Вампиры они, как известно, жуть какие страшные. Но в общем не страшнее человека.
1. В гостях у бабушки Яны
Баба Яна подобрала под кустом вампирчика. Худенького такого, кожа да кости, невесомого, аж посеревшего от недоедания, волосатого, маленького, ростом с котенка. И как его занесло под куст, да на болото? Наверное, злые люди поиграли и бросили. И так же, как у котенка, пол вампирчика остался невыясненным. Кормила она его тыквенным супом (а вы что подумали?)
Нет, вот как раз тыквенным супом с чесноком вампирчик плевался, разбрызгивая вокруг себя по стенам избушки кляксы жизнерадостного оттенка. А тыквенный суп без чеснока — ничего, ел. И сделался со временем довольно упитанным таким вампирчиком. Но тут уж вопрос крови встал, как говорится, ребром. Кровь, она, как известно, не вода. И даже не сливки, на которых варился тыквенный суп. Хороший такой, густой суп-пюре.
Кровь — это кровь. И вампирчик, он хотя и не целый вампир, а все же и не комарик, ему побольше надо. Потому повелось, что как придет к бабушке гость, сядет на лавку, так вампирчик — шасть ему на колени. Пригреется там, помурлычет. Гость потеряет бдительность, расслабится, а он как вцепится! И не отцепится обратно, пока не отопьет. Немного, так, чтобы гостю не слишком обидно было. Гости вздрагивают, нервно морщатся, а бабе Яне жаловаться все равно боятся, что мол, котик ваш того, озорует…
Почему-то все они принимали вампирчика за кота. Ну, уши у него, конечно, были острые, масть серая, а глаза в темноте сияли, как два веселеньких зеленых огонька. Но в основном происходило все это потому, что гости эти ничего вокруг себя толком не видели. Ведь приходили гости к бабе Яне все как один по делу. Кому жену извести, кому брата, а кому тещу. Живет она, теща эта, понимаешь, и целую комнату в квартире занимает. И живет, и живет… Вот бы для нее отварчика какого! Из мухоморчиков или там белены… Ну, вы сами лучше знаете, что в таких случаях Минздрав рекомендует.
— Сами вы… белены объелись — неслышно ворчала себе под нос баба Яна.
А средства все же выдавала. Работа у нее была такая. А ОТПИТЫЕ уходили к себе, довольные, гладкие, лоснящиеся, и все у них сперва получалось. А потом, когда их ДОГОНЯЛО, каждый, наверное, искренне удивлялся, с чего это ему, любимому, такая непруха пошла, за что одолела хвороба и тоска. Их-то за что?! Про свой визит к бабе Яне они забывали быстро. Хотя бабой Яной ее звал вампирчик, гости-то называли просто Бабой Ягой.
2. Ужас в Трансильвании
Как известно, в Трансильвании можно провести замечательные каникулы. Вдоволь полазать по горам, полюбоваться таинственными развалинами замков, наесться до отвала ароматной кровяной колбасы, и не кровяной тоже, и наслушаться баек про вампиров. Юноша и девушка были в восторге от местной природы, погоды и архитектуры. Причем от всякой архитектуры, даже самой простенькой, сельской.
Вечером они вдвоем забрались на сеновал, ведь никто не докажет, что сеновал это не архитектура. Они собирались рассматривать альбомы с марками. Впрочем, это уже вообще какая-то глупость и ерунда. Не было там ни альбомов, ни марок. Они забрались на сеновал, чтобы…
Но это совершенно неважно. Важно то, что в горных районах Трансильвании темнеет быстро, и в сгущающихся сумерках в маленькое чердачное окошко залетела летучая мышь. Прежде, чем девушка успела воскликнуть: «Ой, какая хорошенькая мышка!», гостья, мечущаяся под потолком в подобии безумного танца, камнем свалилась на пол, и в тусклом свете, проникавшем на сеновал, обоим показалось, что тело ее стремительно растет. Серые морщинистые крылья внезапно раскинулись едва ли не в полкрыши и вот перед ними уже никакая не мышь, а женщина в черном, бледная до синевы, и все же невероятно знойная.
Ее не портили даже красные как кровь глаза. Совсем была бы красотка, если бы не прикус. Четыре пары тонких, серовато-желтых клыков, которые решительно не помещались в ее красногубом рту, поэтому верхняя пара спускалась почти до подбородка, так что казалось, что у красавицы растущие вниз старомодные усы, похожие на усы Тараса Бульбы, а нижняя наоборот торчала выше носа, как дополнительная пара усов, набриолиненных для остроты и напоминающих усы Сальвадора Дали. Женщина широко распахнула свои замечательные усы-клыки и стала надвигаться на нашу парочку, многообещающе посверкивая красными огненными глазами.
— Ой, да это же вампир! А у нас, как назло, ни чеснока, ни святой воды. Даже альбомов с марками нет. — сказал юноша слегка дрожащим голосом.
— Да ты что! — так и подпрыгнула девушка — Так НЕЛЬЗЯ говорить! Это — вампирка!
Женщина раздраженно клацнула зубами и остановилась, разглядывая обоих подозрительно прищуренными красными глазами.
Девушка задумалась и вдруг воскликнула:
— Нет, лучше — вампиресса!
Женщина в черном содрогнулась всем телом и сделала шаг назад.
Девушка оценивающе склонила голову набок:
— Или все-таки вампирица?
Женщина содрогнулась сильнее и отступила на два шага.
— Надо посмотреть правде в глаза и избавиться от вековых стереотипов! — решительно сказал юноша — Перед нами — вампирша!
Женщина испуганно зажмурила свои красные глаза, превратилась обратно в летучую мышь, на глазах нашей парочки стремительно уменьшилась до первоначальных размеров и заметалась по сеновалу туда-сюда в поисках выхода. Похоже, в панике бедняжка никак не находила оконце, в которое так неосмотрительно влетела.
— Пожалуй, правильнее будет называть ее гендерно нейтрально вамп… — начала девушка, но мышь отчаянно взвыла, с усилием протиснулась в узкое окно и была такова.
3. Ночью на набережной
— Ммм-нна, мм-нна, мм-на… ночная бабочка, ну кто же виноват… — сквозь зубы напевала Наталья, нанося на лицо толстый слой мейкапа, свою профессиональную маску, единственную защиту от враждебного окружающего мира.
Потом пришла очередь бровей. Черный карандаш слегка дрожал в Натальиных пальцах. Рисовала она щедрыми мазками поверх собственных, лысоватых, немного покосившихся за последние годы. Вышло как-то подозрительно. Наталья уперлась в зеркало критическим взглядом, и свеженарисованные угрожающе-черные брови, похожие на червяков, шевельнулись.
— Страшновато, конечно, но на вечер сойдет! — успокоила сама себя Наталья. — Вечерний макияж должен быть каким? — деланно-бодро спросила она и сама же себе ответила — Стойким! Стойким, вот каким…
Поковырялась в стоящей под зеркалом бумажной коробке с посеревшими обтрепанными краями. Так, что тут у нас? Помада фиолетовая, есть еще ярко-малиновая и… цвета пьяной вишни?! Нет, действительно, это как же нужно было набраться? На трезвую голову такое не купишь.
На дне лежала плоская пластмассовая коробочка с тенями. Наталья еще раз взглянула на свое отражение в зеркале и слегка содрогнулась. А вот тени однозначно лучше не наносить! И вообще, надо бы, конечно, меньше пить. Но ведь выпьешь, и тоска отступает, страх притупляется. А страшно ей бывало почти постоянно. Вот сегодня тоже. Мало ли кого встретишь ночью на набережной. Или ЧТО.
Наталья поежилась и все же неохотно начала одеваться. Что поделаешь, надо. Как там у классика? Ночь, улица, фонарь, аптека… Это похоже на формулу ее жизни, и каждому понятно, что если в ней ровно на одну четверть ночи, на четверть улиц, фонарей и аптек, то ни на что другое места не остается.
Наталья вздохнула. Так и есть. Ночь — вот она, улица — прямо под Натальиными ногами, есть и фонарь, расположенный стратегически, не так далеко, чтобы торчать здесь на набережной в полнейшей темноте, и все же не так близко, чтобы слишком ярко высветить ее лицо и, чего доброго, спугнуть клиента вечерним, стойким макияжем.
А что касается аптеки, то и она тут как тут. На углу переливается вывеска. Написано, правда, «Бар», но зато добавлено «24 часа», что прочно роднит его с аптекой. И лекарства в нем такие, что помогают сразу от всех болезней.
Наталья с тоской посмотрела в ту сторону, потом прошлась по безлюдной набережной взад-вперед, ежась от морозного ветра и слегка сгорбившись, потому что прятала холоднющие руки глубоко в карманах.
Издалека услышав в темноте шаги запоздалого прохожего, она приняла элегантную позу, руки из карманов быстро вынула и даже оперлась ими на ледяной, как могила, каменный парапет, изображая изящную задумчивость. Не помогло, тот торопливо прошел мимо и даже не оглянулся, не соблазнившись Натальей и ее вечерним, стойким. Наталья разочарованно хмыкнула и снова сунула руки в карманы.
…Ну кто же виноват? Мда, кажется, переборщила она сегодня с бровями.
И вот когда Наталье уже казалось, что все было напрасно, зря она красилась, зря малевала себе брови, зря мерзла на набережной, появился Он. Ну плешивый, плюгавый, небритый, зато клиент, а значит, не виноват. Вот привязалась-то песенка эта дурацкая, нет бы возвышенное — ночь там, улица, фонарь… А все потому, что постоишь ночью с Натальино на улице, намерзнешься под фонарем, так только ерунда в голову и полезет.
Клиент мялся, робел, но Наталья ловко подхватила его под руку и повела по каменной лестнице вниз, к самой реке.
— А как же мы будем? — глупо бормотал он.
— Да у нас прекрасно получится! Я всех туда вожу. — весело уверяла Наталья, не слушая его робких возражений. — Ну не на улице же нам с тобой, прямо под фонарем, у аптеки…
И все действительно получилось прекрасно. Вверх по лестнице Наталья поднималась, блестя от удовольствия глазами и слегка пошатываясь. С трудом удалось столкнуть обмякшее и непослушное тело клиента в воду, потому что она опять выпила слишком много; плюгавый клиент оказался неожиданно полнокровным. Вот такая Наталья ночная бабочка, кто же тут виноват?
4. Забор крови
Медсестра Зина с каким-то непонятным чувством рассматривала стоящие перед ней штативы, один полный, другой наполовину занятый пробирками с кровью.
— Зии-иин, а ты карточку-то на Елагину Елену Сергеевну заполнила? — раздался страшный вопль из кабинета напротив, заставив ее вздрогнуть.
— Заполнила я все, заполнила! — из принципа тихо, под нос себе, пробормотала в ответ Зина.
— Не слышу, коллега, чего ты там пищишь? — громче прежнего завопила Танька.
— Вот лень тебе подняться с места, подойти и спросить меня спокойным голосом, как нормальный человек! — злобно выкрикнула в ответ Зина — Тогда бы ты услышала, что я отвечаю!
— Так если ты все равно ОРЕШЬ, просто крикни, заполнила или нет! — донесся очередной вопль из Танькиного кабинета. Самое обидное, что определенная логика в этом присутствовала. Зина встала с табуретки, прошла три метра, отделяющие ее от соседнего кабинета, с упреком посмотрела на толстую, широкую в плечах, непрошибаемую по жизни Таньку, нависшую над сжавшимся в комок пациентом, лицо которого было куда белее Танькиного изгвазданного халата. И так-то кровь сдавать не каждому легко и приятно, а тут Танька еще и оглушила беднягу своими воплями:
— Вампир ты, Танька,… энергетический! — укоризненно сказала Зина. — Сказала бы сразу, что занята.
— Вампир-ампир! — грубо заржала Танька, которой все было как с гуся вода. — Так что там у нас с карточкой-то, с Елагинской?
Зина работала медсестрой на заборе крови. На двери, ведущей в коридорчик, куда выходили оба кабинета, ее и Танькин, так и стояло «Забор крови». Недавно неизвестный доброжелатель прилепил им на дверь лист клетчатой бумаги, а на нем — картинка: угловатый деревенский забор, обильно залитый неестественно яркой кровью. Не пожалел художник красной гуаши. И клея тоже, как оказалось, не пожалел. Так крепко наклеил это свое безобразное творчество душевнобольных, что листок пришлось долго отдирать от двери с помощью теплой воды и мочалки.
— Больной какой-то! — прокомментировала это происшествие Танька. Зина, которая как раз и занималась приведением двери в приличный вид, только вздохнула. К ним ведь только больные и ходили. На забор крови. Как известно, кто не больной, тот недообследованный. А кто и тогда не больной, тот скоро будет!
Зине в силу специфики работы это было известно совершенно точно. А самое ужасное, что когда к тебе целый день потоком идут больные, то и самой трудно от них не набраться.
Вот недавно один пациент взял и укусил Зину. Нет, серьезно. Зину до этого даже дети ни разу не кусали. Плакали, бывало, орали как резаные, но кусаться не кусались. А тут взрослый, вроде бы, человек, приличный на вид. Укусил и убежал, сам, наверное, испугался.
Зина, конечно, ранку продезинфицировала, чтобы не воспалилась, и пару дней поглядывала на нее с подозрением. А потом укушенное место зажило и Зина выкинула глупую историю из головы. Да вам любая медсестра десятки таких расскажет, если не сотни. С кем работать-то приходится? С больными.
Внезапная Зинина светобоязнь, поселившееся где-то внутри сосущее чувство голода и повышенная чувствительность к запахам явно были симптомами переутомления.
Пришлось пойти к Таньке.
— Подменишь меня? — с некоторой робостью поинтересовалась Зина. — Хочу вот взять пару отгулов за свой счет.
— Ты что, мать, охренела? Отгулы она возьмет?! Отгул за прогул. Мне что, одной тут оставаться, на этом хреновом заборе крови? — так и подпрыгнула Танька. Делать это ей не стоило. От резкого движения штатив с пробирками, который стоял на самом краешке Танькиного стола, наклонился и вдруг соскользнул вниз. Жалобно клацнули пробирки, из них веером брызнула кровь.
Зина проворно метнулась за скребком и ветошью для дезинфекции. Надо бы задобрить Таньку, а то она что-то совсем разошлась. Опустилась на пол. Низко наклонилась над краснеющей лужицей. Теряя контроль над собой жадно вдохнула в себя запах, такой волнующий и аппетитный…
— Ну все, вижу, тебе точно пора на отдых! Ты, коллега, совсем головой поехала! С пола слизывать! Про гигиену совсем не думаешь, да? Нет бы, как все остальные, взять пробирочку из холодильника, перелить в приличную посуду, да под закусочку…
Слова Таньки с трудом доходили до Зининого сознания.
— Какие остальные? — непонимающе пробормотала она.
— Ну мы. — фыркнула Танька. — Все, кто здесь работает.
— Что, все-все? — пробормотала Зина, неловко поднимаясь на ноги.— И Танька? Не ты, а другая. Олейникова.
— И Танька.
— И главврач?
— Он-то? Давно! И я. И он. И ты. А что такого-то? — возмутилась ее тупости Танька. — Ты что, коллега, совсем дура что ли? Сама же видишь каждый день, с кем нам тут работать приходится.
Лаборатория. Быль
При работе над этим рассказом не пострадал ни один кролик.
«Осторожно, двери закрываются!, — с растяжкой, с крошечной, торжественной и немного угрожающей паузой перед каждым словом объявил мужской голос. — Следующая станция…».
Наташа знала череду названий наизусть, поэтому она, не слушая, рассматривала свое отражение в черном стекле, пересеченном белой надписью «Не прислоняться».
Свистел, мчался по темным туннелям поезд метро, вез ее в институт. Собственное привычное лицо в подрагивающем стекле казалось загадочным и привлекательным. Но все портило окружающее его облако рыжеватых кудряшек, которые как ни приглаживай, лезли во все стороны. «Нет, это не серьезно!», — с досадой подумала Наташа. Какая-то пятиклассница, а не взрослая двадцатичетырехлетняя женщина, почти с отличием закончившая Химфарм.
Казалось бы, совсем недавно она, студентка первого курса Наталья Яновская, едва не лопаясь от гордости и счастья, везла маме пятерку по химии. Не зря были бессонные ночи, зубрежка до отупения на пару с подружкой Зойкой и пятачок, подложенный под пятку перед входом в страшную аудиторию, где, как паук в паутине, сидел доцент Аранович и, по слухам, отправлял на переэкзаменовку каждого третьего. Как мама обрадуется! А главное, здравствуй, повышенная стипендия, которая существенно увеличит их с мамой семейный бюджет!
Был, конечно, еще и папа. Он в их семье занимал свое скромное, навсегда отведенное ему место, в виде фотографии на серванте. Снятый в военной форме в тысяча девятьсот сорок первом году, ушедший на фронт через два года после рождения Наташи. И навсегда пропавший без вести в том же самом сорок первом.
Если Наташа не слушалась или приносила из школы тройку по литературе, мама показывала на фотографию и вопрошала, гордился бы папа такой дочкой или нет. Наташа задумывалась. А действительно, гордился бы или нет? Смутно припоминалась ей огромная фигура, сидящая на корточках, с широко расставленными руками и она, Наташа, торопливо топает навстречу, довольная тем, что бежит сама, и твердо знающая, что можно безопасно разогнаться — ее обязательно поймают. Мама склонна была считать задумчивое выражение на лице дочки признаком раскаяния и сворачивала на этом воспитательные мероприятия. Вообще жили они тихо и дружно.
После окончания Химфарма Наташа устроилась в другом институте, научном, очень важном для укрепления обороноспособности страны. Вот этим бы папа точно гордился. Наверное. В любом случае младший научный сотрудник Наталья Борисовна Яновская — это звучало, с точки зрения Наташи, очень солидно. И зарплата МНС, на которую все ругались, была уж точно больше стипендии. А жили они с мамой скромно, им хватало. Вот только ездить приходилось долго. Автобус, потом метро. Полтора часа туда, полтора обратно. Но ничего, люди и по два ездят.
Снаружи все казалось серым, небо сурово хмурилось, даром что было уже начало мая. Но Наташа не обратила на это особенного внимания. Привычная Ленинградская погода, по- другому-то оно почти и не бывает — когда дождь не идет, он собирается.
Когда время подошло к одиннадцати, Наташа, которую частенько ставили в пример другим молодым сотрудницам за пунктуальность и сознательность, бросила взгляд на замечательные маленькие наручные часики — мамин подарок на окончание института, закончила болтать со Светкой, лаборанткой со второго этажа, и отправилась в виварий.
При ее появлении кролики беспокойно завозились, запрыгали, насколько им позволяли тесные клетки.
Наташа аккуратно набрала в шприц растворенную в физрастворе порцию мучительной смерти, открыла клетку и извлекла на свет подопытного кролика, почти целиком белого, с наполовину черным ушком. Кролик вначале подергался для порядка, а потом покорился судьбе и замер в ее руках. Наташа покосилась на шприц, но не притронулась к нему. Вместо этого она поднесла кролика к лицу и торжественно чмокнула в носик. Водворив зверька назад, Наташа заполнила в лабораторном журнале соответствующую графу и открыла следующую клетку.
Четырнадцать лабораторных кроликов, четырнадцать аккуратных записей, четырнадцать поцелуев. Перецеловав всех кроликов и избавившись от неиспользованного физраствора, Наташа еще раз проверила замки на клетках — они иногда заедали и с — чувством выполненного долга пошла пить чай со Светкой.
Несколько часов спустя Наташа Яновская, закончив работу, шла от института к метро и настроение у нее было самым замечательным. Все-таки она счастливая — у нее мама, и папа, и кролики! Наташа оглянулась вокруг, не видит ли кто, но прохожие шли с каменными, взрослыми, не вполне живыми лицами и смотрели только перед собой, так что она позволила себе несколько шажков вприпрыжку.
Кто сказал, что в Ленинграде плохая погода? Очень даже хорошая, особенно если на улице май и наконец-то распогодилось, и ветер быстро гонит куда-то вдаль легкие весенние облачка, а мысли у Наташи тоже легкие и пушистые, как кроличий пух.
Скоро она дойдет до метро и лихо сбежит вниз по эскалатору, с разгону ввинтится в плотную толпу пассажиров, займет любимое место напротив «Не прислоняться», а голос пойдет отсчитывать остановки в обратную сторону. Но все будет не так, как утром. Каждое «Следующая станция…» будет звучать, как обещание, как песня приближения к дому, где мама, наверное, уже заварила чай и купила сушки, а может, даже два бублика с маком.
Аркадий Викторович Долгов, профессор, доктор наук, завкафедрой, задержался в институте. Он с тоской всматривался в лежащую перед ним на столе стопку листов. Это был зародыш работы, открывающей перед ним прямую дорогу в членкоры, а то и…
На самом верхнем листе красовался заголовок: «Распределение продуктов деления урана в органах и влияние их на поведение и состояние подопытных животных». Профессор Долгов с трудом подавил в себе недостойное советского ученого желание побиться лбом об стол.
От него ждали результатов. И он уже всем все пообещал. А дело не шло. Аркадий Викторович уже трижды увеличивал дозу, но вопреки всем ожиданиям подопытные особи не лысели, не теряли ни здоровья, ни аппетита. Проще говоря, чертовы кролики вели себя как ни в чем не бывало и продолжали бодро жрать и гадить. Решительно непонятно, что пошло не так, а главное, времени запускать новую серию экспериментов у него уже не было.
Добавить комментарий