Лазарь Трахтенберг. "И угораздило еврея родиться в губокой яме и вырасти в ней". Мосты культуры, Иерусалим, 2018
Бабушка–бобци и ее мораль
К началу 1960-х годов, когда бабушка Миндл заняла место главного «воспитателя», я уже вышел из детского возраста, становился юношей. Духовная атмосфера тех лет отличалась гнетущей безнадежностью. Все познаваемые в гуманитарных дисциплинах истины были к тому времени давным-давно открыты коммунистами навсегда, до конца дней. Никто в Кишиневе не спорил с этим фактом жизни, даже накрывшись одеялом с головой, где можно было свободно махать кулаками, драться, зная, что тебе никто не ответит и никто тебя не увидит.
Руководство страны, невежественное, уголовное жлобье, уже успело истребить треть населения своей «успешной» внутренней политикой. Что же до его внешней политики, то Черная Смерть коммунизма, зачастую под маской социализма, очень успешно распространялась и опустошала весь мир «в борьбе за мир». Что же мог я противопоставить этой оргии «всеобщего счастья» в союзном и мировом масштабе? На что опереться? Дедушка к этому времени умер. Отцу я больше верить не мог, подозревая, что его главным мотивом в наших спорах был страх за меня, а не стремление выяснить истину. И действительно, году в 63-м, он мне открыто скажет на скамейке в парке Пушкина: «Я боюсь, что тебя посадят». А еще через десять лет, уже в Израиле, он признается, что спорил не по существу, а только чтобы, переспорив, спасти меня от тюрьмы.
* * *
К счастью, у меня оставалась бабушка, бобци — как я к ней обращался. Рано овдовев, она вторично замуж не вышла — сыновья были против. Так и жила, то с одним из них, то с другим, по очереди, обслуживая обоих всю свою несладкую жизнь. Мне бобци была как мать. Может, еще ближе. Бóльшую степень преданности я представить себе не могу. Приведу пример. Как и отец мой, я не родился материалистом, к деньгам относился с безразличием. Если, к примеру, тетя Миля давала мне в кино 50 копеек, а билет стоил 35, то 15 копеек я приносил сдачи.
Просить же у тети Мили денег на личные расходы мне не пришлось ни разу в жизни. Она сама, предупреждая или предвидя то, что могло быть, по ее мнению, моим скрытым желанием, искала предлоги всучить мне еще денег на необходимые, как она полагала, расходы молодого человека. Бобци это видела, знала, как тетя меня любит, но ей этого было мало. Ей было необходимо сделать для меня что-то лично, самой. И она делала, собирая и откладывая для меня под матрацем каждую копейку любым возможным способом. Например, покупая в дом хлеб, молоко, овощи и т.п., она снимала несколько копеек со сдачи для меня. Мне приходилось деньги эти брать с благодарностью, чтобы ее не обидеть. Но благодарность была искренней — за ее любовь и заботу.
Тетя Миля, «якобы не зная», знала об этом — я, разумеется, ничего ей сказать не мог, — и мне даже кажется, что это «скрытое соревнование» в заботе обо мне могло стать одной из причин трений между ней и бобци. И вот эта неграмотная бобци, хранившая в памяти детские воспоминания времен кишиневского погрома, стала ничем не пробиваемой стеной морали против всепроникающего цунами «светлого будущего в дружбе народов».
Будучи, как и дядя Миша, человеком не слов, а дела, она сводила мудрость жизни для меня к двум моральным истинам. «Ойб д,нэмст а шиксэ, штарб х,уп»*, — говорила она. Сказано это на идише в настоящем времени, что по-русски передается плохо. Она имела в виду, что умрет сейчас, не в отдаленном будущем, если я когда-нибудь женюсь на нееврейке. Это значило, что угроза смерти относилась к встречам с «шиксами» сейчас, сегодня. Вот чего она боялась в действительности. И я это понимал. И еще говорила она: «а гитн гой — а гитн тойт, а шлэхтн гой — а шлэхтн тойт». То есть «хорошему гою (полагается) хорошая смерть, а плохому — плохая».
* * *
Эти истины метили прямо в сердце бушующей вокруг «дружбы народов»; они противоречили идеям, царящим в семье дяди Хаима, где дружба эта воплощалась каждодневной жизнью, и шли в разрез с «теоретическим интернационализмом» отца. И были они — истины — нереализуемы практически: я не мог перестать общаться с друзьями на улице или желать смерти товарищам, с которыми гонял мяч * «если ты женишься на нееврейке, то я умру». и бил окна. Что же касается запрета женитьбы на «шиксе», это было мне вполне по силам.
Но, главное, размышляя, я не понимал, почему нет? Как их — истины — понимать? Почему нельзя, спрашивал я ее и себя. Бобци ответить на эти вопросы не могла, она не знала. Я тоже не знал, но верил ей абсолютно и не собирался укорачивать ей жизнь никоим образом. Поэтому я продолжал быть дома, при ней, «примерным еврейским мальчиком образцового поведения», живя в то же время вне семей по «законам улицы». Я применял «творчески» учение дяди Миши о том, что книги — это одно, в то время как жизнь — нечто совсем другое. «Жизнь» моя протекала на улице, но думать я продолжал о «книге» бабушкиной жизни. Длилось это год-полтора. За это время произошли события, о которых я расскажу в следующих главах, приведшие меня к пониманию «доктрины» бобци. У меня изменилась компания друзей с переходом из школы в техникум.
Смешанная полухулиганская команда евреев и неевреев в школе была заменена на исключительно еврейскую компанию во время учебы в техникуме. Сказывались, думаю, личный пример отцовской жизни, поучения бобци и действительность. Я стал обращать внимание на вещи и явления, которых раньше не замечал: институт вторых секретарей ЦК, всегда русских, во всех союзных республиках; гимн, славословящий союз народов под эгидой русского народа; явление «стиляг»; хрущевские «кукурузу» и «поднятую целину» в соавторстве с Шолоховым и т.п. До меня стали доходить анекдоты, такие как грузинский вариант «дружбы народов»: это когда собираются все народы Союза, и все вместе идут бить армян. Впрочем, это могло быть наоборот, армянский вариант сей «дружбы», не помню точно, когда все народы СССР могли идти бить грузин. Появилась серия «еврейских анекдотов», о которых можно написать книгу, если она уже кем-то не написана. В нашей компании, среди друзей, чувствовалось желание отделиться от окружающего общества, замкнуться в своем еврействе.
Я стал замечать и у себя тоже «шовинистические» настроения. Это было прекрасно. А когда я их заметил, то понял, что они бытовали всегда среди знакомых и друзей отца и других родственников в противовес царящей политкорректности. Просто я их не чувствовал. В воздухе формировалось нечто невыразимое, бессвязное, что-то подспудно невысказанное, что-то… не знаю что, но еврейское. Так, ходило среди нас слово «маланцы», так евреи Молдавии и Украины называли себя, чтобы выделиться из общей толпы. Мы очень любили употреблять это слово в разговорах, не зная, что оно значит. Позже, выучив иврит, я узнал, что «маланцы» означает «обрезанные», в смысле «избранные», от ивритского «мал» (לומינ ,למ) .
Вот несколько примеров анекдотов и песенок из репертуара нашей и других молодежных еврейских компаний тех времен. Учительница просит Иванова на уроке арифметики назвать двузначное число. Тот отвечает: «27». «А почему не 72?» — спрашивает учительница и повторяет тот же вопрос Петрову. Услышав в ответ «94», она спрашивает: «а почему не 49?» и обращается к третьему ученику: «Хаим-Перчик, гиб (дай) примерчик». Следует ответ: «33». Или такой: никто в классе не знает, как разделить поровну среди пяти человек три картофелины разных размеров. Никто, кроме Хаима-Перчика. Он-то знает: «Сделайте пюре». А как образовать множественное число от слова «стекло»? И здесь у него готов ответ: «Вдребезги».
А вот и песенка: «Когда восстало еврейское казачество, в Биробиджане был переворот, а кто посмеет отнять у нас Бердунью, тому кадухэс (лихорадка) будет на живот». Или другая: «Мы не сеем и не жнем, мы себе торгуем, а попробуй нас затронь, мы сразу завоюем. Бей, бей, барабан, за родной Биробиджан». А вот анекдот, уж совсем грубый, но и он верно отражал советскую действительность в наших глазах.
Знаю. Сам пел, сам и рассказывал: «Хаим и Мойше сидят в туалете, отправляя естественные потребности. Диалог. Х: ‘Как думаешь, Мойше, то, что мы делаем, это умственная работа или физическая? М: ‘Думаю, умственная.’ Х: ‘Почему?’ М: ‘Если б была физическая, мы бы ее поручили Ивану’». Двусмысленности и юмора этого анекдота мы тогда не понимали. Я до сегодняшнего дня не знаю, что такое «Бердунья». А «Биробиджан», да еще «родной», находится за пределами моего понимания в течение всей сознательной жизни. Тогда же, 57 лет тому назад, я тем более не понимал этих слов. Но я их пел и произносил вместе с товарищами, слова, которых бы сегодня стыдился. Но я их и пел, и произносил. С энтузиазмом. Реагировал на действительность, как я ее видел. Таков был «дух времени» в Кишиневе, да и не только там.
* * *
В результате возмужания я пришел к выводу, что «дружба народов», принадлежащая к «светлому будущему», есть эфемерная благоглупость в лучшем случае. Еще же через несколько лет, в Ленинграде, стало понятно, что она христианского происхождения. Мне стало ясно, что антисемитизм не есть конкретное историческое явление, с которым можно бороться, а что он относится к кругу неопределяемых понятий, как любовь, вкус, запах, жажда власти и т.п. И что антисемитизм неотделим от иудаизма, который также не поддается историческому определению во времени и в пространстве*. И что конкретные исторические реализации идеи антисемитизма неизменно сопровождают реальную, конкретную жизнь евреев. К этому сводилась суть инвариантных истин, унас ледованных моей бобци от ее родителей, которые она пыталась передать мне, наследнику.
Это означало как библейский принцип «ןוכשי דדבל םעה» (этот народ — еврейский — будет селиться отдельно), так и древнюю народную мудрость «ךשבדמ אלו ךצקועמ אל » (не нужно (мне) ни жала твоего, ни меда). То есть «отстаньте вы от нас, а мы от вас» имелось в виду: «как в жизни, так и в смерти». По сути, бобци имела в виду то же самое, что так же неосознанно подразумевал и неграмотно говорил дядя Хаим, завещая мне жениться только на еврейке. Оба имели в виду, чтобы я не пускал гоев в душу, не смешивался с ними кровью, отделялся от них.
Потому что ничего хорошего из этого не выйдет, считали оба, ни им, ни мне. И даже отец имел в виду, не словами, а делами (хотя и в словах это у него иногда также прорывалось) то же самое — не смешивайся с гоями. То есть что евреи должны жить «отдельно» как народ, чтобы быть «вместе» с другими народами. Я начинал проникаться смыслом сионизма и понимать суть создания государства Израиль. Бобци * Антисемитизм фараона, в Торе, предшествует рождению еврейского народа с его иудаизмом, он порождает их. Обратно, именно иудаизм есть то отличительное качество евреев, которое отделяет их, в глазах фараона, от всех остальных народов Египта, делая их особенно опасными.
Следовательно, не нуждаясь в точном определении иудаизма и антисемитизма, можно сказать, что они определяют друг друга, каждый из них есть и причина, и следствие другого. становилась моей путеводной звездой, она была права, ее истины вызывали мое восхищение. Отец говорил о «дружбе народов» одно, делая совсем другое; дядя Хаим воровал у самого себя свою же собственную культуру, отказывая себе говорить со мной на своем родном идише во имя той же «дружбы», а предпочитал говорить, заикаясь и постоянно подыскивая слова, с заметным акцентом, по-русски, которым владел, как и отец, плохо; даже дядя Миша был вынужден, за-ради заработка, прибегать к «коржик-Жоржик» мудрости жизни, и только одна бобци высказывала лишь то, что и было у нее на уме. Она носила только одно имя «Миндл», без всяких «Лейзеров-Аликов», как у меня.
Жила она в собственном времени, по еврейскому календарю, высчитывая даты событий по праздникам и, прожив жизнь в четырех или пяти странах, знала только один язык — идиш. Если дядя Хаим никогда не говорил со мной на идише (я не помню ни одного случая), то бобци ни на каком другом языке, кроме идиша, со мной никогда не говорила. Бобци никогда не работала вне дома. Следовательно, ей не нужно было, как всем остальным вокруг меня, приспосабливаться к окружающей среде, превращаясь в рабыню КПСС. Была она одинока в своем мире, но жизнь ее стала идеалом цельности для меня. Что же до «одиночества», то мысленно я был к нему готов, полагая его временным, в компании друзей, до приезда в Израиль. Я также знал о четырехтысячелетней еврейской культуре, которую хотел изучать и внутри которой намеревался прожить всю свою жизнь.
Бобци против Канта
Что же до женитьбы на «шиксе», то и тут бобци была права, заставив меня очень крепко задуматься. Нельзя думать о женитьбе конвенционально-романтически, как «все». Ибо «все», как я уже отмечал, способностью думать не наделены в принципе. «Все» лишь следуют стадному инстинкту, называемому притворно «романтикой». Люди, не отдавая себе в этом отчета, находятся под влиянием целых индустрий книги, фильмов и «передовой в своих собственных глазах» цивилизации, возглавляемых армадами платных щелкоперов, чувствующих «дух» времени и знающих «направление исторического развития».
Один мой знакомый, задумавшись над задачей «научного» выбора подруги жизни, подсчитал, что для разумного выбора следует вступить в брак около 250 раз, прожив при этом с каждой из кандидаток лет по 5. Глупость подобного научного подхода самоочевидна, ибо жить для этого нужно дольше самого Мафусаила, да и какая это утомительная работа! Подобные соображения были и у меня самого. Причем не было нужды считать вероятности: достаточно было взглянуть на жизнь отца, проходившую в поисках «любви». Было очевидно: «объективный, научный» поиск подруги жизни ведет, с необходимостью, к рассмотрению слишком многих вариантов, что делает такого рода поиск бесполезным на практике. Пришел я, однако, к этому выводу с несколько другой стороны и выводы сумел сделать, для себя идущие далеко вперед.
* * *
Узнав из окружающей действительности, что «свобода есть осознанная необходимость», и проникшись духом этого принципа, я спросил отца, откуда он взялся? Тот ответил, что это следует из кантовского принципа категорического императива. Почитав самого Канта и много о нем, я убедился в правоте отца. Поскольку этот императив произвел на меня очень сильное впечатление, я стал думать, как им пользоваться. Кант дает много его формулировок, которые, по сути, сводятся к одной: «Есть поэтому только один категорический императив. Вот он: действуй лишь по принципу, в соответствии с которым ты можешь желать, во время действия, чтобы этот принцип стал универсальным законом (природы)».
Вот этим-то императивом я и попытался воспользоваться в задаче о выборе подруги жизни. И моментально понял, после ряда умственно-воображаемых усилий, что это невозможно, и не только в рамках этой проблемы, но и вообще в любой жизненной ситуации. Императив, следовательно, может иметь лишь теоретическое значение. Прошли годы, я понял, что ситуация с этим императивом гораздо хуже, даже теоретически. Дело в том, что Кант предполагает, что человек должен для пользования императивом говорить только правду и действовать в соответствии с ней.
Почему? Потому что закон природы, такой как, к примеру, предписывающий движение планет, есть правда по определению. Но это значит, что как отдельный человек, так и человеческое общество в целом не могут, в принципе, действовать согласно категорическому императиву. Почему? Потому что ложь так же необходима для жизни и обществу людей, и отдельно взятому человеку, как кислород. Без лжи для них обоих, и общества, и человека, жизнь невозможна.
Эта истина восходит к основам философии, к Сократу, объясняющему не очень-то толковому софисту Эвкедему (Euthydemus) идею необходимости лжи во спасение от опасности. Ну а что для одного ЭЛИЭЗЕР ТРАХТЕНБЕРГ есть опасность настоящая, то для другого — мнимая. Для одного Дубровский или Пугачев — убийца, а для другого — спаситель и т.д., и т.п. Категорический императив в этих контекстах терял всякий смысл. Он оказался при проверке частью новой христианской догмы, сформулированным протестантским теологом Кантом. Вполне сродни другой, предшествующей догме, сформулированной другим христианским теологом, Павлом, о том, что нет ни мужчины и ни женщины…
* * *
В такой ситуации древней принцип «башерт» («предназначение» юноши и девушки друг другу от роду) вместе с последствиями, вытекающими из него, выглядит куда солидней науки. В любом случае, требуются, очевидно, совершенно иные принципы для заключения брака. И то, чему учили бесплатно предыдущие поколения, воспитанные на опыте талмудически установленных и проверенных практикой древних традиций, выглядело в моих глазах куда серьезней и полезней, чем смешная «романтика за зарплату» или перспектива 250 женитьб. Поэтому, когда пришло мое время решать, я ограничил круг выбора кандидаток в соответствии с рецептами бобци, прежде чем позволил говорить чувствам в поисках моей башертер.
Добавить комментарий