Ночью не поужинавшему Пете приснились лебеди, лепящие пельмени: сами в воде, на берегу перед каждым доска вся в муке, на ней тесто кусочками, справа миска огромная с фаршем, слева миска с пельменями. Лебединые шеи изящно красноклюво справа налево к доске и дальше — гора всё растёт, вот-вот обрушится.
Но этого он не увидел — проснулся. Мама с папой ещё не ложились и вполголоса — Петя слышал сквозь приоткрытую дверь, хотя ее и закрыл, — о нём говорили. Что говорили, в полудрёме не разобрал, сон назад потянул, и не было сил сопротивляться.
Петя спал крепко. Мама с папой, идя спать, к нему заглянули. Мама померяла температуру губами, и они дружно решили, что утро вечера мудреней, хотя оба к народной мудрости относились с нескрываемым подозрением.
Дверь в свою комнату на всякий случай оставили приоткрытой и, даже свет погасив, продолжали обсуждать, как Петю от тамошних родных лебедей оградить: никакие пельмени здесь не помогут, нельзя же ему запретить в интернет заходить, тем более с Ваней общаться, но то, что там происходит, давно за грань добра и зла перешло, тут и взрослый, ко всему привыкший, свихнётся.
— Сволочи, и Петьку они зацепили, — папа маме, угрюмо молчащей.
— Не только его и не только его поколение, — мама папе, угрюмо молчащему.
Так они, угрюмо молча, не высказав вслух, обменялись предчувствием: расти Петьке здесь и вырасти Питером — не Петром, а туда, домой, по крайней мере навсегда, никогда не вернуться.
Конечно, навсегда и никогда сталкивать никуда не годится, но что поделаешь, контекст безумия и не такое сатанински нашепчет, и не такое, дьявольски глумясь, продиктует, чертовски изгаляясь, под руку подтолкнёт.
Пока мама с папой полночи расположение грани на карте добра и зла обсуждали, к Пете во сне пельмени с лебедями вернулись, на этот раз, грань добра и зла явно переступив, о Петином возрасте безжалостно позабыв. В этом сне к ним медленно, осторожно, чтобы лебедей не вспугнуть, бешеные собаки причапали. Слюна с бешеных морд капала, мерзкими нитями свивалась, текла, брызгала во все стороны, словно фонтан на пригорке, там, где возле дома с колоннами белоснежные лебеди плавали. Что с лебедями случилось, во сне не было видно, но их участь была налицо: собаки передними лапами, бешено торопясь, лебедей, может, живых ещё ощипали: шеи дёргались белоснежно, клювы безвольно краснели; зубами лебедей на куски разорвали, в мясорубку швырнули, задними лапами по очереди, сменяя друг дружку, ручку крутили, потом — доска вся в муке и две миски, как будто ничего не случилось, как ни в чём не бывало, словно не взрывали плотину, всё белое: лапы, морды, слюной брызгая, пельмени и слова гнусные в оправданье лепили.
Когда утром Петя проснулся, мама, тотчас услышав, померяла ему температуру сперва губами, затем и термометром, после чего объявила: в школу сегодня он не пойдёт, они вместе — Пете со сна подумалось: в парикмахерскую — съездят к врачу, она сейчас насчёт очереди позвонит, потом папе, если сможет, он их отвезёт, если нет — закажем такси.
Пока мама всех на свете вызванивала, Петя решил: раз не идти в школу, то поваляться. Сперва по привычке обрадовался, подумав, что сегодня Ваня ему позавидует, но, поразмыслив, что поваляться, ясен пень, кайф, но не идти в школу ему не хотелось. Удивившись такому неожиданному повороту событий, такой невиданной новизне, стал размышлять, как всё-таки слонёнка назвать, тем более — давно задумал — их с розовым Фиби давно пора познакомить. Для этого — только сейчас пришло ему в голову — слонёнок слоновьего цвета должен Фиби, как никак старшему, первым письмо написать: представиться, ну, всё такое.
На другой бок от света перевернувшись, начал письмо сочинять, но дальше: дорогой розовый Фиби, спящий ночью на пуфике напротив кровати, в которой дома спал Петя, дальше этого ничего сочинить не успел, мама везде дозвонилась и, наспех чаю попив, они, встретившись по пути со знакомой большой и лохматой и поздоровавшись с ней и с хозяйкой, ехали в такси: папа был очень занят.
Своей очереди ждали не долго. Когда подошли к двери кабинета, из него вышел мальчик Пети постарше с папой совсем стариком, и в неё вошли девочка Пети, наверное, младше с мамой совсем ещё девочкой. Об этих превратностях судьбы Петя и размышлял, пока два близнеца точь-в-точь возраста Пети с двумя папами появились. Но об этой новой превратности Петя порассуждать не успел: девочка и почти совсем ещё девочка вышли — их очередь наступила. Не зная почему, входя, Петя на близнецов и пап обернулся, наверное, сожалея, что о них не дали подумать.
И впрямь, думать было совсем не ко времени: надо было на вопросы на чужом языке отвечать, что не всегда было просто. Спрашивая, врачиха, улыбку растягивая, если сразу не соображал, помогала, объясняя словами понятными. Вопросы по Петиному разумению задавала дурацкие, да ладно, вопросы — ещё ничего, лишь бы куда не просят не лезла. Та, будто Петю услышав, никуда и не лезла, только рот пошире ласково, как волк зайца в мультике старинном, его ещё мама с папой в детстве смотрели, попросила открыть и туда внимательно заглянула. Что увидела, не сказала, достала молоточек и начала стучать то по одной коленке, то по другой, будто звуки интересные извлекая. Потом попросила футболку с майкой поднять — послушала, попросила, закрыв глаза, сперва одной рукой, потом и второй кончик носа потрогать, одним словом, всякие глупости, и, наконец, его оставив в покое, повернувшись к маме, затарахтела.
В таком темпе такое количество слов, многие из них были совсем не знакомы — что врачиха маме о нём тарахтела, Петя не понимал, слушать её надоело. Отдельные слова, конечно, до него долетали: интернет, фантазия, воображение, одну фразу даже сумел разобрать: не преступает ли он грань между фантазией и реальностью? Это он, Петя! Что за грань? Что за врачиха дурацкая! Больше он к ней ни ногой.
Приняв решение, Пётр Петров — так на сей раз он к себе обратился — слушать совсем перестал: были дела поважнее. Главное — письмо слонёнка, которое утром ещё сочинял, но дописать не успел.
«Дорогой розовый Фиби, — начал в уме сочинять, — мой друг Петя о тебе мне много рассказывал. Я знаю, ты живёшь далеко, тебе сейчас грустно. Я надеюсь, мы с тобой когда-нибудь встретимся и будем крепко дружить: Петя, Ваня, ты — розовый, и я — обычно слоновьего цвета. Не подписываюсь, у меня нет пока имени, Петя всё думает, никак не может решить. Твой друг слонёнок».
Такое в уме сочинив, Петя думал-гадал, как бы не позабыть, пока доедут домой, и он, врубив комп, запишет. Пока думал-гадал, во-первых, его осенило: а чем плохо, если имя слонёнка будет Слонёнок? Ведь есть же имя Адам, хотя первого человека так просто и звали: адам, человек. Во-вторых, врачиха закончила тарахтеть, но рецепта никакого не выписала, что Петю обрадовало. Это было большой неожиданностью: раньше любой врач кончался какой-нибудь гадостью, а тарахтелка оказалась не такой уж и скверной, глупые вопросы и тарахтенье — с кем не бывает.
По дороге домой мама по телефону сказала папе, что ничего нового врач не сказала, подробно после ужина втроём обо всём поговорят. Петя понял: перед ужином — ужин испортить, во время — тем более. Правда, и после ужина можно что-то испортить. Но, по крайней мере, не ужин, а его для семьи ничего нет важнее. Так мама считает. Как он считает, Петя не знал, но в этом с мамою соглашался. Нет важней ужина или что-то всё-таки есть — об этом не думал. Никто его и не спрашивал.
Так или иначе, хотел того Петя или не очень, но после-ужина, по ходу ужина портя ему аппетит, наступило. Мамин-папин вердикт (это папа), решение (это мама) был (было) таким: врачиха сказала, Петя в полном порядке, но (это мама), однако (вслед за ней папа) он большой фантазёр, что само по себе и не плохо, но (однако) в его возрасте вещь довольно опасная. Поэтому, поскольку в интернете много разного ему пока не понятного и в его возрасте не безопасного, пользование интернетом следует ограничить пятью, ладно, десятью минутами в день. Врачиха предлагала на время интернет, особенно сейчас, когда у вас там такое, совсем запретить, но они делать это считают не вправе, контролировать время тоже не будут, на Петину (мама), на твою, Пётр (папа), сознательность полагаясь. Беситься с папой они пока тоже не будут, разве что тихо-спокойно — это мама, не понимающая, что так беситься никак невозможно. Папа с удивлением на неё посмотрел, но ничего не добавил, как всегда, когда при нём с мамой не соглашался.
Вот так.
Такие лебеди, такие пельмени.
Они думают, если он фантазёр и пишет письма от Слонёнка Фиби, который спит дома на пуфике, то у него, что, вырастет хобот? Подумал, представил и, наружу улыбаясь, про себя рассмеялся.
— Ты чему улыбаешься? — мама с папой вместе, одновременно.
Что на это ответишь? Сами должны понимать — пожал Петя плечами.
— Пойдём со мною, — мама на кухню его позвала.
— В шахматы хочешь?
Шахматы лучше кухни, это уж точно.
После того, как папа слона его съел, играть расхотелось, и папа предложил доску перевернуть: Петя за папу будет играть, а папа — за Петю. Потом папа-Петя сожрал уже Петиного-папина слона, и Пете опять играть расхотелось. Петя понял, что и папе в шахматы играть не охота, что и ему хочется вместе залезть в интернет, или, что ещё лучше, вместе беситься.
Но (однако) — нельзя.
По крайней мере, сегодня.
Добавить комментарий