Вкус дома
Эту ночь я спала урывками. У телефона, обычно выключенного на ночь, звук был выкручен на максимум. И два будильника для подстраховки, на пять и пять десять утра. Я периодически просыпалась, проверяла время на светящемся циферблате и снова проваливалась в тревожную дрему. Внезапно, вспарывая тишину ночи, затрезвонил телефон. Я резко села, аппарат чуть не улетел с одеяла на пол. Наконец совладав с телефоном, нажала кнопку «Принять».
– Доброе утро! Будете через час? Сколько я вам должна? Замечательно! До встречи! – Спросонья мой шаткий польский звучал неожиданно уверенно.
Решительно откинула одеяло, и прохладный воздух комнаты отогнал от меня остатки сна. Стылый ламинат ужалил босые пятки, на носочках я пробежала к стулу с приготовленной с вечера одеждом. Затолкала себя в треники и в толстовку с капюшоном, натянула повыше носки. Сейчас было не до моды, автобус мог задержаться в пути, а синеть голыми лодыжками на радость местных бомжей мне совершенно не улыбалось. Для верности взяла перчатки и замотала вокруг шеи клетчатый шарф. Бабушка бы одобрила.
Улица еще спала. Спали даже собачники и их питомцы. Спала маленькая булочная на углу, она откроет свои двери только через час. Спали двухэтажные домики начала прошлого века, их мансардные окошки щурились, глядя с высоты черепичных крыш в серовато-розовое небо. Когда-то в этом районе прогрессивной массовой застройки жили работники верфей, а спустя века, здесь, в относительно недорогом жилье, по большей части селятся иммигранты и местная молодежь.
Весна подкралась незаметно. Только недавно дул хлесткий зимний ветер, а вот уже на голых деревьях приготовились распуститься свечки магнолий. Еще немного и зазеленеет свежая молодая трава. А ведь до этого года я даже не знала, как выглядят магнолии и пришлось даже гуглить, что это за странные штуки на деревьях. Как в старой советской песне с прилипчивым мотивом:
Не зная горя, горя, горя
В краю магнолий плещет море.
Пустой трамвай довез меня прямо к вокзалу, серому уродцу времен позднего совка. На контрасте с черепично-кирпичном великолепием старого города, этот пыльный доходяга смотрелся бедным нелюбимым родственником, пришедшим на семейный праздник и сидящем на самом краю стола. Рядом с вокзалом роились автобусы в разноцветных ливреях. Поглядывая на номера приехавших гигантов, я прогулялась по перрону. Моего автобуса еще не было. Страшно подумать, сколько судеб, искрящихся надежд, разбившихся мечтаний проходит через это серое здание. Сколько людей каждый день в кафетерии пьют кислый кофе или даже что-то покрепче, опираясь локтями о липкий пластик столиков.
Вам, скорее всего, знакомо то чувство, когда кого-то очень ждешь, вглядываешься в толпу, смотришь во все стороны, боясь пропустить знакомый силуэт и, быстро устав, наконец залипаешь в телефон. Но когда на горизонте появляется тот самый, бесконечно ожидаемый, какое-то звериное чутье вмиг заставляет вас оторвать глаза от экрана и упереться взглядом в знакомый силуэт. Автобус опоздал на пятнадцать минут. Я сразу выделила его из по-раннему редкого потока машин, и, даже не видя прямоугольник номера, была уверена, что это он. Сердце забилось на уровне горла.
Автобус медленно вырулил на парковку. Открылись двери, и заспанные люди редким ручейком потекли по ступеням вниз, чтобы стать в очередь перед багажным отделением. Я подождала, пока толпа рассосется, и подошла к водителю с масляно блестящей лысиной. Впечатляюще запоминающаяся примета, о ней и говорила мама.
– Доброе утро, мне передали сумки, – мозг успел проснуться, и мой польский уже не звучал так бодро.
– Доброе утро, вот она, – водитель кивнул на одинокий баул челночника, остальные сумки уже разобрали.
– Спасибо, возьмите, – и сунула в руку тонкий рулет из налички.
Сумка была тяжелой, но я без устали тащила ее в сторону остановки. Сяду в трамвай, покалыхаюсь пятнадцать минут, там еще помучиться минут десять, таща свою добычу, и я дома. То есть в месте, которое теперь называю домом. Трамвай опаздывал, я косилась на плотно натянутые клетчатые бока, если открою сейчас, не факт, что смогу закрыть. Но мама говорила, что положила их сверху. Я не выдержала, потянула за металлический язычок, молния с благодарностью начала расходиться. «Аленка», «Кара-Кум», «Сорванец» – и это только те, что я смогла разглядеть из выглянувшего из сумки пакета. Мои любимые конфеты. Шерстяной плед, несколько любимых книг и новый свитер от бабушки лежали глубже. Пальцем проковыряла дырочку в тонком прозрачном пластике, вытащила первую попавшуюся конфету, нетерпеливо разорвала обертку и сунула шоколадный кирпичик в рот. По телу разлился горьковатый вкус дома.
Мама, пожалуйста!
– Мама, пожалуйста!
Теперь я часто повторяла эту фразу. Раньше, словно в другой жизни, я старалась не просить маму ни о чем, просто шла и решала свои проблемы сама.
– Мама, пожалуйста! Мне очень нужны эти документы.
Разговор месяц ходил по кругу.
– Не дам, – отрезала мать. – Ты их потеряешь.
– Мам, они мне очень нужны. Пожалуйста. – Спокойно, как с ребенком, говорила я. – Пойми, мы не вернемся. По крайней мере, пока.
– Вернетесь. Кому вы там нужны?
Наш разговор снова уперся в стену, за которой только слезы и скандал.
– Прости, мне пора, – сказала я и отключилась.
Скандалить бесполезно, а сил продолжать спокойный разговор уже не было. Мобильный с силой упал на диван, отскочил от пружинистой поверхности и стукнулся о подушку спинки. Вроде цел. Покупку нового телефона мы сейчас не потянем.
Глубоко внутри клокотала подавленная злость. Ведь это были мои документы, мое свидетельство о рождении. Мама просто не имела права держать их у себя! Слезинка, предательское свидетельство моего бессилия, скатилась по щеке и повисла щекочущей капелькой на подбородке. А ведь в последний раз я теряла что-то год назад, и это были варежки, пусть теплые и любимые, но просто варежки. И я никогда не теряла документы, не забывала их и не выбрасывала по ошибке. Но через мамину упертость мне не пробиться.
До боли в груди захотелось что-нибудь разбить, но в съемной квартире, где все хозяйские вещи описаны и зафиксированы в договоре, делать это было глупо и затратно. Деньги нам еще понадобятся.
– Ну что мать? – Вихрастая нечесаная голова мужа появилась в дверном проеме.
– Ничего. Снова ничего. Как об стену бьюсь, – я опустилась на диван, чуть не сев на мобильник.
– Значит забей и больше не проси. Не трать нервы. Давай искать другой вариант легализации. Тебе нельзя волноваться, – муж покосился на мой заметный под майкой живот. – Всегда есть вариант податься на международную защиту.
Билет в один конец. Жалко, что мне теперь нельзя пить. Чай с коньяком, средство, работающее лучше любой валерьянки, сейчас был бы не лишним. Общение с мамой всегда требовало много сил, но теперь, когда мы поспешно, с двумя рюкзаками, уехали из страны, общение стало едва выносимым.
От нее не было помощи даже тогда, когда мы резко собрались уезжать.
– Не возьму. Он испортит мне мебель, – покачала головой мать, когда я приехала к ней с переноской, в которой орал испуганный кот.
– Мама, пожалуйста.
Кота удалось пристроить подруге. Он быстро облюбовал чужой диван, согнав с него пугливого йорка-аборигена.
Маме я решила больше не звонить. Муж прав, все уже сказано, дальше сами. Но мое семейство хранило молчание не долго, их хватило на несколько дней.
– Мария, как ты разговариваешь с матерью! Она переживает. – Воспитательная беседа от тети – именно то, чего мне сейчас не хватало. – У нее давление и сердце!
– А у меня камни в поджелудочной, второй триместр и изжога, – ответила я раздраженнее, чем собиралась. Тетя позвонила в середине рабочего дня, рабочие чаты разрывались от сообщений. – Мне нужны эти документы. Очень.
– Так приедь и забери, – ответила тетя.
Приплыли.
– И рисковать присесть? Спасибо, не хочется.
– Я отказываюсь говорить об этом по телефону, – сказала тетя и положила трубку.
Мне нельзя волноваться. Злость, которая уже начала клокотать, зашипела напоследок и потухла. И правда, зачем говорить? В нашей семье не говорят, не жалуются и не поддерживают. Но если ты споткнешься, придут и сверху попинают лопатой. Это всегда пожалуйста. Так было, когда папа потерял бизнес и ему пришлось идти работать в автопарк простым механиком. Никто из взрослых его не поддержал, а я была слишком мала и глупа, чтобы понять всю глубину его трагедии. Его не пожалели и тогда, когда его протянуло на этой работе на сквозняке и он заболел воспалением легких. Когда он умер, мама сказала:
– Теперь нам будет финансово легче.
Легче не стало. Помню, тогда я много плакала, похудела за месяц на десять килограммов и с трудом сдала сессию.
– У меня много работы, не до тебя, – повторяла она, когда я пыталась поговорить об отце.
Потом я перестала пытаться.
У мамы всегда было много работы. И даже сейчас она, пусть уже и пенсионерка, продолжала упорно работать. Там она была незаменимым и уважаемым человеком, начальником небольшого, но важного участка, человеком, от которого зависят финансовые показатели и рост прибыли. Всякий раз, когда я набирала ее номер, мама работала, мама была занята.
Мы с мужем сходили на консультацию к миграционному юристу, чтобы оценить наши скудные варианты. Что ж, значит будем беженцами, тем более это недалеко от истины.
Звонок мобильного телефона настойчиво ворвался в утренний сон, на секунду стих и пошел на второй круг.
– Выключи, – простонал муж из-под одеяла.
Я потянулась, чтобы сбросить вызов, и нажала «Принять».
– Ало? – спросонья голос звучал простуженно.
– Документы едут к тебе, – сказала мама.
Документы? Какие документы? Слова доходили до меня с трудом.
– Мам, что случилось? – наконец спросила я.
– За сыном коллеги пришли.
Добавить комментарий