрокинуть рог изобилия на порог ее лавки уже в скором времени. Так оно и получилось.
В понедельник в зале на утреннем сеансе, как обычно, погас свет, киномеханик запустил аппарат и замелькали титры. Ничего не ведавшие зрители погрузились в удивительные американские истории про ковбоев, радикулитников и мальчугана. Восемьдесят минут сеанса – и уже к обеду городок начал делиться на «бледнолицых» и «краснокожих», на «ковбоев» и «констеблей», на «додсонов», «дорсетов», «сэмов».
Додсоном в коллективе кинотеатра единодушно был признан контролер – здоровенный парень, похожий на вставшую на хвост акулу и до сего дня казавшийся вполне безобидным. Однако самый кассовый фильм сезона словно подменил его – он зазнался и обнаглел неимоверно: каждый билет брал из рук посетителя с подчеркнутой демонстрацией своего превосходства; вдобавок он стал распространять подпольно печатавшиеся в местной типографии поддельные билеты, умудряясь при этом не попадаться.
Ну а Дорсетом, – точнее, младшим Дорсетом Эсквайром, – в «Комсомольце» стали называть киномеханика, в противоположность контролеру – низкорослого, кудрявого парня. Обычно посетители почти не видели его, он безвылазно торчал в своей будке, лишь изредка выходя в буфет пообедать за стойкой, а также летал в кинопрокат за новыми фильмами; следил, чтобы не рвалась пленка; реагировал на свист и вопли «сапожник!»; наблюдал за залом через амбразуру на стене. Свои звали его Гаврилой, хотя по паспорту и в зарплатной ведомости он значился как Гиви.
Еще до фильма-боевика Шахерезада часто подавляла невольный вздох, думая, как хорошо было бы, если бы Гиви разделил вместе с ней трапезу у кипящего самовара, только вот киномеханик этого не замечал. Но пока в сердце Шахерезады разгоралось любовное чувство к Гавриле, в буфет… стал захаживать вконец оборзевший Додсон, слащаво улыбаясь и двусмысленно шутя, а однажды он даже попытался погладить девушку. Единственное, что могла сделать тогда девушка – плюхнуться на старенькую подушку и зареветь. Однако слезы не приносили избавления от посягательств Додсона, и Шахерезада решила пожаловаться на контролера… киномеханику.
Киномеханик отреагировал сразу и поступил воистину как Дорсет-младший: он вышел в перерыве из будки, подошел к стоявшему у двери Додсону и… Нет он не приставил к его лбу дуло сорокапятикалиберного кольта, он поступил более жестоко – с разбегу дал Додсону пинка под толстый зад. Додсон опешил. В фойе и за его пределами стали раздаваться смешки, а затем завязалась драка, по окончании которой «акула» оказался лежащим на полу, да еще с подбитым глазом. Тылы контролера всегда были не только прикрыты, но и надежно защищены, а потому событие в фойе подверглось широкому обсуждению в городе…
Драка как-то необъяснимо «приземлила» сюжет фильма «Деловые люди», объединив… местных «бледнолицых» и «краснокожих». Акции Гиви стремительно росли, все встали на сторону Шахерезады, а самому Додсону, похоже, оставалось разве что снять со своего противника скальп.
Рано утром у двери сердобольной директорши появилась… дохлая змея. А чтобы никто не сомневался, откуда и кем рептилия была заброшена, кто-то заботливо обозначил липким маслом след, ведущий прямо… к будке киномеханика. Додсон был здоровенным, но наивным малым: от «змеиного жира» за версту несло… машинным маслом, как в то утро, впрочем, и от самого контролера.
Директорша просто обязана была реагировать на всю эту «Америку времен дикого Запада», пока кинотеатр не превратился в «банановую республику». И Додсона заставили написать заявление об увольнении «по собственному желанию».
«Боливар» кинотеатра не выдержал двоих «всадников», и Додсон решил, что называется, бежать до канадской границы, то есть больше его в городке никто не видел. Гиви же оказался слишком благородным, чтобы признать себя победителем и продолжать работать в «Комсомольце» – он тоже написал заявление, а вслед за ним, как вы догадались, уволилась и Шахерезада.
А что Шахерезаде было терять от потери места, что доставалось ей вне прилавка? Да практически ничего! Да, иногда она питалась нетронутыми зрителями булочками с повидлом или после работы садилась в зале на свободное место, чтобы посмотреть какой-нибудь увлекательный фильм про любовь, вытирая при этом платочком слезы. Только и всего.
Сберегательная книжка оставшейся без работы Шахерезады показывала капитал… в восемьсот советских рублей, а кроме того, она была обладательницей золотого зуба, кольца за сто двадцать рублей и отзывчивого сердца. Иными словами, простая и честная девушка, не страшащаяся жизни, но… Многие работавшие в буфете дамы повыходили замуж, хотя их шансы были гораздо ниже, чем у Шахерезады. Как говорил старик О`Генри, у каждого свой светофор.
В ночь после увольнения Шахерезаде приснился прекрасный сон. Она и киномеханик, запыхавшиеся и окровавленные, обнимались на крыше небоскреба в Мэдисон-Сквере, торжествуя победу любви над грубой силой; тут же было распластано тело Додсона с отчетливым следом пыльного ботинка ниже спины. А рядом – дерево высотой с небоскреб с последним листом на макушке.
…Раз в год в «Комсомольце» на празднование Нового года собираются администраторы, билетеры, контролеры, оркестранты, киномеханики и буфетчицы. Текучести кадров в заведении после нашумевшей драки и трех увольнений практически нет, лишь изредка кого-нибудь из сотрудников провожают на пенсию или принимают на работу молодых. Под Новый год в фойе играет струнный оркестр из мальчиков и девочек от восьми до четырнадцати лет под руководством местного дирижера. Приходят сюда и Шахерезада – теперь продавщица нового гастронома, и Гиви – директор нового кинотеатра «Весна» со своим сыном-балагуром, которого соседи прозвали «дикой веснушчатой кошкой». Совсем как Дорсета-младшего...
Добавить комментарий