Российский Научно-просветительный Центр «Холокост» начал подготовку очередного, уже седьмого выпуска серии «Сохрани мои письма. Сборник писем и дневников евреев периода Великой Отечественной войны». За время после издания 6-го выпуска в 2021 г. нам удалось найти много интереснейших, даже уникальных документов. И, как это уже не раз бывало, в чем не раз убеждались - новые находки (письма, дневники, фотографии)- это результаты продолжающихся поисков в уже доступных личных и семейных архивах. Не все «лежит на поверхности», иногда большие комплексы документов постепенно изучаются на протяжении ряда лет.
Еще в 2019 г. в 5-м выпуска сборника были опубликованы письма 1940-1945 гг. Евгения Львовича Войскунского (1922-2020) –фронтовика, военного корреспондента, известного советского и российского писателя-фантаста, прозаика, автор книг для юношества. К счастью, автор писем успел принять участие в презентации сборника в ноябре 2019 г. в Доме Литераторов в Москве. С 2022 г. семейный архив Войскунских начали постепенно передавать в Архив Центра «Холокост» сын Александр и невестка Натэлла, комментируя и поясняя судьбы авторов документов.
Благодаря нашему сотрудничеству удалось найти и подготовить к публикации письма, которые приводятся ниже. Мы частично, в очень сокращенном виде, публиковали одно из писем в Научно-информационном бюллетене № 95 нашего Центра.
Два письма - 1938 и 1944 года. Сегодня мы хорошо знаем, что было в истории и судьбах евреев между этими датами.
Семья Войскунских жила в местечке Свенцяны (в составе Польши до 1939 г., ныне Швенчёнис, Литовская Республика),
У Соломона (Бенциона) Войскунского и Рахили Войскунской (Коварской) было 8 детей: девочки Звия, Батя, Лея и Суламифь, мальчики Лев (Лейба-Вульф), Яков, Шмуэль, Гершль- Юдель. В живых остались трое старших: Звия (уехала в Палестину еще до Первой мировой войны), Лев и Яков. Семья Войскунских зарабатывала огородничеством и жила бедно, поэтому старшие сыновья -Лев и Яков, переехали в Россию в 1912 г. для обучения фармацевтике, получили профессию, были призваны в армию в 1914 г., позже со своими семьями осели в Баку.
Из семьи на улице Лынтупской (ныне- Лентупио) в Свенцянах выжили двое: сын Шмуэля - Гриша (Гершль)-16 лет, покинувший семью до прихода германских войск и добравшийся до Таганрога. Оттуда снова успел спастись (немцы заняли город в октябре 1941 г.)- жил в Баку и Ташкенте. О Грише подробно написано в книге Е.Л. Войскунского «Полвека любви» (М.: Текст, 2009).
Спасся и сын Бати - Яков/Ромуальд (родился в феврале 1943 г. в оккупации. В этом году ему исполняется 80 лет), которого удалось передать в польскую семью до гибели родителей. О его жизни писал Е.Л. Войскунский в 2002 г. («Истина и жизнь» № 2, с. 24-29).
Письмо Соломона и Рахили Войскунских написано на идиш и отправлено из Свенцян, не позднее 2 июня 1938 г., а пришло в Баку 13 июня 1938 г. Это четко видно по почтовым штемпелям. Адрес получателя указан и на русском языке и на польском, со значительным влиянием литовского. На нем же указан и адрес отправителя. Это естественно, потому что в 1938 г. Свенцяны были еще в составе Польши. Письмо на адрес Льва Войскунского, но по содержанию ясно, что родители пишут семьям Льва и Якова. Дочерями в начале письма названы жены братьев Войскунских. В тексте упомянуты дочь Лея, сыновья Шмуэль и Гершль. Как раз фраза «мы сидим на коште у Гершла» означает, что младший сын не имеет собственной семьи и обеспечивает родителей вместе с незамужними сестрами.
Можно понять чувства и боль родителей, которые многие годы, почти 2 десятилетия, не могли увидеть своих детей и их семьи. А еще и не получали письма. До жителей Польши доходила информация, что в СССР было очень опасно иметь родственников заграницей, тем более, поддерживать с ними отношения, хотя бы переписываться. Старики Войскунские об этом догадывались и написали об этом. Их догадку подтверждает Шмуэль Хаим (скорее всего сосед или знакомый).
Евгений Войскунский, сын Льва, вспоминал, что в 1930-е годы отец написал заявление (то ли в почтовую службу, то ли в НКВД), что на его адрес ошибочно поступают заграничные письма, адресованные вовсе не ему. Действительно, фамилия получателя писем не вполне совпадала с паспортным написанием фамилии Льва Соломоновича (например, на данной почтовой карточке-Вайскунский вместо Войскунский). После этого письма перестали приносить, к огорчению юного Евгения. Его интересовали зарубежные марки на конвертах.
Письмо Соломона и Рахили Войскунских сыну Льву в Баку.
Дорогой сын и дочери, будьте здоровы! [в оригинале букв. «живите»–Сост.] Как ваше здоровье?
Скоро год, как мы не слышали от вас ничего. Мы хотели бы только знать фраза повторяется дважды, как здоровье ваше и наших любименьких внучат. Те же ли места у вас? Большего мы у вас не требуем. Не постигло ли вас какое-то несчастье, что вы нам ничего не пишете. Мы с мамой тут уже гости. Нам уже немного страдать. Знайте, что я живу уже 45-й год [тут явная описка, если учесть, что старшему из сыновей уже было 48 лет.–Л.Т.], мама на два года младше. В мои годы, это значит хорошо пожил, потому что умирают моложе нас. То, что вы не пишете, забирает у нас последние остатки здоровья. Если бы мы знали, что у вас нельзя писать, я бы вас совсем не просил писать, но мы видим, что многие получают письма из России, это нас очень огорчает. Я не знаю, почему Лейб каждые 2 недели получает письма от Шмуэля Хаима. Он пишет небольшие письма, он пишет о здоровье и на каком месте он находится. Мы тоже не требуем от вас писать большее. Пишите нам, дорогие дети, то, о чем мы просим вас писать. А если нельзя, то мы вас не просим. Если у вас из-за нас будут неприятности, то мы уже поймем. Если мы от вас в течение месяца не получим письмо, значит нельзя писать письма из России, тогда мы уже не будем просить от вас писем, потому что вы ведь, наверное, хотели бы написать, и мы уже вовсе не будем ждать писем от вас. Шмуэль Хаим тоже упоминает, когда пишет отцу, что он вам столько раз писал. И вы ему ни разу не ответили.
Что мне вам написать? Наше здоровье по нашему возрасту. Ноги не хотят ходить, уши не хотят слышать, руки для работы совсем не двигаются. Так мы живем. Мы сидим на коште у Гершла. Он нас кормит. Сколько он зарабатывает, отдает в дом, чтобы прожить.
Напишу вам новость. Наша Лея стала невестой [Лея – сестра Льва и Якова –Л.Т.]. Время свадьбы мы еще не определили. Только мы рассчитываем через месяц или 2 месяца. Мы отдаем ей дом и немного денег, а также то, что наш Шмуэль [брат Леи- Л. Т.] постарается дать. У Леи есть немного своих. Жених - столяр, он кажется порядочным парнем. Что за жизнь может у них быть, мы увидим после свадьбы. Они больше не хотят жить самостоятельно, мы будем в одном доме. Будет тесновато, но что поделаешь? Как Предвечный даст, так уж и будет.
Привет вам от мамы. Отдельно целуем наших любименьких внучат. Пусть будут здоровы на долгие годы. Сердечный привет вам от Леи с Гершлом. Они желают всем вам здоровья и счастья. Оставайтесь все здоровы и счастливы, как вам всем этого желаем. Ваши родители
Яков Соломонович Войскунский (дядя Е. Л. Войскунского), родился в 1892 г. в Свенцянах. Вместе с братом Львом (1890-1956) участвовал в Первой мировой войне. Участник Великой Отечественной с 29 июня 1941г. Прошёл всю войну, майор медицинской службы. Награжден орденом Отечественной войны II степени, медалью «За боевые заслуги». После войны работал врачом в г. Горький (ныне- Нижний Новгород), умер в 1991 г.
Письмо Я. Войскунского семье брата в Баку интересно прежде всего тем, что подробно описывает на основании свидетельств трех чудом выживших жизнь в оккупации и гибель 3 000 евреев. Роды одной из уцелевших в лесу, спасенная польской семьей ее дочь (Яков еще не мог знать о похожей судьбе спасенного Якова/Ромуальда), участие в казнях местных жителей – яркие страницы хроники Холокоста в местечке, уроженцем которого был Ицхак Рудницкий (Арад), советский партизан, генерал израильской армии и директор «Яд вашем» в 1977-1993гг.
Письмо военврача Якова Соломоновича Войскунского брату Льву и его семье в Баку.
31 июля 44 г.
Мои дорогие!
28/VII был в Свенцянах. В тот же день я написал некоторые подробности происходящих несчастий. Т. к. я не уверен, дойдет ли оттуда письмо, то повторяю еще раз то, что там писал.
Въехал я, Лева, в город по Годутишской улице. Я гнал машину, в надежде что-нибудь или кого-нибудь застать. Первое что бросилось в глаза – это сожженные и разрушенные дома, окаймлявшие базар. По развалинам 2 –х этажных домов аптеки и О. Коварского я узнал свою улицу и повернул машину туда. Начиная от аптеки и до конца улицы – сплошные развалины – клетки среди разрушенных стен и разрушенные печи. Я выхожу из машины, оглядываюсь и нахожу стены нашего дорого домишки. По бокам конечно, такие же разрушенные дома Абр-Калмана и Тильши.
Кто это копошится у развалин нашего дома? На мой вопрос, где хозяева домика она – старая полька- отвечает: "Я". – «Ну, а где же семья Войскунских? . - "Да их давно увезли". - "Куда и когда?" - "Еще в 1941 г. в Новосвенцяны". - "Ну и что с ними?"- "Да кто знает, говорят разно". - "А есть ли кто-нибудь, кто знает их или помнит?" - "Стариков нет, да вообще из еврейского населения никого в городе нет. Но на днях вернулась из партизанских лесов одна девушка – дочь бывшего соседа Вашего." - "Ведите меня к ней!".
И вот мне представляется внучка Берла дер Дубелцера. Это дочь его [сына–Л.Т] Лейбы. Мы его великолепно знали. Завидев меня, эта девушка, найдя сходство мое с отцом, расплакалась и затем рассказала жуткую историю гибели нашего семейства и всего еврейского населения, около 3 тысяч человек.
В конце июня 41 г. были арестованы все мужчины (она говорит о нашей улице), в том числе Гриша и муж Леи. Их повели на полигон в Новосвенцяны [ныне- Швенчёне́ляй-Л.Т.] в гетто. Туда свозили впоследствии и из окрестных местечек. Она узнала, что всех расстреляли. Через 2-2½ месяца буквально все еврейское население было изгнано из домов своих и с маленькими узелками всех повели в это же гетто. Там их морили голодом и мучили 10 дней, а затем всех убили, расстреляли, - и стариков и старух, и детей. Подробности, которые эта девушка передает, были ей сообщены очевидцами и писать жутко. Словом, управляли расправой немцы, а практически осуществляли, бросая в яму и не дострелянных, а просто раненных женщин и вместе с ними живых детей – местные профашистски настроенные литовцы. Они же выдавали немцам и тех обреченных, которые во время марша пытались скрываться в домах или закоулках.
- "Ну, а где [одно слово не разборчиво–Л.Т.] Абрам?
Она их всех великолепно знала и особенно знает счастливо избегшего гибели нашего племянничка, гостившего у вас Гришу. Их постигла, говорит она, та же участь, у нее наводили справки. Везде были созданы гетто, кончавшиеся поголовно резней. Она мне дала адреса некоторых лиц в Поставах и Свири, и я уже написал и просил сообщить подробности событий в этих пунктах.
В то время, когда я разговаривал с ней, вошла еще одна партизанка (они вместе 3 года были в лесах) Рива Фейгель. Помнишь, Лева, на базаре на углу Годутишек был посудно-фаянсовый магазин Фейгель. У нее своя история. В момент нашествия тевтонов у нее была 7 -месячная беременность. Где то, как зверь в лесу, она разрешилась, и ребенка оставила в одном польском доме. Сама же вынуждена была пребывать в лесах. Она работала в партизанском отряде. Материнское сердце страдало не за себя, а в стократ более за дорогого ребенка. И в первые дни освобождения Свенцян она, как бешенная львица, бросилась на розыски. Ребенок цел. Я осматриваю эту 3-летнюю, говорящую по-польски, забитую девочку. Она жалуется на то, что "мама" крепко («кепско») била и боится, как бы опять ее не отослали к той "матери". Но она избегает пока и эту свою настоящую страдалицу мать. Ясно, что ее крестили
(обгишмад [сделали выкрестом (идиш)- в негативном контексте употребляется - Л.Т], как говорит мать).
Так вот, эта Рива Фейгель (девичья фамилия), передает те же самые подробности. Наконец появляется и третья, Цынман. Она теперь Темпельман. Она скрывалась где- то с мужем в м. Видзы. Рассказы те же. В результате резни погибло все еврейское население и осталось 20-25 человек из работавших в партизанских отрядах. Это было, Лева, в 1941 г. Нет у нас больше в Свенцянах и вообще на западе никого.
Прошло 3 года. В еврейских домах жили новые "хозяева", -черносотенные, бандитские элементы из местных националистов – литовцев (почему-то их называют "ди литвинер"). Красная Армия тряхнула плечами и двинулась на запад. Немцы перед уходом аккуратно обходили все
дома и поджигали, не считаясь с тем, что в них жили уже не семиты, а быть может их холуи. И вот, ни одного дома на всем базаре (кстати, то был не базар, а сквер), на Лынтупской ул., Виленск. ул., Понуменской, на всем пространстве до речки, включая и обе синагоги. Остались целыми дома на Мал[ой] Струнойской, Струнойской, где когда-то арендовали разнесчастные огород и , частично, на Годутишек и Видзек улице.
На месте города руины. А городок был перестроен – тротуары, насаждения. На Казначейской улице сохранилось здание казначейства.
С какими глубоко любящими чувствами рассказывают эти спасенные о нашей семье. "Это такие добрые – и отец и старуха мать, и как они всю жизнь мучились и частенько голодали: не бывало часто и хлеба. Мама на старости возилась в этой печке (мы в развалинах), выпекала хлеб и продавала; но это лишь никчемный ее труд; она всегда и везде говорила о двух сыновьях в России; а какой прекрасный был Гриша, работавший в "Друказне". Он активно учувствовал в еврейских драмкружках в струнном оркестре и как суфлер, он поражал своей культурой и обхождением и знанием дела в кружке; он был любимцем. А каким славным был муж Леи. Они жили бедно, но мило, хорошо, никогда не было жалоб на нужды, на тяготы в жизни. "Да, боже мой, как Вы похожи на своего отца!".
И она обнимает и со слезами вспоминает нашего дорогого отца, нашу несчастную маму Лею. С каким восторгом отзываются они о ребенке Леи-Бенцеле. Его баловала вся улица, разные подарки, сладости, поцелуи сыпались по его адресу. Это был красавец ребенок. Они знают и [одно слово не разборчиво–Л.Т], что не сладко, а [одно слово не разборчиво–Л.Т] им живется.
Со счастливой улыбкой говорят о спасшимся в Советском Союзе Грише. Он часто приезжал в Свянцаны, катался на велосипеде и был предметом веселья и радости для молодежи. Наша обязанность холить его как зеницу ока.
Едва ли есть надобность сообщать ему о трагедии.
Я обходил город; я десятки раз приходил в свой б. домик и подолгу простаивал, как пригвожденный. Зияет подвал с полками в стене. На стенах остатки обгорелой электроарматуры. Девушка рассказывает, что это был последний дом в Свенцянах, который устроил наконец электропроводку. Гриша заявил: буду голодать, но электричество будет, и ко дню свадьбы Леи в доме стало светло.
Все. Еще раз говорю, это было 3 года тому назад. 29/VII я уехал в свое расположение в 100 км к северу в р-н [слово зачеркнуто военной цензурой-Л.Т.]. А мы уже опять продвинулись на запад. Помнишь, Лева, Паневеж?
Будьте бодры. Горю ничем помочь нельзя, только кровь Гитлера и всех его сподвижников могут частично лишь утешить. Крови Германии, больше крови немца!
Яша
Публикацию подготовили Илья Альтман и Леонид Терушкин
Перевод с идиш. Любови Лавровой
Копии (сканы) документов из личного фонда Е. Л. Войскунского ( Архив НПЦ «Холокост»)
Добавить комментарий