А робким Пафнутий Акакиевич был потому, как опасался, что кто-нибудь догадается, будто прячет он в себе другого человечка. В какой-то момент Пафнутий Акакиевич решил отказаться от того человека, которого прятал, а бывало уставал не быть самим собой. К тому же этот человек не мог принести ему ни копейки в его бедность.
В какой-то момент он сжег все им написанное и решил уехать в страну Америка, привлекавшую его знаменитой «американской мечтой». Пафнутия Акакиевича подхватила волна американского золотоискательства.
Он затеял «игру в поддавки». Ему это было не сложно, ибо вся жизнь его была такой игрой – мол, делайте со мной всё что хотите, а я буду стоять на своем.
В редких минутах общения с другими Пафнутий Акакиевич производил впечатление человека судьбой забитого и незначительного, бесперспективного и потому неинтересного, что его устраивало, давая возможность все равно что снимать скрытой камерой потенциальных героев его сочинительства. И наш новый американец решил наподобие Иванушки нырнуть в горящий котел, собираясь выйти из него богатым принцем.
Ему нравилось писать рассказы с вымышленными сказочными героями, как он сам об этом выражался, «крапать фантазии на бумаге». Где-то внутри его было тёплое ласковое местечко уверенности, что «придёт время, и они меня полюбят».
Он также любил писать о кораблях-парусниках. Его увлекали их лебединые полёты в страны дальние, заморские. И сам маленький Пафнутий Акакиевич воображал себя андерсеновским лебедем на Больших Озёрах среди себе подобных.
Он служил секретарем-архивариусом при министерстве здоровья, запутывался в обилии бумаг и тихо их ненавидел.
Никто не публиковал фантазии Пафнутия Акакиевича, а время шло, и стукнуло ему за сорок. И перо его слабело, и уверенность бледнела, и лебеди на Больших Озёрах тускнели в дали непреодолимой, и Санкт-Петербург стал ему не мил.
И так, купив себе необходимые бумаги, что само по себе было поступком отчаянной храбрости, на черном рынке, решил он отправиться в путешествие. Обновить себя и, может быть, изменить судьбу.
Третья волна эмиграции захватила Пафнутия Акакиевича, и после большой и мучительной бумажной волокиты получил он право на отъезд. Без денег и архива, который он ритуально сжег, ибо не получил права его вывезти, Пафнутий Акакиевич отправился в свой лебединый полет через дальние страны, достигнув страну обетованную Нью-Йорк, Америка.
***
Нехватка английского языка его поначалу удручала, но он терпеливо высиживал часы на курсах, рядом с молодежью, питаясь на эмигрантское пособие и живя в приюте для бедняков. Он изучал язык упорно и быстро, в приливе новых сил и надежд. Также посещал школу банковских наук, и через пару лет он уже сидел на окошке теллером одного из банков в районе Уол-Стрит, куда брали эмигрантов на низкие ставки, чтобы не платить много. Всё-то у него шло по плану. Но таинственный голосок внутри уже попискивал морзянкой предупреждение о том, что слишком легко ему удалось выйти на старт новой жизни, что кризис впереди. И что он забыл нечто важное. Как если бы ему был доверен ценный груз, а он отнёсся к этому пренебрежительно, игнорируя чью-то волю свыше, и лебеди на Больших Озёрах почернели от авитаминоза, пока человек внутри Пафнутия Акакиевича не заговорил в полный голос об ожидающем его вскоре большом несчастье, если он не опомнится.
Банк, в который попал Пафнутий Акакиевич, был конгломератом разных национальностей с разным цветом кожи и акцентом, а также темпераментом. Пафнутий Акакиевич, будучи занят переговорами с своим внутренним человечком, не особенно этим интересовался, по принципу «лишь бы его не трогали». Тем более что ему очень повезло. Его взяли на постоянную работу. В его департаменте было много народу, мечтающего о статусе постоянного, и Пафнутий Акакиевич незаметно для себя включился в борьбу конкурентов.
Пафнутий Акакиевич любил цифры, относился к ним почтительно и ошибок делал мало и исправлял быстро. Он принимал чеки и банковские бумаги вежливо, изучая внимательно. И никогда не создавал очередей у своего стеклянного окошка. Начальство любило Пафнутия Акакиевича за неприхотливость и робость, всегда согласного работать сверхурочно, что обычно в этом банке не оплачивалось. Тем вызывал он зависть и невежливость со стороны штата непостоянных, кому по истечении срока найма грозила опасность оказаться безработными.
Против ничего не подозревающего Пафнутия Акакиевича организовался невидимый фронт его злопыхателей. Его следовало убрать. Точка. И занять его место постоянного. Точка.
Пафнутий Акакиевич продолжал, когда к его окошку не было наплыва посетителей, наблюдать в воображении полёт белых лебедей на Больших Озёрах, когда он начал замечать, что лебеди чернеют и выглядят больными. И стало Пафнутию Акакиевичу тоскливо. И навестила его прежняя хандра санкт-петербургского архивариуса с мечтой о белом полёте. Он вдруг заметил, приглядываясь, что его здесь не приняли и что его ненавидят. И стало Пафнутию Акакиевичу страшно. Но, еще не веря своему, быть может, только воображению, Пафнутий Акакиевич встрепенулся и отмахнулся от страхов, как если бы он услышал заботливый голос своей давно умершей матушки: «Ах, вечно ты что-нибудь придумываешь».
Однако, как-то вечером, после сверхурочных, Пафнутий Акакиевич вышел из банка на площадь Либерти и отправился домой, в свою неприметную и неприхотливую квартирку не так уж далеко от банка, пешком, чтобы испарилось напряжение делового дня. И следовало подумать о вестях с Больших Озёр, где популяция чёрных лебедей угрожающе увеличивалась.
Неожиданно кто-то, подойдя к нему со спины, опустил тяжелую ладонь на его хрупкое плечо. Он обернулся и получил устрашающий удар в скулу от большого и маслатого чёрного парня, отчего рухнул на каменную мостовую площади, безнадежно потеряв очки, но всё же узнав теллера по соседнему окошку и двух других пуэрториканцев «на стрёме».
Пафнутий Акакиевич пробовал сопротивляться, закрыв лицо ладонями, но ощутил пинок в живот, опрокинулся на спину и захлебнулся болью. Лёжа на спине, он опознал свою полную беспомощность и в ужасе следил за занесенным над его открытой для удара грудью сапогом. Как будто парень готовился вспрыгнуть ему на ребра и растоптать врага с удовольствием. Пафнутий Акакиевич ощутил свой конец и больше не сопротивлялся. Шок убил в нём волю к жизни. Но почему-то парень замер с занесеннным сапогом, потом лягнул его со всей силы в бок и ушёл к ожидавшим его компаньонам.
Собиралась толпа. Какой-то белокожий американец спросил его, не хочет ли он вызвать полицию. Пафнутий Акакиевич молчал, оглушенный, как будто бы он и не присутствовал там вовсе. Ему помогли встать и принесли сумку, отлетевшую в сторону. Почему-то Пафнутий Акакиевич побрел обратно в банк, где начальство всё ещё работало над общим для банка финальным балансом. Увидев его с залитым кровью из носу лицом и грудью и услышав о драке, зав его департамента немедленно позвонил в полицию. Они приехали довольно быстро, но площадь была уже пуста.
В больницу Пафнутий Акакиевич ехать отказался. Ему хотелось остаться одному. Вырубиться и ни о чем не думать. Что-то надо было понять ему, что-то, в чём он был виновен. Полицейские отвезли его домой, пообещав завтра отправить в банк рапорт о нападении на него сотрудников. Начальство было в растерянности.
Дома он свалился в постель со страшным кашлем. А утром не вышел на работу, несмотря на телефонные звонки из отдела кадров. Начальство просило его выйти на работу и вообще поговорить. Пафнутий Акакиевич отказался, своё упрямство противопоставив унижению появиться в растерзанном виде на радость врагам. Он был маленьким, но упрямым. Вместо этого он отправился в клинику, где запасся врачебным отчётом о последствиях избиения. Как то: сломанное левое ребро и бронхит с устрашающим кашлем.
Он вернулся домой, измученный клиническим обследованием, падая от изнеможения и отхаркиваясь кровью. Принял выданные ему лекарства и свалился на кровать, немедленно забывшись, даже не проверив, есть ли в холодильнике еда.
Ему снился сон про чёрных лебедей, атакующих дверь его квартирки, как если бы они могли поломать его замок, яростно отпихивая друг друга крыльями, с клёкотом из алых ртов.
Лекарства и слабость продержали его в забытьи до утра, до следующего звонка из банка с уговорами появиться на работе для выяснения отношений. Пафнутий Акакиевич запечатал в конверт полученные от клиники бумаги и спустился вниз на улицу отправить эти бумаги в отдел кадров.
Со всей этой вознёй Пафнутий Акакиевич оказался через какое-то время в врачебном отпуске, оплачиваемом банком. Избившего его парня уволили с работы, и соседи милостиво согласились приносить ему еду за определенную плату.
Пафнутия Акакиевича не покидал параноидальный страх. Ему грезился шорох чёрных крыльев у дверей и слышался злобный клёкот алых глоток.
Пафнутий Акакиевич заподозрил что сходит с ума. Ему снились Большие Озёра на кровавом закате. И королевский Белый Лебедь, вплывающий с гордой осанкой и короной на лбу в оранжевый апельсин солнца и там таящий в священном огне.
Пафнутий Акакиевич вздрагивал и просыпался, и размышлял что такое неправильное в этой жизни он натворил, от чего терпит наказание. За что ополчились на него злые силы и где тот Белый Лебедь, который мог бы указать ему путь?
Одно ему было ясно: с тем, как это сейчас, должно быть покончено. Тихая гавань в банке, где он укрывался от судьбы, была большой ошибкой.
Пафнутий Акакиевич взял со стола у кровати большой служебный блокнот и на обратной стороне чистых от цифр и заметок листков начал неуверенно сочинять рассказ.
Прошли часы, и он втянулся в этот процесс лёжа, пока не отключился в усталый сон, незаметно для себя самого.
Ещё несколько дней Пафнутий Акакиевич продолжал свою рукописную фантазию о лебедях на Больших Озёрах и не решался перечитать то, что получилось.
Почувствовав себя лучше, Пафнутий Акакиевич заковылял к местной библиотеке и там арендовал компьютер перепечатать, что получилось. Ходил туда несколько дней, пока не закончил, с недоверием отнесясь к тому, что получилось, после такого труда над многострадальной его рукописью.
Дело было сделано. И Пафнутий Акакиевич чувствовал себя опустошенным.
В кофейной лавочке, где продавались среди прочих и газеты русские, Пафнутий Акакиевич нашел адрес «Нового русского слова» - русский ежедневник. И, ни на что не надеясь, организовал отправку своего манускрипта в редакцию по почте.
Еще через неделю Пафнутий Акакиевич получил короткую записку из газеты, где главный редактор восторженно интересовался: «Где вы пропадали? Вы же выскочили как из-под воды. Абсолютно профессиональная вещь. Приходите к нам познакомиться».
В конверте также был чек на шестьдесят доллар как первый гонорар. Был и постскриптум: «Вы очень талантливы. Но если вы будете продолжать так писать, вы умрете голодной смертью».
Пафнутий Акакиевич заплакал от восторга, не обратив особого внимания на постскриптум. Он взобрался в автобус и отправился на «Старый порт у Южной улицы», в «Музей парусников и яхт». И там, усевшись на втором этаже на веранде «Семнадцатого пирса» , уставился на прибрежный зеркальный небоскреб, сиявший отражениями чудес океанской бухты с доминирующим четырёхмастным парусником «Пекин» во главе.
И казалось Пафнутию Акакиевичу, что он видит отражение в зеркальных стеклах небоскреба старинного барка на приколе как могучего Белого Лебедя, вплывающего в порт на крыльях новой судьбы.
Февраль, 2023
Добавить комментарий