Погорелище это образовалось, когда в 1972 году огонь подряд пожирал леса и посёлки. Дым так застилал столицу и область, что люди спешно убегали от него, чтоб уберечься, кто куда.
Теперь погорелище зарастало новым густым подлесником и тонкие берёзки, хилые осинки и ёлочки вокруг них не могли ещё заслонить от него солнца и перехватить дожди. И не сливалось оно с окружным лесом, хотя те же деревья стояли и те же травы мялись, а всё же что-то было такое, что даже козы тут не любили пастись — видно, пробивался к ним сквозь корни неистребимый запах гари...
Здесь и грибы водились необыкновенно чистые, с белым мясом без червоточинки! Что ходить-то далеко, рыскать и гнуться в поту и комарином зудении, когда тут походил с рассвета два часа — и полна корзинка! А и куда больше — столько уже насушено и закручено банок! Поставил кузовок позади ствола, на который опёрся спиной, и сиди отдыхай в покое.
— Дед, а ты ведь очень старый? — Васька опустился рядом, опершись о его колено.
— Конечно! Я ж тебе не дед, а прадед! Соображаешь?
— Соображаю! — мальчишка посмотрел на него снизу наискосок.
— А нам учительница говорила, что ветеранов мало осталось и вас сильно уважать и беречь надо.
— Это правильно... А только как ты ветерана отличить-то сможешь?
— Ну как? — мнётся Васька. — Старые... седые... и ордена ещё...
— Ордена! — перебивает дед. — Ордена по праздникам носят, а по будням ты, что ли, видел их когда?..
— Не видел... — грустнеет Васька... — А всё равно она сказала: уважать надо...
— Это верно, уважать надо... по праздникам, значит, выходит... У нас так и ведётся... — вздыхает дед. Он улыбается, морщины на его щеках разглаживаются, а неожиданно возникшие глубокие складки берут мясистый нос в скобки.
— А то вас совсем мало осталось, а потом и вовсе не будет, — объясняет Васька. — А почему мало?..
— Почему? — задумывается дед. — Потому что с войны, значит, пришло мало, — усаживаясь поудобней, кряхтит старик. — Кто первыми пошли, тех совсем мало, а кто попозже — тех больше...
— А ты когда на войну пошёл? — не отстаёт Васька.
— Я в середине: как восемнадцать стукнуло, так и забрали!
— А почему забрали? — обижается мальчишка. — Ты что, сам не пошёл бы, что-ли?
— Почему не пошёл? Пошёл бы... Ну, так вот... забрали...
Но мальчишка мнётся, и видно, что не знает он, как подступиться к главному, что спросить хочет.
— Дед, а дед... Ну, я тебя спросить хотел...
— Спрашивай, что ж...
— Только это очень важно! Ты мне скажи честно!..
— Что ж ты меня так обижаешь сразу! — возмущается дед. — Что, я разве нечестным бываю? Ты видел!
— Да нет же, дед, ну дед! Просто, может, ты не захочешь отвечать мне, понимаешь?
— С чего бы не отвечать мне, если ты спрашиваешь?!
— Ну, понимаешь, это очень важно! У нас в школе спор получился... Даже драться потом стали...
— Вот уж!
— Да! Там один, Витька из четвёртого класса, так он, раз старше на два года, и задаётся! Говорит, что на войне все убивают... У него тоже дед воевал, только лётчиком... И вот мы спросить договорились у ветеранов, — Васька глубоко вдыхает и выдавливает из себя: — А ты как, дед?.. А?..
Старик молчит и даже не смотрит в сторону мальчишки...
— Это правда? — не может долго сдержаться Васька.
— А ты как считаешь? — парирует старик, стараясь оттянуть время ответа... да и не знает он, что сказать...
— Нет! Мне надо, как ты думаешь, понимаешь, дед?
— Понимаю... конечно... Ну, ты ж говорил что-то своему Витьке-то! Вот и мне скажи, а я тебе уж отвечу: правда или неправда!
«А какая она, — думает он, — их теперь столько развелось, правд этих...».
Васька соображает, что проиграл деду этот маленький спор, и решается:
— Вот у тебя нога болит раненая... И вообще болит всё...
— Болит, — кряхтя, соглашается старик.
— А когда умирают, больно? Вот ему там, который умирал, больно было, а тебе теперь...
— За грехи, значит, что ли... это мне выходит... — размышляет дед. —Может, правда... так и есть...
— Значит, правда: на войне все убивают... — сокрушенно соглашается Васька... Но старик ничего не отвечает, даже не смотрит на него, и мальчишка чувствует, что нельзя его сейчас тревожить...
— Я когда на фронт попал, — так и не глядя на внука, начинает старик, — он ещё на нашей стороне был, но недолго. А потом, как на их сторону мы перешли... пехота же, она, знаешь, всё ногами да ногами — высотки, посёлки, дороги, фольварки... И стали мы всё сравнивать: как у них да как у нас, как у нас да как у них. Видим: дома богатые, дорожки песочком посыпаны, амбары крепкие... Ну, и звереть бойцы стали, понимаешь? Что ж вы, гады, такие богатые на нас полезли?! Ну, если б с голоду, то ещё понять бы можно, а так, выходит, с жиру?! Что, в рабство нас, значит, захотели?!.. Ну, и совсем звереть начали — жечь, крушить всё от обиды и злости понятной... — Васька сидит, замерев, и даже, когда дед где-то там, далеко высматривает и вспоминает, о чём ему рассказать хочет, молчит он и ждёт только... — И однажды, значит, идёт наша рота, а у дороги чуть поодаль корова! Ну, молочка-то парного попить всем хочется, а там где ж на марше — ни ведра подоить, ни времени... И ротный говорит: «Захватите с собой животное! До места дойдём, там и попьём молочка!» Ну, такой приказ! Двое соскочили с дороги, значит, и к корове, да давай тянуть её! А корова крупная оказалась, огромная — вымя, как мешок здоровый, в полживота висит, соски набрякли. Видно, что уж давно не доена. Они её тянут, а она ни с места! Они сзади её пинками и словами разными и упёрлись в неё руками — ни с места! Тогда ещё двое к ним на подмогу рванули. Толкают её, толкают, орут, она мычит, головой крутит — и ну, ничуть не сдвигается! Тут один солдат разозлился и совсем озверел: автомат наперехват вскинул, крючок передёрнул и хотел её очередью полоснуть, да не успел — другой солдат увидал, из строя сорвался и к нему махом!.. Руку ему подбил — очередь так и полыхнула верхом! А тот в драку — он же с автоматом наперевес... Да от обиды, конечно, — как же это так, что фашистов ты молочком поила, а нас, победителей, не хочешь! Ясно ж было уже, что война к концу идёт! Ну, разняли их, поднялся тот солдат-заступник с земли и стоит, а остальные махнули рукой и потянулись строй догонять. Один только обернулся и кричит ему: «Не отставай, Егоров!» А тот тоже рукой отмахнул — мол, догоняйте, догоняйте, а мы следом... и встал он около коровьей морды-то, что-то говорит, говорит ей и руками перед носом показывает... Ну, рота, понятно, ждать не может — пошла... Куда ему деться-то, догонит! А потом оглянулись через две минуты, а они за нами по дороге: корова впереди топает, а Егоров чуть приотстал и сбоку, по заду её ладонью похлопывает и говорит что-то! И ясно видно, что догоняют они — быстро идут! Ну, тут все смеяться начали, шуточки отпускать, что Егоров, мол, ей «хенде хох!» команду дал и вообще с ней, может, по-немецки даже разговаривал, вот она и поняла, что к чему... Да откуда ему! Шутят все, смеются, а я иду и чувствую, что горло у меня сжало — не вздохнуть, и в груди боль такая. Ты, Васька, кино про войну не смотри. Книги про войну ещё можно... Там иногда хоть вспоминают, что на фронте больше всего душа болит. Вон у вас и приставки разные, и телевизоры, а вы всё в войну играете! Сами себе и солдаты, и главнокомандующие... Им больше видать... А я ж как на фронт попал, первого врага-то увидел — корову эту немецкую! А так всё в окопе да в траншее — немцы там далеко так, что лица не разглядеть. Это потом уж я их навидался много, когда колонны пленных гнали навстречу нашему движению, да штатских мы встречали, что на нас глаза таращили, будто мы тигры или крокодилы какие.
Дед замолчал надолго. А Васька заёрзал, заёрзал… Видно было, что ему ещё спросить надо, но не решается он перебить мысли деда, а тот, ясно видно, далеко где-то... Но всё же он не выдержал и глухо выдавил:
— А потом? — дед обернулся, долго смотрел, смотрел на мальчишку и старался переключиться.
— Что — потом? — недоумевает он.
— Ну, потом... молочка-то вы попили?
— А! — радуется дед. — Ну конечно! Её, видать, долго, беднягу, не доили! Она и нашу роту всю напоила, и соседской перепало... Только какие роты-то были, недоукомплектованные. Тяжёлые там бои шли. После каждого, считай, трети состава как не бывало... Кто насовсем выбыл, а кто по госпиталям... Пополнение за нами не поспевало... быстро мы шли, ни с чем не считаясь...
— А ещё потом? — не унимается Васька, и видно, что ему очень надо это знать.
— Что — потом? — опять с трудом возвратился из своей памяти дед.
— Ну что с коровой-то стало?
— Да что ты всё корова, да корова! Далась она тебе, эта корова! Я про войну тебе, а ты всё заладил: корова!
— Сам же стал рассказывать, а теперь злишься! — обижается Васька и понуро отворачивает лицо.
— И не злюсь я вовсе, — смягчился дед. — Не помню уж... Убило её осколком, что ли... или это другая была корова, а эту Егоров в обоз отвёл. Она никого больше и не слушала. Он и доил её сам, и в обоз отвёл... Фронт быстро двигался... куда там с коровой!
Но Васька явно разочарован! Он уже сам улетел далеко, туда, в незнакомый мир, к каким-то незнакомым людям, солдатам, где попалась им на пути такая замечательная корова, которая дошла с ними до самого Берлина, до Победы! И за это наградили её медалью! Может, «За отвагу» даже. И Егорова тоже наградили! И очень может даже быть — орденом! А потом они вместе возвратились домой в деревню... И вот Васька просто совершенно ясно видит это: солдат ведёт за собой на поводке корову, а у неё на шее рядом с колокольчиком медаль сверкает! И все выходят встречать их торжественно, может, с оркестром даже! Ну да, с оркестром...
— Так вот, браток, на войне бывает! — мальчишка смотрит на деда оторопело и с трудом возвращается к разговору. Дед никогда не называл его так... вообще никогда не говорил этого слова.
— Так-то вот, браток... — старик кладёт ему руку на плечо и притягивает к себе.
— Да... — тянет Васька. — Вон как бывает...
— Выходит так… — начинает дед и замолкает. — Все стреляют, не все стреляют, кто попал, кто не попал... Кто ж разберёт... А все в ответе...
— Значит, я прав был! — с разгону гордо заявляет Васька, вспомнив, с чего начался разговор и про свой школьный спор... Но вдруг он замечает, что лицо у деда совсем другое стало! Такое, будто он собрался в дорогу дальнюю! Вот встанет сейчас и пойдёт! Да он уже там, где-то... впереди, а может, снова со своей ротой шагает...
— Так-то, браток, — тихо долетает до Васьки его голос, — на войне не все убивают, а всё равно за всё в ответе, все в ответе...
Добавить комментарий