Новая куртка одуряюще пахла кожей и скрипела при движении. Надя специально переминалась с ноги на ногу, наслаждаясь. Родной люгер удобно устроился под мышкой слева, надежно укрытый кожанкой. Даже жаль расставаться, но надо. На это задание с оружием ехать - полное безумие. Хотя без оружия она себя чувствовала голой.
Усмехнулась: «Мыслю как мужик».
За столом напротив сидел чекист - молоденький, усы только начинали пробиваться. На голове ежик, и сам похож на взъерошенного воробья - маленький, щуплый, но очень серьезный. Долго рылся в бумагах, сверяя чернильные закорючки. Надя его не торопила. Наслаждалась лучами июньского солнышка, пробивающимися через открытое окно, вдыхала запах кожи и чуть не мурлыкала от удовольствия.
- Зинина Надежда Петровна? - произнес, наконец, чекист, обмакнув перо в непроливайку и аккуратно записывая имя.
Она кивнула, продолжая жмуриться на солнце.
- Как желаете идти? Вдовой?
От удивления Надя напряглась. Надо же! Теперь по такому вопросу ее мнение спрашивают! А раньше в приказном порядке: пройдемте на минус пятый. Впрочем, раньше ей и задания ставил не Феликс Эдмундович.
Задумалась. С одной стороны - ехать далеко, есть риск не успеть за полторы недели обернуться. С другой - Карло - это не хрен собачий. Да, он уже пять лет не живет в России, да, он никто, но... если Феликс Эдмундович сказал: опасен, - значит опасен. Председателю ОГПУ виднее. Сбрасывать со счетов матерого волка Надя не станет.
- Вдовой, - произнесла она, с удовольствием наблюдая округлившиеся глаза чекиста-воробья. Его мысли читались, как раскрытая книга: какое же у нее задание, если рискует спускаться на минус пятый?
Тем не менее, постарался не выдать удивление, и чуть хрипловатым голосом произнес:
- Пройдите в бункер. Это...
- Спасибо, я в курсе, - перебила Надежда, поворачиваясь к узенькой дверце в дальнем углу комнаты.
Воробей выскочил из-за стола, засуетился, перебирая тяжелую связку ключей. Запнулся, чуть не уронил, но нашел нужный. Надя из-под прикрытых ресниц наблюдала эту сцену, откровенно веселясь в душе. Наконец, толстая металлическая дверь плавно отворилась, дохнуло холодом, и чекистка, махнув на прощание, зацокала каблучками по каменным ступеням.
Сколько раз уже тут ходила? Пятнадцать? Двадцать? Не так много, как некоторые, но достаточно, чтобы перестать бояться процедуры.
Первый кордон - металлические прутья, за ними два охранника, как положено по инструкции. Мрачные, суровые, как и само подземелье, как и тайна, которую охраняют.
Просунула удостоверение через толстые прутья. Его долго рассматривали при свете тусклой лампочки, вернули. В этом молчаливом царстве раздавались лишь щелчки замков и звуки поднимаемых решеток. Одна, вторая, третья... Проверка, партбилет члена РСДРП с 1915 года, решетка, проверка, удостоверение сотрудника ОГПУ с 1923 года, решетка, проверка, вкладыш допуска на минус пятый с 1919 года, решетка, проверка...
Вот оно: круглый зал с множеством дверей. Ее встречали. Незнакомый охранник провел в медицинский кабинет, хотя она сама знала дорогу. Медицинский - это, конечно, жаргон. Никаких склянок, запаха нашатыря, игл и прочего тут не было. Были белые халаты и кушетка. И непонятный агрегат.
- Товарищ Зинина, прошу вот сюда, - сказал «врач». Если из всей службы безопасности не больше нескольких сотен имели допуск на минус пятый, то допуск к агрегату - вообще единицы. Имя изобретателя чудо-прибора не знал никто из Надиного окружения. Впрочем, советским ли он был? По слухам, в Интеллидженс сервис1 и Дефензиве2 стоит такой же.
Лечь. Заснуть. Проснуться через полчаса другим человеком: с холодной головой и чистыми руками.
Надя поднялась, прошлась по комнатушке, не обращая внимания на двух костлявых мужчин, на скрип куртки и хруст бетонной крошки.
Приложила руку к ребрам слева. Тишина. Кивнула и, не дождавшись ответа, вышла в зал. Равнодушно пропустив одинаковые двери, дернула чугунную ручку-кольцо камеры хранения.
- Ячейка восемьдесят шесть, - сказала молодому плечистому парню, снимая пистолет. На это задание с оружием нельзя.
Конечно, удобно идти, зная, что сердце дожидается тебя в спецконтейнере на минус пятом. Можно не бояться пули в грудь, можно быть чуть-чуть смелее. Но... выстрелить могут и в голову, и в живот, и в горло. Так что глупо прилагать столько усилий лишь для защиты жизни. Агрегат дает нечто большее...
Чекист с короткой стрижкой, в черной кожаной куртке - не поймешь, мужчина или женщина - поднялся наверх. Толстая дверь плавно отворилась, и показалась улыбка воробья. Кивнул, но Надежда Петровна обратила на него столько же внимания, сколько на тумбочку, где хранились пухлые папки-досье.
Были дела поважнее, чем крутить шашни с юнцом. Сердце тикало в контейнере спецхрана, отсчитывая секунды. Через десять дней товарищ Зинина спустится снова на минус пятый и пройдет обратную процедуру. Или умрет, если не успеет вернуться.
До отправления поезда почти сутки, но этого очень мало. Надо еще раз поднять досье на Николая Семеновича, его соратников и возможных союзников, снова просмотреть Гришины парижские материалы, адреса, письма. Пусть она все это знала наизусть. Сейчас будет изучать по новой, оценивать другими глазами.
...С 1898 года вошел в состав РСДРП, после II съезда партии - меньшевик... депутат III и IV Дум... масон... образован... голосовал против военных кредитов... содействовал успеху переговоров... член редколлегии «Рабочей газеты»... поддерживал курс Временного правительства... предлагал войти в правительство эсерам... осторожный... обращался за помощью к кронштадтцам... на посту председателя Петроградского Совета РСД его сменил Троцкий... уехал в отпуск в Грузию и более в Россию не возвращался... революцию категорически не принял... в 1918 председатель Закавказского сейма... ходатайствовал о признании «де-юре» независимости Грузии... соглашался на протекторат Великобритании или Франции... опасен... в данное время живет в Лёвиль-сюр-Орж, близ Парижа...
Многое Надя знала и так. Никола Семеновича видела несколько раз, но не общалась. У нее было много друзей-меньшевиков. Поправила себя: соратников. Вообще, про Карло сама могла бы Гришке порассказать. Среди меньшевиков она такая же своя, как и среди большевиков.
Платье обвивалось вокруг ног, с непривычки мешая идти; тугой лиф давил на легкие. После родных черной кожанки и брюк Надя чувствовала себя не в своей тарелке. Вокруг шныряли мешочники, вертелись лоснящиеся молодые люди, высматривающие фраеров, дородная женщина с выводком детишек кудахтала над своим барахлом. Надя растворилась в гомоне, превращаясь в серую мышь. Проще простого слиться с толпой - просто делай то, что другие. Она шла в людском потоке, и даже малолетки-карманники не останавливали на ней взгляд.
Возле обтрепанного, пыхтящего поезда, уходящего в Европу, народу было меньше. Пассажиры стояли чинно и спокойно, не суетясь над чемоданами, уложенными на тележки носильщиков. Да и пассажиры совсем другие.
Надежда Петровна приметила мужчину лет пятидесяти в костюме-тройке, с лысиной, золотыми часами на цепочке и животом как у беременной бабы. Он щупал ее масляным взглядом, в котором сквозило пренебрежение. Надя постаралась представить себя чужими глазами: молодая женщина до тридцати, с современной нынче прической «под мальчика», белая до синевы кожа, острые черты лица, длинное коричневое платье без рюшей - похожа на учительницу, но что делает в этом поезде? Наверняка принял за гувернантку.
Дождавшись, пока все войдут в вагоны, паровоз дал протяжный гудок и запыхтел. Поначалу поезд ехал медленно. За окном ничего интересного не было, и Зинина стала изучать пассажиров купе. Пожилая пара: старичок-профессор Гомельский с женой. Он представился сразу, как вошел. Седые виски, очки-велосипеды на носу, темно-синий пиджак - типичный профессор. Будто Гомельский срисовывал свой образ с картинки. Рядом - его жена, чуть полноватая, в длинном платье, как у Зининой, только мышиного цвета, разбавленного белым кружевом. Поправляя такие же очки-велосипеды, постоянно сваливающиеся, женщина достала пирожки и бутыль морса.
- Остыли уже, надо ж! - всплеснула руками. - Но вы угощайтесь, пирожки с капустой, с картошкой, - суетилась она.
- Спасибо, - ответила Надя, протягивая руку к пирожкам. Необыкновенно мягкое тесто пахло так, что удержаться оказалось невозможно. Она откусила большой кусок и проглотила, почти не жуя. Через несколько секунд от пирожка не осталось и крошки.
«Страна голодает, а профессора пироги пекут», - подумала она и взяла со столика второй.
- Очень вкусно! - расплылась в улыбке Зинина.
- Кушайте на здоровье, - обрадовалась профессорша. - А вы что не едите? - повернулась она к четвертому пассажиру.
Хмурый мужчина в кожанке, пропахший махоркой, пробурчал что-то непроизносимое и плотнее вжался в поднятый воротник, будто замерз.
«Больно косит под ВэЧеКа. Значит, не наш. Какая-то шушера, комитетчик», - решила Надя, дожевывая второй пирожок.
Мерный перестук колес убаюкивал, и Надя очнулась лишь от топота кирзовых сапог. Бородатый пограничник, такой же мрачный, как охранник с минус пятого, вошел в вагон.
- Документы, - процедил он.
Профессор протянул две тонких красных книжицы. Бородатый слюнявил указательный палец, перелистывая странички, внимательно вчитываясь.
- Цель поездки?
- Я - медик, участник международной конференции. Со мной жена.
Семейная пара напряженно всматривалась в лицо бородача, но то было неподвижно, будто из гранита. Гомельский теребил свои пальцы, а его жена наоборот, замерла, даже забыв поправить вновь сползшие очки. Наконец, бородач отдал документы и повернулся к Зининой.
Надя протянула сложенную вчетверо бумагу - разрешение на выезд за подписью Луначарского. Быстро скользнув взглядом, пограничник вернул ее и так же молча посмотрел на «комитетчика». Тот долго рылся в недрах кожанки, втягивая голову в плечи; нащупал и с огромным трудом извлек документ.
Бородач читал долго, затем, не меняя выражения лица, произнес, как хлыстом ударил:
- Пройдемте.
Вещей у пассажира не было, поэтому он просто поднялся и вышел, ни с кем не прощаясь. Больше Надя его не видела.
Суета угомонилась, поезд покатил дальше, ускоряя свой бег. В купе пугливо молчали, и Надя снова провалилась в сон.
Поезд подъезжал к Варшаве, и Зинина, прекрасно выспавшись, была бодра как никогда. В уши полезла польская речь. Впрочем, и русской тут хватало.
Почти родной варшавский вокзал встретил нищими, мошенниками и ворьем. Побродив несколько часов по городу и пообедав в привокзальном ресторанчике, Надя села на поезд до Парижа. И снова: молчаливые пограничники, стук колес, жесткая полка, молчаливые пограничники...
Сердце в спецконтейнере отстукивало третьи сутки: тик-так, тик-так... Зинина была спокойна - все просчитано до мелочей.
Париж встретил запахом духов, цветов и летней жарой. По бульвару Клиши прогуливались дамы в открытых легких платьях под руку с кавалерами, носилась голоногая малышня. Надя задыхалась в темно-коричневом платье с длинными рукавами, но переодеться было не во что.
Постучала в дверь дома под номером девять. Долго никто не выходил, так что солнце успело прожарить до костей, наконец, засовы скрипнули, и дверь приоткрылась.
- Bonjour, j'ai des nouvelle de la part de la tante Anne3, - сказала Надя.
- Elle est encore vivante, la vieille canaille4? - спросил силуэт, не спешащий развеять сумрак коридора солнечным светом.
- Войти можно? - кивнула Надя.
Мужчина распахнул дверь, впуская. После чего вернул засовы на законное место.
- Мне нужен люгер, - Надя по хозяйски распоряжалась мужчиной в черных брюках. От одного взгляда на его оголенный торс, кучерявые волосы и босые ступни сошла бы с ума любая женщина. Но только не вдова.
Кучерявый накинул рубашку. Скатал половик и подцепил кочергой доску в полу, потянул, открыл люк.
- Патроны?
- Только то, что в пистолете.
- Как скажете.
Француз скрылся в проеме, вскоре вынырнул с оружием в руках.
- Ждите меня тут в течение четырех дней. Верну люгер - избавитесь от него как можно быстрее. Следующего узнаете по фразе: «я слышал, вы пишете портреты». Ответите: «я занимался этим очень давно». Да, и подыщите квартиру подальше от центра.
- Хорошо, - ответил француз. - Можно спросить?
- Да? - оторвалась от проверки пистолета Надя.
- Вы всегда такая, или сейчас вдова?
Зинина спрятала оружие в саквояж, подняла голову.
- Вам это знать совсем не обязательно. Еще будут вопросы?
- Какие уж тут вопросы.
Она ушла, не прощаясь, торопливо зацокала каблучками по мостовой, стараясь прятаться от палящего солнца в тени деревьев. Предстояла долгая дорога в тридцать километров к югу от Парижа.
- S'il vous plaоt, une petite piиce pour manger5, - дернул ее за подол платья нищий. Сквозь драные штаны виднелись грязные коленки, от тела нещадно разило.
- Va bosser! 6 - резко ответила Надя, ускоряя шаг и прижимая к себе саквояж.
В каждом встречном ей мерещились враги революции, старающиеся развалить, уничтожить великое дело. Но она не позволит.
«Вот, значит, твоя нора», - подумала Надя, разглядывая увитый виноградом двухэтажный домишко, выкрашенный бело-голубой краской. В палисаднике пестрели желтые и красные цветы, розы источали аромат, не сравнимый ни с какой «Шанелью». Над головой пролетел шмель, сердито жужжа и не обращая внимания на иностранку.
Надя толкнула дверь - та оказалась не заперта. «А Карло-то расслабился», - усмехнулась. Рука уже давно сжимала люгер, прячась за спиной. Мозг работал как часы, отключив восприятие деталей. Шмели и розы, жара и пот перестали существовать. Остался Николай Семенович Чхеидзе и приказ, который надо выполнить.
На первом этаже ни в столовой, ни в гостиной никого не было. Она начала подниматься по изгибающейся деревянной лестнице, стараясь не шуметь. Сверху раздался стук двери и энергичных шагов. Секунда - перед Надей возник смуглый мужчина в светлых брюках и белой рубашке, с закатанными до локтей рукавами.
- Надюха?! Что ты тут делаешь? - воскликнул он.
- Миша, уйди, - на мужчину смотрел десятисантиметровый ствол.
- Не делай этого! Я не допущу!
Миша перегородил дорогу, медленно приближаясь. Ледяные девять граммов с хлопком вошли в грудь, испортив белую рубашку кровяным пятном слева. Меньшевик рухнул, как подкошенный, а Надя взбежала по ступенькам, врываясь в комнату. Карло успел только потянуться к ящику стола, как увидел железное дуло. Он ее сразу же узнал - лучший сотрудник Феликса Эдмундовича, спец по особым поручениям. Помнится, даже присутствовал на торжественном вручении грамоты: за верность. За несколько сотых секунды, растянувшихся на час, Николай Семенович смирился со смертью. Дело было не в том, что не мог справиться с подосланным убийцей, дело было в ее глазах. Это были не ее глаза - это были глаза Феликса. Не Надя Зинина сейчас стояла с пистолетом - весь ОГПУ стоял. Советская Россия хотела избавиться от бывшего лидера меньшевиков, как от испорченной пищи в желудке. Он инороден - он должен быть уничтожен. Ничего личного.
Зинина аккуратно убрала люгер в саквояж, подошла к письменному столу. Карло, видимо, начал писать письмо. На бумаге аккуратным почерком выведено: «Следите за движением и руководите».
«Отличная предсмертная записка», - подумала она, на ходу меняя планы. Пистолет был вложен в правую руку Чхеидзе. Маленькая черная дырка во лбу не портила обрамленное седой бородой уставшее грузинское лицо, - семь лет работы вдовой выработали у Зининой привычку стрелять в голову.
Уходила быстро, не оставляя следов своего присутствия. Лишь в Париже пришлось задержаться на день - поезда в Варшаву ходили с перебоями.
К концу девятого дня ввалилась в здание ОГПУ уставшая, голодная, в несвежем длинном платье и с саквояжем в руках. В комнате на этот раз сидел Владимир - старый большевик, прошедший всю мировую войну, и потерявший там ногу. Но не проницательность. Ничего не спрашивая, полез за ключами от бункера. Пока открывал дверь, Надя жадно пила воду прямо из графина. Подхватив полы платья, вошла в подземелье. Первый этаж, второй, третий, четвертый, пятый. Проверка, решетка, проверка, решетка...
Тот же охранник провел ко «врачам».
- Ложитесь на кушетку, - сказал интеллигент в белом халате и забегал длинными пальцами по кнопкам агрегата. Надя провалилась в сон.
Ноет. Как же ноет горячее слева! Ну, почему: либо холодная голова, либо горячее сердце, либо чистые руки? Ноет и обжигает. И голова звенит так, будто сунула ее в самый большой колокол Ипатьевского монастыря.
Пошатываясь, добрела до зала, дернула ручку-кольцо.
- Ячейка восемьдесят шесть.
Пальцы нащупали холод металла, но кисти дрожали. «Красное пятно на рубашке». Надя надела кобуру прямо на платье - тут скрываться не от кого - но спокойствия это не принесло. «Стук падающего тела».
Шаркая ногами, кое-как поднялась на нулевку. Владимир уже встречал со стаканом. Зинина скривилась, но спорить не стала - выпила мутную жидкость, морщась от запаха.
- На доклад завтра к девяти. Сейчас вызову машину, вас отвезут.
Надя кивнула, усевшись на диван. Вяло слушала телефонный разговор:
- Семен, отвезешь товарища Зинину домой. Адрес знаешь? Запоминай.
Откат пришел слишком быстро. Впрочем, это не удивительно. Красное пятно на белой рубашке не давало дышать, стояло перед глазами, не отпускало.
Восьмидесятиградусный самогон не брал, сердце бухало, качая кровь, пульсируя в глазных яблоках и висках. Эти ритмичные удары сводили с ума. Красное на белом, красное на белом, бух - бух, бух - бух...
С вдовцами, приходящими в себя разговаривать бесполезно. Ударная волна осознания совершенных поступков на эмоциональном уровне захлестывала целиком. А так как никто из имеющих право допуска не пользовался им ради развлечения, то и откаты бывали мощные. Володя это знал: не один вдовец прошел через его руки. Он видел и корчащихся новичков, вернувшихся с первого дела, и матерых революционеров. Когда они понимали, что уничтожили родителей или ближайших друзей; вырвали языки таким людям, о которых даже подумать страшно - не то, что приблизиться; принимали законы, которые ставили на грань выживания всю страну. У каждого своя реакция, но из оружия, прежде чем его вернуть, всегда вынимали патроны. И давали сутки до доклада.
Длинный коридор на улицу казался Наде дорогой в ад. В такие минуты она забывала, что убежденная атеистка и жалела, что не помнит ни одной молитвы, которым учила мама.
- Господи, если ты есть, убей меня, - шептала пересохшими губами, но Бог не спешил выполнять просьбу. Зато он направил своего ангела.
- Грииииша, - выдохнула женщина.
Григорий Сыроежкин был ее ровесником, выше на две головы, через слово матерился и курил исключительно махорку. А еще у него было два достоинства, из-за которых Зинина прощала все недостатки: он понимал ее без слов и всегда появлялся, когда был Наде жизненно необходим.
Вот и сейчас, только посмотрев, Гриша все понял.
- Тебя кто везет?
- Семен, - пробормотала она, все еще видя кровавое пятно, но радуясь Гришиному присутствию.
- Поехали.
По дороге останавливались у магазина, Надя смутно помнила, что купили какой-то еды и пузатую бутыль.
- А поприличней ничего не было? - спросила, кивнув на мутную жидкость.
- Мы не аристократы, пьем все, что горит. Надюха, для тебя сейчас лучше этого ничего нет.
Наконец, приехали, распрощались с Семеном и поднялись на второй этаж красного кирпичного дома.
- Да что с тобой творится такое? - спросил, когда ввалились в квартиру.
- Там... был... мой... Миша, - выдавила из себя Зинина.
Чекист грязно выругался, обнял, прижал к груди. И Надю прорвало. Плакала навзрыд, а слезы все текли и текли. Не обращая внимания ни на что, рыдала в голос, пытаясь избавиться от ярко-красного пятна на белой, накрахмаленной рубашке перед глазами. Рубашке, которую Надя подарила ему на годовщину свадьбы.
Гриша крепко держал ее в своих объятиях, гладил по голове и успокаивал, как маленькую:
- Тише, шшшш, не плачь, шшшш...
Надя сама вцепилась в Сыроежкина, как в спасательный круг и не отпускала. А он все гладил по голове. Наконец, затихла, и только шмыгала носом.
- Пойду поесть приготовлю, - сказал Гриша.
- Я не голодна.
- Сказки не рассказывай. Жрала, небось, последний раз сутки назад.
Она промолчала. Не признаваться же.
- Я переоденусь пока.
Чекист кивнул, подхватывая сумки и уходя на кухню. Надя осталась в единственной комнате. Пока Гриша резал хлеб и колбасу, чистил и варил картошку, разделывал селедку - слышал шаги за стеной. Вот, Надя открыла дверцы тяжелого дубового шкафа. Несколько лет назад они с Мишкой с таким трудом втащили его на второй этаж! Вот, скрипнула кованая двуспальная кровать - наверное, присела, затем встала - тихо заскрипели паркетные доски. Мишка покрыл их цветными половиками, которые притащил из Турции. Яркие, в разноцветную полоску, Надюха радовалась им как ребенок.
Вздохнул, плеснул самогона на дно стакана и опрокинул в себя. «Пусть земля тебе будет пухом». В отличие от Зининых Сыроежкин, когда не был вдовцом, в бога верил.
Хозяйка вошла в светлых льняных брюках и хлопковой мужниной рубашке в клетку, которую давно приспособила для домашней одежды. Короткие мокрые волосы торчали в стороны - сунула в ванной голову под ледяную воду. Молот по вискам стал бить чуть тише - и на том спасибо.
Гриша налил в стакан на полпальца и протянул.
- А рюмки ты принципиально игнорируешь? - спросила хозяйка, извлекая из недр кухонного шкафа тарелки, вилки и пару пыльных рюмок.
- Что рюмка? Она слишком ограничивает пространство. А в стакан лей сколько хочешь.
Тем не менее, перелил, положил на тарелку пару бутербродов и пододвинул Наде.
Та выпила по-мужски, не спеша закусывать. Посмотрела в окно. Июнь. Парижской жары еще нет, даже прохладно, но солнце вовсю старается прогреть землю.
- Гриш, ты никогда не жалел, что существует минус пятый?
- Жалел. Очень даже. Как откат начинался, так хоть в петлю.
- Нет, нет, я не про это. Потом. Когда пройдет месяц-другой. Чтобы спокойно взвесить все за и против...
Добавить комментарий