Друзей моих...черты
В Кишиневе, в парке у Комсомольского озера, проходил «Открытый ринг», куда приглашались боксеры со всех городов страны. Там я впервые увидел Илью (он так себя называл) Люксембурга. Я был журналистом центральной газеты и любил писать о боксе. Бой Люкcембурга, мастера спорта, средневес, меня удивил и разочаровал: боксер так старательно прятал голову от ударов противника, что это бросалось в глаза; в боксе без плюхи в твою голову (так или иначе смягченной защитой), до противника не доберешься.
Я написал об «Открытом ринге», не упоминая разочаровавший меня бой, на следующий день после публикации в редакции появился Люксембург. И снова удивил – зашел в отдел, где сидело несколько человек, читая громко стих Андрея Вознесенского, звездного тогда поэта. Потом подошел ко мне - познакомиться с журналистом, так грамотно написавшем о боксе.
Из редакции мы вышли вместе, он узнал, что я пишу не только для газеты, я – что он пишет рассказы. Илья тут же предложил показать их мне, старшему по возрасту.
Симпатия друг к другу возникла мгновенно: оба были спортсменами, он боксер, я – борец, единоборцы. Еще я узнал, что Илья приехал в Кишинев из Ташкента, живет у дяди, тренирует юных боксеров в обществе «Динамо»...
В каморке дядиной квартиры Илья открыл чемодан и вынул пачки рукописей. Здесь меня снова настигло разочарование: Илья болел общей для тогдашних начинающих болезнью - рассказы были «под Хэмингуэя», под Хэма, которым зачитывалась тогда страна и чьи портреты (кумир в свитере) висели чуть ли не в каждом доме. Один рассказ, другой, третий – чистой воды стилизация: отрывистые залихватские монологи, короткая строка, безапелляционность. Я с этим был уже знаком, это было не ново.
(«Делайте под себя» посоветовал когда-то Маяковский подражателям).
Илья заметил разочарование на моем лице, забрал рукописи и, порывшись в чемодане, достал потрепанную уже пачку листов.
-Это так, - сказал, - личное...
...В Ташкенте было что-то вроде погрома или бунта, двое – старик сапожник и внук пробирались окольными улочками к вещевому рынку, чтобы продать позолоченные туфельки, последнюю работу старика, пробирались, боясь оголтелой оравы, что может выбежать из-за угла, выхватить или растоптать туфельки, избить, убить... Рассказ был написан нежным пером, с необыкновенным теплом к этим двоим, с подробностями, которые запоминались, которые «работали»... Он назывался «Золотые туфельки».
-Илья, вот же рассказ, вот он! – заорал я, потрясая рукописью. - А то, что ты мне показывал, - фуфло, повтор, дребедень! Зачем тебе Хэм, когда у тебя есть вот это!..
Илья молчал, то взглядывая на меня, словно проверяя что-то, то опускал глаза в чемодан, где лежали другие бумаги.
После кто-то из его знакомых, сказал мне, кем Люксембург называет меня: кишиневским Бурлюком.
Та встреча сблизила нас, мы подружились. И уже откровенничая, Илья рассказал мне, почему и как попал в Кишинев, в дядину каморку. Изложу поворотный эпизод
АППЕРКОТ
Они с девушкой были в кино, на позднем сеансе. Вышли из кинотеатра и пошли по темной улочке, ведущей к дому подруги. Под фонарем из темноты вышли им навстречу двое парней.
-Скидай котлы, шарь по карманам, рыжье тоже сымай – это девушке насчет украшений на шее и на руке. И был для убедительности показан сверкнувший в свете фонаря нож.
-Скидай...
Илья... а надо сказать, что хорошие боксеры на людях никогда не показывают ни шири плеч, ни кулаков, ни ухваток, ходят скромнее скромных, зная, что могут ответить в любой ситуации... ну так вот, Илья, 80-килограммовый мастер спорта (а с виду обычный паренек, студентик...) провел такой знакомый для себя апперкот, что передний бандюга взлетел над асфальтом и грохнулся об него затылком. Второй кинулся бежать.
Бандюга умер, дело об убийстве при самообороне пошло в суд. Там была установленая личность «потерпевшего»: рецидивист, грабитель... У здания суда два дня дежурила, митингуя, толпа студентов – в университете Илью любили, дружно ходили на соревнования, где он выступал.
Люксембургу присудили два года условно, он вышел навстречу самым громким аплодисментам, крикам и объятиям.
История, казалось, на этом закончилась, но нет: Илье сообщили, что брат убитого, а это был второй бандит в тот вечер, поклялся, что «посадит на перо» студента. С этим не шутят, «перо» могут засадить где угодно, и бокс тут не поможет, Илье пришлось покинуть Ташкент и переехать в Кишинев, благо там жил его дядя...
Мы, повторю, подружились, он вошел в мою компанию – контактный, но малословный, поддерживающий тосты. Он навещал меня дома, в редакции. Зашел как-то в кабинет, где я правил письма «трудящихся». Писем было много, работа муторная, но из письма нужно было сделать «конфетку». Илья сидел напротив, чуть насмешливо - руки на груди - следя за моей возней с неуклюжими фразами народного гласа. В конце концов я не выдержал и взмолился:
-Илюш, возьми хоть пяток писем и доведи до ума - ты ведь можешь!
-Ни за что! – ответил Илья. – Не хочу портить вкус.
Эпизод вроде никакой, но я вспомнил в тот момент бой Люксембурга на «Открытом ринге», когда он так берег голову от ударов противника, что это было главной его целью, хотя и грозило проигрышем.
ВПЕРВЫЕ В ИСТОРИИ
Он навещал меня, я навещал его. Вырвал пару часов из рабочего дня и пришел на его тренировку в зале рядом со стадионом «Динамо». Кто из юнцов скакал на скакалке, кто отрабатывал удар и защиту, кто уже дрался в спаринге...
Тренировка закончилась, мы вышли на стадион. Шли, разговаривали – было о чем. И вдруг я увидел вынесенный на стадион под солнце и свежий ветерок борцовский ковер.
-Илюш, страсть, как хочется покувыркаться! Мост покачать, может, побороться...
-Ну так иди.
-Но как? Я в обуви, одет.
-Сними рубашку, разуйся.
На мне были босоножки, ноги, разумеется, пыльные.
-Знаешь что, – рядом с нами был водопроводный кран, - я сниму босоножки, сполосну ноги, а ты меня донесешь на спине до ковра. Идет?
Тут надо заметить, что на разминке борцов бег вокруг зала с партнером на спине был нормой.
На ковре я в самом деле покачал мост, поборолся в партере с одновесом, короче, отвел душу. Сижу на краю ковра, отдыхаю. Илюшка, вижу, стоит задумчивый, тяжкая дума, что называется, избороздила его чело.
-Ты что это, Илюш? Что-то случилось?
Мой боксер усмехнулся.
-Понимаешь, Димыч, впервые в истории человечества и истории еврейства, наверно, еврей нес на спине гоя! А ты говоришь, ничего не случилось!
-Дал я тебе задачу, не думал, что такую сложную....
Прошло время, Илья вернулся в Ташкент. Написал оттуда, что женился - на дочери раввина. Потом – подал заявление на отъезд в Израиль. Отказник.
ЭЛИ
Мы с женой поехали (полетели) в Израиль, в гости, на целый месяц. Самолет приземлился в Иерусалиме, где нас встречали друзья.
Иерусалим был для меня вдвойне, втройне интересен: сам город (!), друзья. Илюшка и… мой дед. В Иерусалиме он жил и работал 13 лет в Императорском православном палестинском обществе «надсмотрщиком над машинами». Был награжден золотой медалью «За усердие», построил дом с бассейном. Когда забеременела его жена, он отправил ее рожать на родину. Там увидела свет моя мама...
В 1914 году в Иерусалим вошли турецкие войска, сотрудники Православного Общества были интернированы, для деда началось время бедствий и странствий. После невзгод в турецких лагерях, часто грозивших смертью, оказался в Марселе, стал наниматься машинистом на торговые суда, объездил весь мир... В Россию он вернулся только в 1927 году. Золотую медаль сберег, потом сдал ее в Торгсин.
Уже на второй день пребывания в Иерусалиме я позвонил Люксембургу, он тотчас приехал на своей машине и забрал нас с женой в свой дом. К этому времени Эли – его настоящее имя, был признанным в Израиле писателем, особенно чтимым в религиозном издательстве «Шамир»/
Неделя, проведенная с ним, стала для нас, кишиневцев, неповторимым праздником.
С балкона, где мы загорали, были видны холмы израильской пустыни. Завтрак в семье, где были уже три дочери Эли, начинался с молитвы, которую – все стояли - читал хозяин дома.
Я сказал: встреча-праздник. Вот Эли повез нас на своей машине на Мертвое море! Он вел машину, у меня на коленях был небольшой его пистолет: мы проезжали мимо арабских деревень.
-С какой дистанции стрелять? - спросил я,
-В упор, - с усмешкой ответил Эли.
В Мертвом море мы искупались, то есть полежали на поверхности тугой, как резина, воды...
В раздевалке, граничащей с душевой, я заметил, что мужчины, доставая из шкафчиков одежду, доставали и пистолеты разного размера и калибров.
Следующий рейд – святая для Израиля гора Мосад (Масада) близ Мертвого моря. Она известна последней битвой тысячи осажденных еврееев-сикариев с римским войском, остатки его лагеря видны внизу до сих пор. Поняв, что поражения не избежать, сикарии, не желая превращаться в рабов, покончили с собой.
Наверху, где сохранились остатки стен дворца царя Ирода и синагоги, случился интересный эпизод. Мы остановились у развалин древнейшей стены с нависавшей над ней половинкой арки. Здесь мой друг попросил сфотографировать его под аркой.
-Сколько раз я ни снимался здесь, ни одна фотография не вышла. – Встал: ладный мужик, боксер, на голове светлая шляпчонка.
Я щелкнул несколько раз затвором его камеры.
В письме, полученном мной уже в Кишиневе, Эли сказал, что и сейчас фотография не получилась. Вместо нескольких кадров в середине пленки была пустота. Кто-то, невидимый на горе Мосад, беспрекословно стирал изображение. Не пускал на территорию крепости 961-го, живого...
Конечно, я спросил у Эли, как живется писателям в Израиле. Ради ответа он привел меня в гараж, и я увидел книги: две или три сотни книг, уложенных у стены...
-Что это?
-Тираж последней моей книги. Если продам, будет на что издать следующую.
...Время от времени в доме Люксембурга раздавался телефонный звонок: читатель или читательница спрашивали, как удобнее купить у писателя книгу.
... Молча ходим втроем по залам Яд Вашем - мемориала Холокоста. Молча, даже не взглядывая друг на друга: всё внимание направлено на картинки страшных лет, чернящие белые стены мемориала.
Поднимаемся на высокую площадку – памятник погибшим во время Катастрофы детям Израиля. Чей-то голос называет одно за другим имя ушедшего. Жена, приблизившись к Гробу, вдруг рухнула на колени...ребенка – и в темно-синее небо перед нами уносятся и гаснут там звезды – полтора миллиона звезд. У меня перехватило горло...
Эли не забыл и историю моего деда - завез нас и на территорию Православного Общества, и я постоял у колодца, к насосу которого, возможно, прикасался мой предок.
А в Старом городе - и об этом позаботился умный мой друг –его машина остановилась у христианского храма – Храма Гроба Господня. Мы с женой выстояли очередь и побывали в мраморной шатровой часовне, кувуклии, где стоит вырезанный из крепкого камня гроб, похожий на продолговатую чашу...
Эли терпеливо дожидался нас, сидя в машине с открытой дверцей.
Мы отстояли с Эли службу в синагоге, он был в кипе, я в соломенной шляпе.
Побывали на тренировке боксеров, Эли подобрал мне боксерские перчатки и «снарядные» - для обработки мешка или груши.
В издательстве «Шамир», где издавались его книги, случился конфузный эпизод. Эли представил меня редактору издательства, тот протянул руку. Протянула руку и моя жена... но редактор отказался прикоснуться к ней. Надо ли говорить, как она, еврейка, психиатр высшей категории, была обескуражена! Потом Эли объяснил причину отказа редактора* .
Дома (еще в Иерусалиме), пока женщины, жена Эли Ханка и моя, Рина, занялись беседой, я засел за книги моего друга: «Третий храм», «Волчонок Итро». «Десятый голод». Они переведены на английский, французский и итальянский...
Герой «Третьего храма» выстроил новый храм и носил его в груди...
Мы уезжали в Хайфу, где жила двоюродная сестра жены, Эли привез нас на на автобусную станцию. Там уже собрались друзья, за чьими столами мы отмечали встречу. Эли сидел в своем джипе с открытой дверью, - та же шляпчонка на его голове, - молча наблюдая за прощанием.
Я мечтал, что Илья приедет в Нью-Йорк, я его встречу у себя дома. И мечтал, конечно, еще раз побывать в Иерусалиме, который превратился в моем сознании в магнит, чья сила притяжения действует на любом расстоянии.
Прилечу, наберу знакомый номер телефона и скажу:
-Привет, Илюшка!
-----------
* У религиозных евреев не принято здороваться с женщинами за руку (прим. автора)
Добавить комментарий