Муся

Глава первая. Катя 

В телефоне зажглось очередное сообщение.

— Как дела?

Катя погладила телефон, улыбнулась.

Хорошо, что Кирилл ей пишет. И вообще — все хорошо. 

Она принялась было отстукивать ответ, но помешала капельница. Прозрачная трубочка перекрутилась несколько раз, нарушила спокойное течение лекарства, на датчике зажглась красная кнопка и противно запикала.

Катя вернула руку в прежнее положение.

Пиканье прекратилось. 

Катя повторила уже вслух, как ее учила Муся:

— Все хорошо.

Осторожно пошевелила рукой. 

Капельница молчала. 

Медленно переместила руку в нужное положение.

Взяла телефон, принялась писать:

— Все хорошо. Пересадили костный мозг. Лейкоцитов мало. Сижу в изоляторе. Скучаю. Ты пиши мне почаще, ага? 

— Ага, — засветился экран, — Обязательно. От ребят привет. У нас слякоть и грязь. Биологичка забеременела от трудовика. Школа на ушах, жена трудовика приходила, била окна в учительской. А больше ты ничего важного не пропустила.

Катя усмехнулась. Трудовик был маленький и худенький, а биологичка высокая, толстая, с кичкой на голове. Вместе их было представить невозможно. Не то что Катю с Кириллом, например. Вот это красивая пара. 

«Не грусти там, — продолжал высвечивать телефон. — Как только разрешат посещения, я к тебе приеду.»

«Не надо, — написала Катя, — это ж три дня пути. Сумасшедший.»

От районного центра до областного, допустим, несложно добраться. А что потом? Москва? А жить где? У Кирилла, как и у Кати, в Москве никого нет. Мама ночует у школьной подруги, та сама ютится в двушке с детьми и бабушкой. Кирилла туда не пустят, не на вокзале же ему жить. 

Да и зачем ее сейчас навещать? Вот приживется костный мозг, лечение подействует, она сама вернется домой. Будет только раз в год на обследование в Москву приезжать. Сказал же Павел Петрович, что надежда есть. А раз есть надежда, будем надеяться. 

Павел Петрович — это доктор. Он красивый, и, если бы не Кирилл, Катя бы обязательно в него влюбилась. 

Но с Кириллом они уже целовались и не только. Так что Павел Петрович ей без надобности. 

К стеклянной двери бокса подошла Муся.

Больничный халат больше на три размера, шея тонкая, уши топорщатся. 

Зато глаза озорные, такие глаза в отделении детской онкологии редко встретишь.

Муся помахала рукой, приложила к стеклу лист бумаги.

— С добрым утром, — прочитала Катя вслух.

Перед тем, как попасть в изолятор, Катя лежала с Мусей в одной палате, познакомились, та ее за пару вечеров многому научила. Например, начинать каждое утро словами «все хорошо». А еще — проговаривать мысли и желания вслух и строить планы на будущее. 

— Потому что если не строить планы, — в первый же вечер сказала Муся и смешно оттопырила нижнюю губу, — то сами они строиться не будут. 

Сама же она любила строить смешные рожицы. 

— Я раньше мечтала на клоуна выучиться, — призналась на второй вечер она. — А сейчас мечтаю не переставать мечтать. 

Мусе одиннадцать. Самый честный возраст. Голова уже умная, а гормонов еще мало. Ничто уму не мешает.

Муся перевернула листок. Приложила к стеклу. На другой стороне было написано:

«Хорошего дня. Скоро завтрак.» 

Катя почувствовала, что хочет есть, даже в животе заурчало. Первый раз за много дней ее не тошнит. 

Она достала из-под подушки мятый листок, приготовленный вчера. 

Показала его Мусе. 

Та зашевелила губами, Кате показалось, что она слышит ее тонкий голос, читающий неровные строчки:

— На улице весна. Обязательно погляди в окно.

Муся кивнула, подняла вверх большой палец. 

Достала еще один листок бумаги.

Катя прочитала:

«Меня завтра выписывают. Я буду тебе писать на телефон.» 

Катя знала, что Мусе скоро домой. 

— У меня в голове Глиобластома, — рассказала ей Муся на третий вечер. — Это не лечится, но сказали, два года проживу. Зато из больницы скоро выпустят. Мне надо торопиться делать добрые дела. 

— Почему?

— Чтобы потом меня люди хорошим словом вспоминали.

— Зачем?

— Каждый раз, когда вспоминают хорошим словом, человек заново рождается.

— Откуда ты знаешь?

— Помню. Я уже много раз таким образом рождалась. 

— Как это?

— Очень просто. Узнаешь, когда умрешь. Но ты умрешь не скоро.

— Откуда ты знаешь?

— Поживи с мое…

И Муся снова состроила смешную рожицу, Катя не выдержала и рассмеялась. 

Потом Муся рассказала Кате, живет под Москвой, с папой и старшим братом. Мама у них давно умерла. Папе некогда навещать Мусю, потому что ее брат, Костик, проблемный.

— Он у нас проблемный, — вздохнула Муся. — Папе с ним сложно. Ждет, когда я вернусь. 

У Кати есть и мама, и папа. Брата нет, зато есть парень, Кирилл. Раньше она мечтала, что они вырастут и поженятся. Им и оставалось-то всего-ничего, три года до восемнадцати. 

Но это было раньше, сейчас она болеет. Только бы он ее не разлюбил. 

Когда она спросила про это Мусю, та сказала, что не разлюбит. 

— Ты мне верь. Я много раз уже рождалась, поэтому все знаю, что случится.

— А что случится?

— С тобой - все хорошее.

— А с тобой?

— И со мной. Только со мной это хорошее будет недолго. Два года. Но это неважно совсем. 

— А что важно?

Муся приложила палец к губам и прошептала:

— Потом скажу. Завтра.

Но назавтра Катю перевели в бокс, чтобы подготовить к пересадке костного мозга. А потом лейкоциты упали. Теперь не поболтаешь, как раньше. Так она и не узнала, что же на самом деле важно. 

Муся помахала рукой и пошла в свою палату, смотреть на весну за окном.

Катя тоже посмотрела в окно. Больничный двор таял и медленно оседал. Деревья качали мартовский воздух, мокрые провода вздрагивали под воробьями. 

Очень хотелось домой.

— Не разлюбит, — сказала Катя вслух, уверенным голосом. 

Телефон засветился новым сообщением от Кирилла. 

Глава вторая. Паша плюс Маша

Павел Петрович открутил термосу голову, глотнул второпях, обжегся, чертыхнулся. 

Заглянул в новости. Выматерился.

Встал из-за стола, надел белый халат, повесил на шею слушалку, отправился на обход.

Сегодня обход со студентами, это хорошо, можно отвлечься.

В голове все еще звучали Машины слова:

— Пора бы уже понять, что сыновья важнее, чем работа. 

Паша и Маша вместе уже пятнадцать лет, поженились на последнем курсе. Среди студентов они считались идеальной парой – оба красивые, будто артисты, да еще и влюбленные, такое чувство не спрячешь, от них аж искрило, было дело.

Поженились, Маша родила троих мальчиков одного за другим, и, о чудо, любовь никуда не делась, поселилась с ними в одном доме, смешила, тормошила, советы давала. 

Но однажды случилось двадцать четвертое февраля и месяц спустя Маша начала Паше капать на мозги, давай уезжать, да давай уезжать. 

— Нам с тобой детей увозить надо, ты что не понимаешь, что у этой страны нет будущего?

Родители Маши жили в Хайфе, звали к себе. 

— Медсестрой пойду, — бубнила Маша. — Экзамены на врача пересдавать — вот еще. А тебе, может, и не понадобится, ты же у нас специалист высокого класса, куча научных работ, кандидат, и так в любую больницу на работу возьмут, язык подучишь - и вперед. 

— А как же мама? — начал Паша с легкой артиллерии.

— Не смеши меня, — отрезала Маша, — твоя мама даст фору всем нам.

Матильда Викторовна, музыкальный критик, жила в отдельной квартире, была в отличной физической форме и имела моложавого любовника. 

— А как же школа?

Трое мальчишек учились в специальной языковой школе, известной своими прогрессивными взглядами, знаменитыми выпускниками, ежегодными экскурсиями по музеям Европы.

— Школа тоже накроется медным тазом, вот увидишь, — сказала трезвомыслящая Маша, — собирайся, пока не закрыли границы-то.

— Ну это ты махнула, — покачал головой Паша. 

— Я еще даже не начинала махать, — ответила Маша, подошла, прижалась к нему, — Паша. Давай, не упрямься. Ты же видишь, куда все катится.

Паша видел. И тогда пошел с последнего козыря. 

— А работа? Маш? Ты же понимаешь, что я не смогу?

Ответ был жесткий и предсказуемый:

— Тогда выбирай. Пора бы уже понять, что сыновья важнее, чем работа. 

Павел Петрович вздохнул и отправился искать студентов. 

Они сбились в стайку неподалеку от процедурной, стояли, крутили головами, два мальчика и девочка, салаги.

— Ну, давайте знакомиться, — бодро начал он. — Меня зовут Павел Петрович Козырев. Заведующий отделением детской онкологии. Начнем обход, а после погоняю вас немного по материалу, поспрашиваю. Прощупаю, так сказать, чего вы стоите, отыщу слабые места. 

Студенты робко заволновались. 

— А вот бояться нечего. Любое слабое место починить можно. Для этого мы с вами и встретились. 

У самого Павла Петровича слабых мест не было. Так он считал до недавнего времени. Детский онколог, чтобы не сойти с ума, должен выстраивать границы. Между семьей и работой, между собой и пациентом. Между жизнью и смертью. Он даже придумал этакую схему и всегда рисовал ее студентам на первом занятии.

На схеме условный человечек держит в правой руке шприц, а в левой – воздушный шарик. 

— Если две ваши руки встретятся, шприц проткнет шарик. В результате — ни полетать, ни уколоться. То есть и свою жизнь разрушите, и чужую не спасете. 

Обход шел своим чередом, студенты задавали дельные вопросы, нескольких детей можно было готовить к выписке. 

Оставалась Муся.

Павел Петрович остановился у последней палаты.

— Муся Крылова, одиннадцать лет. Глиобластома. Были испробованы следующие… Неоперабельна. Готовим к выписке. 

Было видно, что студенты потерялись в терминах, и к тому же устали, четыре часа без перерыва, диагнозы, названия лекарств, процедур. И вдруг — готовим к выписке. Девочка-студентка недоуменно уставилась на Павла Петровича. 

— И что же дальше?

— Остается под наблюдением участкового. Паллиативное лечение. Через пару месяцев пригласим на повторное сканирование. Но не думаю, что приедет, там отец-одиночка, брат-наркоман, социальный случай. Заходим?

Он кивнул в сторону палаты, но девчонка не отставала.

— Выходит, никакого лечения?

— Опухоль неоперабельна. Еще вопросы?

Вопросов больше не было, он открыл дверь, и все четверо зашли в палату.

Муся стояла на коленях на кровати, смотрела в окно.

Услышав, что дверь открывается, повернулась, увидела Павла, заулыбалась.

— Здравствуйте, Павел Петрович, а я вас ждала.

— И я ждал, когда до тебя дойду. Ты сегодня у нас последняя. Вот, гостей к тебе привел, Муся. Прошу любить и жаловать.

Муся слезла с кровати, со всеми поздоровалась, уселась, сложила руки на коленях. 

— Вы им уже про меня рассказали? 

— Да.

— Понятно. 

Она скорчила смешную рожицу.

— Я скоро домой возвращаюсь. У нас дома, знаете, какая весна? Настоящая, не то, что у вас, в городе. Такая, что облака сами в дом заходят, а цветы, наоборот, выпрыгивают из сада - и давай по улице шагать, раз-два, раз-два, как солдатики в разноцветных мундирах.

Если бы я только могла про нашу весну всем на свете рассказать… Тогда много хорошего бы случилось. Потому что, если про весну думать, про всякую ерунду и не вспомнишь, правда же?

Студенты смотрели на Мусю во все глаза.

Павел Петрович уселся на кровать рядом, взял Мусю за руку.

— Мусенька, я очень рад, что ты в свою весну возвращаешься. И помни, через три месяца контрольный скан. Привезет тебя отец?

— Наверняка. Он у меня молодец. Пока справляется. 

Муся поглядела на доктора озорными глазами.

— Павел Петрович.

— Что, Мусенька?

— А через три месяца кто будет мой доктор?

— Отчего ты спрашиваешь? Я, конечно.

— Но вы же в Хайфу уезжаете.

Тут-то шприц и проткнул шарик.

— Муся! Кто тебе такую ерунду сказал?

— Никто. Я сама знаю. 

Девочка посмотрела на доктора укоризненно.

— Я же рассказывала вам, что вижу некоторые вещи. А вы не верили. 

Через месяц Паша, Маша и трое мальчишек гуляли по Бахайским садам.

— Поглядите на эти цветы, — говорил Паша, показывая на пышные, мирные склоны, — они похожи на солдатиков в разноцветных мундирах.

Глава третья. Муся

На белой двери повесили новую табличку:

«Нина Афанасьевна Бочко. Заведующая детской онкологией.»

Муся постучала, заглянула, поздоровалась, вошла.

— Здравствуйте! — Нина Афанасьевна заглянула в карту, — 

Маргарита Крылова. У вас, как я понимаю, сегодня было плановое обследование. 

Муся удивилась, что доктор ее называет на вы, но ничего не сказала. 

Она уселась на стул и принялась разглядывать белоснежную блузку, застегнутую под самое горло, и уставшее лицо с брылями над воротничком. 

— А где ваши родители, Маргарита? 

— У меня только папа. И брат проблемный. Папа за дверью ждет. Позвать?

— Да, конечно.

Муся встала, открыла дверь, махнула отцу. 

Он вошел в кабинет бочком и смущаясь. 

— Итак, — начала говорить Нина Афанасьевна. — Сегодняшнее обследование показало…

Тут Муся ее перебила.

— А вы тоже скоро от нас уедете?

— Что? — та сбилась, посмотрела на Мусю осоловелыми глазами.

— Я спросила, вы тоже скоро от нас уедете? За сыном, в Тбилиси? Как собирались? И правильно. А мужа не слушайте. 

Муся состроила сердитое лицо, заговорила басом:

— И прекрати портить сына. Пора ему мужчиной становиться. Сколько можно нянчиться с этим оболтусом. Сбег, понимаешь ли, от специальной военной операции. А воевать кто за него будет? Пушкин?

Нина Афанасьевна сначала покраснела, потом побелела, задохнулась, ничего сказать не смогла, схватилась руками за воротник блузки, пуговица-жемчужинка — р-раз — и отлетела. 

Муся вздохнула.

— Мужчины — они такие. Часто ошибаются. Нам за ними глаз да глаз нужен.

И она посмотрела ласково на отца, а тот ей улыбнулся в ответ, потом обратился к Нине Афанасьевне.

— Вы, доктор, не обращайте внимания. Муся у нас странная. Но добрая. Мы ее очень любим. Так что там с обследованием?

Нина Афанасьевна почувствовала себя уверенней, принялась быстро сыпать научными терминами, будто горох просеивала, при этом старалась на Мусю не смотреть, отец кивал, улыбался немного жалко, ничего не понимал, а переспросить стеснялся. 

Под конец, после фразы докторши: «Вопросы?» он повернулся к девочке:

— Муся?

— Вопросов нет, — бойко отрапортовала она и снова обратилась к Нине Афанасьевне:

— Так что даже и не раздумывайте, езжайте. Севочка ваш сразу за ум возьмется, на работу устроится. 

Та только рот открыла, ничего не сказала.

Потом Муся взяла за руку отца, пошла к выходу, на ходу бросила:

— Следующее обследование через три месяца? Как всегда? Мы приедем.

Через три месяца отец привез Мусю в инвалидной коляске. 

На кабинете не было никакой таблички.

За столом сидел мужчина среднего возраста с рыбьими глазами. 

— Крылова? Заходите. Тэк-с-с… 

Он принялся листать историю болезни.

— Боли? Обмороки? В глазах двоится?

Муся молчит. Отец тоже.

Мужчина смотрит на них, нетерпеливо шевелит белыми длинными пальцами. 

— Ну? Я слушаю?

— Вы не слушаете, — медленно отвечает Муся, смотря куда-то сквозь него. — Вы думаете сейчас о другом. 

— Что? — тот даже подскакивает в кресле.

— Вы думаете о том, как быть с теми лекарствами. 

— С какими еще лекарствами?

— С теми, которые вы взяли потихоньку из отделения и перепродали. 

Муся поворачивается к отцу:

— Пап, пойдем, а? Он мне не нравится. И не хочу его предупреждать, чтобы он не садился за руль тринадцатого ноября. 

Они выходят, человек, похожий на рыбу, сидит и беззвучно то закрывает, то открывает рот. 

Еще через три месяца отец зашел к Мусе в комнату. 

Та лежала на кровати, смотрела в окно. 

— Мусенька, как дела?

— Хорошо.

— Ты помнишь, нам на следующей неделе на плановый осмотр в Москву ехать.

— Не поедем, пап, у них все равно аппарат сломался. А нового теперь долго не будет. Зачем просто так мотаться?

— С доктором бы поговорили.

— С тем рыбным консервом?

— Почему же консервом?

— Не знаю. Он мне не понравился. Нет, не хочу. 

— Может твой Павел Петрович вернулся?

— Не вернулся. Он иврит учит.

— Ну может эта, как ее… Афанасьевна?

— Она в Тбилиси сейчас. 

— Нельзя нам без доктора.

— У нас теть-Паша есть. Участковая медсестра. Та, что уколы приходит делать.

— Кстати, про уколы.

— Да.

— Не так много осталось. В аптеке больше не выдают. Говорят, что морфий кончился. 

— Ничего, я уже с Костиком договорилась.

— А причем тут Костик?

— Костик очень даже при чем, между прочим, он у нас молодец. 

— Вот как. Отчего же я про это не знаю?

— Теперь знаешь. Пап, а пап?

— Что рыбка моя?

— Ты же помнишь наш уговор?

— Помню. Не надо про это, Мусенька. Не расстраивай себя. И меня тоже. Может, все еще обойдется.

— Не обойдется. Все идет своим чередом. И ты это знаешь. Главное не забудь — рядом с мамой чтоб. Ты уж упроси там этих. Копальщиков. Ладно?

— Ладно. 

Они еще долго сидят молча, взявшись за руки. 

Дверь хлопает, слышны шаги.

— Костик, Костик пришел! 

В комнату заходит хмурый подросток. 

— Всем привет.

— Привет, Костик! Принес?

— Вот.

Он достает из-за пазухи сверток. 

— Тут на месяц должно хватить. Потом дальше думать будем.

— А ты как же?

— Я завязал. Мы же договорились, ты помнишь? 

Отец смотрит на него, ничего не говорит, качает головой, уходит.

— Что, — ухмыляется Костик. — Ты ему рассказала?

— Пришлось. Да он и так, я думаю, догадывался. А ты молодец. Теперь у тебя все хорошо будет. Я знаю. 

— Ты, я смотрю, все знаешь?

— Ага. 

Он садится рядом с сестрой, оба смотрят в окно, на закат.

— Расскажи мне еще раз, — наконец просит Костик. — Про меня. Ты так интересно рассказываешь.

Муся кивает, довольная, принимается рассказывать. 

Но это — уже следующая история.