Нищий
...уже двадцать лет хожу этим маршрутом. Потому что другого нет. Десять минут, восемьсот шагов – и я у себя в кабинете, начинаю рабочий день. Вверх по проезжей дороге, мимо соседских домов, до небольшого торгового цетра. Дальше направо, через две парковки – магазина «Автозона» и одноэтажной поликлиники с диковинным названием «Сначала пациент». Как будто должно быть иначе. Оттуда рукой подать до красно-кирпичных зданий НИИ. Финишная прямая проходит сквозь институтский кампус, где часто попадаются знакомые лица, сигналят приветственно автомобили.
До ворот института народ все больше случайный, разномастный и разноперстный. У торгового центра – нищенствующие черные мужики, как попало одетые, бормочащие что-то несуразное про себя. Рядом с «Автозоной» – мексиканские подрядчики на гигантских пикапах или проштампованных рекламой фургонах. У «Пациента» – скрытый лицевыми масками озабоченный люд, для которого клиника без предварительной записи – единственный способ увидеться с доктором. Весь короткий путь прохожу быстро, поглядывая изредка по сторонам пересекая дороги, ни с кем не общаясь.
Как-то утром, обходя здание торгового центра, чуть было не наткнулся на одного из бродяг, расположившегося на ступеньках перекурить. В грязной фуфайке без пуговиц, драной шапке, с темным как уголь лицом, обросшим клочковатой бородой, он выглядел жутковато. На удивление, бомж тактично подвинулся, уступая проход и извиняясь. Я поблагодарил, встретившись на секунду взглядом с его кроткими, настороженными глазами. Замечал его и позже, на том же месте, снующего взад-вперед, будто размышляя над чем-то, или шмалящего какую-то дурь.
Вскоре похолодало, с утра робкий морозец пощипывал лицо, руки. Однажды, вспомнив черного мужика с добрыми глазами, я захватил с собой из дома теплую куртку: от меня не убудет, а ему, может, пригодится. Он было отказался вежливо, но тут же, сообразив, взял. Благослови тебя Господь, сказал, посерьезнев. Все бездомные так благодарят, больше им нечего предложить взамен. Понимают, что людям надо. И тебя тоже, ответил ему на ходу уже, не продолжая разговор.
Через пару дней, возвращаясь с работы, встретил его снова, размахиваюшего руками, толкующего с невидимым собеседником. Куртка была на нем, хоть и основательно потертая, измазанная краской – хорошо, стало быть пригодилась.
Непрошеные гости
Звонок. Иду открывать. С наружной стороны, на двери черным по белому нанисано: не беспокоить. Обычно звонят только наглые или бестолковые. Пес, взглянув настороженно на меня, тоже шлепает к двери. На крыльце две черноволосые женщины с крючковатыми носами, одна из них постарше, за пятьдесят. В руках держат светло-фиолетовые брошюрки. У дома припаркован внедорожник. Ясно: либо сектанты какие-нибудь местные, либо еще невесть кто. Если нажали кнопку звонка, выходит, чувствуют себя вправе.
Чем могу помочь, спрашиваю по-английски. Типичная заготовка для обращения к незнакомому человеку. Мне лично нравится: вежливо и подразумевает добрые намерения.
– Ви вьедь говорьите по-русски? – обращается ко мне та, что постарше. Ну вот, землячки объявились. Пошуровали в интернете, разыскали меня – в общем, домашнюю работу сделали. И приперлись в выходной день решать свои проблемы или выполнять поставленные неведомым коллективом задачи. – О, продолжаю по-английски, якобы сконфуженно глядя на них, – извините, но гудбай. И прикрываю дверь. Молча поворачиваются, уходят.
Впечатление двойственное. Сколько раз говорил себе: не открывай незнакомым людям. Никчемные беседы, ненужные знакомства, смущенные отказы от всяческих услуг и предложений. Отвлекают, выбивая из колеи, сбивают с толку. Читал книгу, смотрел интересный фильм, да мало ли что! И вдруг, откуда ни возьмись, за порогом две странные тетки с таким курьезным для непрошеного визита поводом, как ограниченное владение русским языком.
Но кто знает, а вдруг они, уходя от дома, отряхнут от пыли ноги свои? Ну а как же тогда внедорожник? Не полагается.
Май 1999-го
…тысячи сербов собрались на площади Лафайета. С плакатами, большими и маленькими, парусящимися югославскими флагами. По людскому морю, из рук в руки, плывет маскарадный гроб с карикатурным виновником действа, в натуральную величину. Конные полицейские теснят народ крупами холеных жеребцов.
Кажется – еще немного, и ворвется разъяренная толпа в белый особняк за хлипким на вид забором, выдернет изнутри негодяя, пытающегося бомбардировками отвлечь внимание страны от своего распутства, схватит за грудки, встряхнет...
Такое складывалось впечатление. Ан нет. Не тут-то было. Покричали и, довольные собственной храбростью, разошлись – даже арестованных не было. Вот такая демократия: рви глотку, протестуй, самовыражайся − все равно ничего не изменишь. Проверено временем.
Снайперы
… в октябре 2002-го. Договорились с соседом поиграть в теннис в городском парке. Оба корта свободны, машин на парковке нет. Местные жители опасаются: уже две недели, как в городе расстреливают людей. Налетом, первых встречных, и по нескольку человек в день. Убивают бессмысленно и по-изуверски хитро − проездом, из снайперской винтовки. Полиция говорит, что стреляют из белого фургона, на ходу.
На днях тяжело ранили малолетку, приехавшего утром в школу с родителями − совсем рядом, в нескольких километрах отсюда. В грудь. Истекающего кровью, скорая домчала его в больницу. Там удалили селезенку, поджелудочную железу и кусок печени. Выжил кое-как, оставшись инвалидом на всю жизнь.
Озираясь, начали играть. Увлекшись, позабыли об опасности. Минут через двадцать напротив спортплощадки, игнорируя размеченные парковочные места, остановился белый фургон. Сосед, пропустив мою подачу, замер. Бежать было некуда: корт, как бойцовский ринг, огорожен высокой металлической сеткой с одной дверью − в сторону парковки. Медленно, словно держа нас на прицеле, фургон развернулся и укатил.
Бандитов поймали через неделю: двух отморозков, молодого и постарше, самих толком не разобравшихся в причинах этих варварских, бессмысленных убийств. Багажник их голубого шевроле марки «Каприз» был приспособлен под снайперскую лежанку. В людей палили сквозь небольшой глазок, просверленный сбоку от номерного знака.
Семь лет спустя: старший из душегубов казнен в тюрьме уколом ядовитого коктейля, замешанного в солевом растворе из барбитуратов и паралитиков. Восемнадцать лет спустя: младшему, подростку в далеком 2002-м, стукнуло 35. В тюрьме он женился и на фотографии улыбчив, упитан и беззлобен. По законам штата Вирджиния, где спокойно и размеренно проходит его отсидка, через два года он может выйти на свободу и...
Босс
...я у него в отделе больше 20 лет. Среднего роста, подвижный, сухощавый, с умными и проницательными глазами, он был всегда доброжелателен, ровен и приветлив в общении со мной. Академик и известный ученый, начисто лишенный чванливости и высокомерия. Звездная болезнь обошла его стороной. Но цену он себе знал и это бросалось в глаза. Редкое сочетание.
На собраниях лаборатории был говорлив, многословен: выразительное моложавое лицо, пепельные, не полностью еще седые волосы ‒ а уже восьмой десяток разменял ‒ уверенный и нестарый баритон…
И в его-то положении признанного научного авторитета, зачем-то близко принимал к сердцу все мелочные институтские передряги, непрекращаюшиеся проблемы с финансированием и вязкую, казенную бюрократию. Годы работы на федеральной службе приучили к дипломатичности и оглядке. Но, по-видимому, это ему давалось нелегко.
Иногда бывал откровенен со мной, рассказывал о семье. Жаль, тогда не пришло в голову записать, теперь подзабыл. Его родители иммигрировали из Литвы; кажется, сразу после войны. ‒ Знал бы ты мои настоящие имя и фамилию, - говорил, ‒ не поверил бы своим ушам. Помнил руки своего отца, труженика: большие, сильные, не чурающиеся любой работы. Отец его жил долго, сотню лет разменял. Да и мать за ним поспевала, не пережила ли отца? Первое поколение иммигрантов ‒ двужильное, живучее, готовое ко всему…
А босс ушел относительно рано, только за восемьдесят перешагнул. До последних дней на работе. Но уже болел чем-то серьезным, подробностей никто в отделе не знал. Жена приглядывала за ним и в институте: высокая, прямая, с неподвижным лицом. Ковидную лихорадку не застал ‒ сказать «к счастью» - язык не поворачивается. Может, и выдюжил бы, как знать, хотя покосило многих.
Лили и Йозеф
…наши добрые соседи по лестничной клетке в середине 90-х. Йозеф ‒ всегда приветливый, общительный, немного рассеянный, простодушный. Лили ‒ цепкая, сообразительная, остроумная. Оба тогда были в летах, под семьдесят.
В 1944-м, шестнадцатилетней, депортированная фашистами из Венгрии, Лили пережила ад нацистского Аушвица, чудом уцелев до освобождения концлагеря советской армией. Лагерное клеймо на ее левом запястье поблекло со временем, но цифры проступали отчетливо, сберегая мучительную память. Йозеф выжил в трудовом концлагере профашистского венгерского режима. Они не любили рассказывать о тех страшных годах. Слишком много горя там было запечатлено.
В семидесятых иммигрировали в Америку, уже из Восточной Германии, где Йозеф был ведущим тенором известного оперного театра. Зачем уехали с насиженного места, с маленькими детьми? Сейчас не вспомнить, а тогда постеснялся спросить. Лили говорила с недоброй усмешкой, что брат, мол, позвал Йозефа сюда, вот и решили перебраться.
В Америке его брат, владелец строительной компании, устроил Йозефа в свою фирму простым рабочим-отделочником. Как сейчас вижу его усталого, в потертом комбинезоне, грубых башмаках из чертовой кожи, деревянным рундучком с инструментами, выбирающегося медленно из кабины пикапа, жмушего руку подвезшему его товарищу… Лили сидела дома, вела их небольшое хозяйство – двухкомнатная квартирка, делов-то – читала днями напролет, готовила, смотрела телевизор.
Встретив как-то мою беременную, тогда еще супругу, указала пальцем на ее округлившийся живот: – Нянечку не ищи, за ребенком буду смотреть я. Попробуй тут возрази! И приглядывала за дочкой целый год, за мизерную плату, установленную – безоговорочно - ею же самой.
Ближе к немощной старости Йозеф и Лили перебрались в один из пансионатов еврейской общины, под круглосуточный присмотр, хотя и без медобслуживания. Богатые дети звали к себе, в Калифорнию, но старики отказались – не хотели стеснять, да и привыкли летовать одни, содержать себя. Крошечная двушка, меньше их прежнего жилиша, первый этаж, игрушечный дворик для прогулок, самодеятельность, кинофильмы и артисты-филантропы по выходным…
Первой ушла Лили, когда ей было уже за восемьдесят. Она всегда казалась более хрупкой, болезненной, чем полноватый, но энергичный Йозеф, переживший ее на десять лет. Нелегкие судьбы, вобравшие в себя так много горя, мытарств и, хочется думать, простого житейского счастья.
Сторонний взгляд
...порой думается: любить эту страну интимно, всей душой, может только родившийся здесь человек. Фанат американского футбола, иными словами. А большинство не забывает родные осины, даром что приживаются тут, детьми обзаводятся, в верности клянутся, получая гражданство... Не могут Родину из сердца вырвать. Дедов своих забвению не предать.
Откуда бы они ни приехали сюда – из Азии, Африки, бывшего СССР, Европы, Ближнего Востока, Мексики, Южной Америки – многие здесь остаются собой, по духу и родству, лишь окружающая их среда меняется на более приемлемую для существования. Живут и подпитываются своим прошлым, проведенным на родине.
И когда где-нибудь в тридевятом царстве затеивается очередной блицкриг или цветная революция, неудивительно, что здесь всегда находятся люди, утекшие в Америку из той горемычной страны. И они сочувствуют своим, переживают, когда об их малую родину вытирают ноги.
Слуги народа
...Потом было общеинститутское собрание. Переполненная аудитория центрального корпуса гудела, как пчелиный рой. На входе ко мне подошел, улыбаясь и сверля доброжелательно глазами, неизвестный мужичонка годов около шестидесяти пяти и выставил приветственно руку. Я озадаченно пожал ее. «Добро пожаловать и наслаждайтесь своим днем», ‒ в буквальном переводе на русский произнес он, явно не ожидая моего ответа и тут же переключившись на следующего за мной человека. Как потом оказалось, мужичонка был местным конгрессменом, спустившимся «в массы» перед выборной кампанией.
Любопытно, что в ходе выборов кандидаты ругают друг друга почем зря, чуть ли не матом, обливая грязью с головы до ног. Послушай их ‒ так оппоненту прямая дорога в кутузку. А побеждает в итоге тот, кому заинтересованные «вкладчики» отвалили большую сумму денег: на саморекламу, поездки по стране, аренду залов и стадионов, время на телевидении, оплату клеркам, адвокатам, речеписцам... Просто, рентабельно и обоюдовыгодно. Выкарабкаться наверх таким манером может кто угодно. Часто это кадры с «говорящими» лицами: на физиономии написано, что плут, ан нет, глядишь и пролез, и переизбрался.
Добравшись до власти, степенеют, обрастают полезными связями и, конечно, обогащаются: имея ранний доступ к важной информации, когда любое их слово или намек могут встряхнуть «свободный» рынок, фарцуют под шумок сами или делятся секретами с приспешниками.
В целом же они ‒ весьма обыкновенные люди с хорошо подвешанным языком, «бубнящие головы», для которых политика не что иное, как способ заработать деньги и осуществить американскую мечту.
Семья народов
Стою в одной из очередей большого продуктового магазина «Shoppers» расплачиваться за покупки. Человек пять впереди меня, столько же примерно маячит сзади. К соседней кассе, пока еще закрытой, подходит черная тетушка средних лет, в фирменной накидке с именным жетоном на груди. Возится, готовя аппарат к работе.
Люди в моей очереди внимательно следят за женщиной, надеясь вовремя переметнуться к ней со своими тележками. Наконец, кассирша привела нехитрое хозяйство в порядок и, вскинув голову, неожиданно обратилась именно ко мне: «Сэр, проходите пожалуйста».
Уточнив, меня ли она имела в виду я, вслед за ее подтверждающим кивком, перебрался к соседней кассе и начал вытаскивать из тележки продукты, раскладывая их на черной ленте конвейера. За спиной послышалось возмущенное бормотание недавних компаньонов по длинной очереди, смысл которого сводился к вопросу, «почему он, а не я». Кто-то подытожил: да потому что он белый.
Я оглянулся: действительно, все в покинутой мною очереди были, используя расхожий эвфемизм, «людьми цвета». «Да мне по фигу, ‒ обратился я к ним, ‒ я же не напрашивался». Вполне естественно, что на английском это звучало гораздо вежливее, потому как зачем лезть на рожон? Но смысл был примерно такой.
Тетушка, однако, и бровью не повела. «Стой где стоишь и не бери в голову» (take it easy, на скупом языке оригинала). Интересное кино… Может, у нее примета была ‒ начинать рабочий день с белого человека? Но а как же….
Семья народов-2 или Пошел Вон
… к слову, про кино: в один из выходных, доковидных еще дней, попался нам случайно на глаза фильм с номинациями на Оскар и гостеприимным названием «Пошел вон». Копнуть интернет поглубже - времени не оставалось: сеанс через полчаса, до кинотеатра ехать минут двадцать, не меньше. Билеты куплены, идем с женой к одному из вместительных залов, полупустых в обычные, непремьерные показы. В мягком, неярком свете, вглядываясь, с удивлением обнаруживаем, что на сей раз большинство кресел занято. Наблюдательная жена шепнула в ухо: все черные.
Пробираясь к нашим местам, осматриваюсь. Действительно: в просторных, раскладывающихся как шезлонги креслах залегли с громадными пакетами воздушной кукурузы и литровыми пластиковыми стаканами пепси кинозрители, все как один афроамериканских, так сказать, кровей. Весьма странное единодушие, ‒ промелькнула мысль, ‒ что-то здесь не так с этим фильмом. Окрестность у нас, считай, интернациональная, всего поровну намешано: черной, белой, азиатской, индийской, латинской кухни… Ну и при массовом скоплении народа соответствующий расклад. А тут на тебе, как сговорились. Ладно, думаю, посидим-поглядим, а там уж по обстановке.
Начало фильма воодушевило: вполне адекватные ребята, черный парень и белая девушка, студенты, едут в пригород навестить ее родителей. Переглянулись с женой: можно смотреть. Но не тут-то было, у фабрики грез свои планы на этот счет. Голливуд знает, чем народ кормить. В родительской усадьбе к их приезду собирается многочисленная компания белых вурдалаков, алчущих на лотерейной основе заполучить крепкое черное тело ничего не подозревающего молодого человека. Для трансплантации в него чужого ‒ «белого» ‒ мозга. Вряд ли имеет смысл пересказывать весь фильм. Сюжет его довольно прост: фронтальная охота белых монстров на черного храбреца, умного и находчивого.
Глаза окружающей нас публики горят, килограммы попкорна уничтожаются с поразительной быстротой. Реки пепси мельчают под всасывающие звуки гидронасосов. Вполне очевидно, что картина угодила в десятку, умело нащупав в предсказуемых слоях общества коллективные зоны воздействия. Иными словами, мнение режиссера и зрителей о сатанинской натуре белых людей абсолютно идентично.
Нам неловко. Подкрадывается чувство западни, как в фильме, только наоборот. За ним приходит ощущение скверны, неприкрытого расизма, выдаваемого за что-то другое ‒ сатиру? глумление над прошлым? или настоящим? Мы, не сговариваясь, встаем. Проталкиваемся, извиняясь, через ряды ног, выходим из зала. На улице еще светло, голливудский бред отступает как кошмарное сновидение.
По задумке чернокожего режиссера-постановщика, юмориста-шутника по сценическому амплуа, да и по отзывам с готовностью откликнувшихся кинокритиков, фильм наглядно воссоздает институт рабства в стране. Смотрите, мол, бледнолицые, и помните, что вы учиняли с нами с момента основания государства и как по-дьявольски ухищренно продолжаете пить нашу кровь сегодня.
Что привело народ в кинотеатр? Американская патологическая любовь к «ужастикам» или закоренелая неприязнь (ненависть, отвращение?) к белому населению страны? Чему послужит этот мутный фильм? Сблизит ли он людей или еще больше разъединит их? Ответ, на мой взгляд, предельно ясен. Но стремление угодить...
Впрочем...
… много всего пережито тут, и хорошего и плохого. Обо всем не рассказать. Да и стоит ли? Каждый день приносит с собой что-нибудь новое, в сети или наяву. Одно безотчетно сохраняется в памяти, другое ‒ отторгается, блекнет. Высвобождая место для завтрашних… впечатлений?
Добавить комментарий