Лотерея

Старик получал в кассе выигрыш. Пересчитывал полученные купюры, шмыгал носом, чихал, сбивался и вновь считал, перебирая бумажки узловатыми пальцами. Зоя Львовна смотрела на его седой волос, пальто плотной шерсти, шарфик под горлом и думала, вот если кому и везёт в лотерею, то вот таким, успешным и модным. Покраснела за свой мешковатый плащ, купленный до пандемии, и грязные сапоги. С другой стороны, рассуждала она, это хороший знак за везунчиком карточки брать, глядишь, и мне удача перепадёт. Она спустила на шею платок, поправила жёсткие волосы. Без платка её принимали за учительницу, хотя всю жизнь она проработала нянечкой в детском саду. 

 Старик, сложив билеты и деньги, направился наконец к выходу. Подошла очередь Зои Львовны. Она подала продавцу билеты:

 — Четыре выиграли, ты проверь, милок, я три докуплю ещё, — и доложила на прилавок купюру в пятьсот рублей, — чтобы семь получилось.

 Она не брала больше семи, придерживалась, как ей казалось , священной церковной цифры: семь таинств, семь добродетелей, семь свечей в светильнике алтарном и семь в запрестольном. Великий пост семь недель. Назубок знала, что с цифрою этой связано, верила в её значимость. Храм против дома, захаживала ежедневно, с отцом Василием поздороваться, свечу поставить за здравие деток, в субботнюю литургию спеть с хором. В хоре семь певчих, все женщины из посёлка, Зоя Львовна самая голосистая среди них.  

 Билеты она покупала раз в неделю, всегда в воскресенье, седьмой день священный - Христос воскрес. Вот уже третий месяц, как покупала. Про лотерею ей соседка мысль подала, Ксения-рябая из второго подъезда. Хвастала у сельпо, что купила билет в городе, и ей фарт вышел в двадцать пять тыщ. Выигрыш жильцы из пятой квартиры - Ксения, увалень муж, да брат его из райцентра, - обмывали неделю. Дом ходуном ходил, а посёлок полнился слухами, что рябая Ксения заграбастала миллион. Та отнекиваться устала, мол, враньё это и дикие глупости. И Зоя Львовна с ней соглашалась: с миллионом упились бы счастливчики вусмерть.

 А вот Зое Львовне миллион пришелся бы кстати, Петенька, сын, потерял работу. А ведь такое место хорошее было, заводская столовая, на всём готовом жил, комнату в центре снимал, куртку новую прикупил, усы свои сбрил «испанские», человек человеком. Зоя Львовна так надеялась, что остепенился сын, взялся за ум, но, как углядела тогда после вечерней службы его грязнущие сапоги в коридорчике, так и присела. И сытное место в столовой не помогло, и кодировка не уберегла, в этот раз Петенька год продержался.  

 Пока продавец сверял номера билетов в компьютере, пропускал через чёрный прибор с трубой, напоминающей микроскоп, Зоя Львовна посчитала в кошельке деньги; впритык осталось на два автобуса с пересадкой. Ну и ничего. Хлеб дома есть, молоко не допила со среды, кило картошки да кочан капусты, подмороженный с краю, пакет гречки и масло. В четверг пенсия, выдюжит как-нибудь, а утром следующего воскресенья – розыгрыш, на него очередная надежда. По субботам Зоя Львовна спешила на утреннюю литургию, отпев псалмы, ставила свечку Николаю-угоднику и просила послать выигрыш. Краснела пред иконой, щурилась, утирая слёзы платком, понимала - грех это, да что делать, что делать-то, Петенька, потеряв работу, теперь на войну собрался.

 Дурак ведь и есть дурак, сорок лет, ни жены, ни дома. Он с того самого дня, как выгнали с работы-то, не платил за комнату, три месяца уж, как хозяева держат? Хорошие люди, знать. Зоя Львовна отсыпала ему денежек с пенсии, да ведь крохи, с двенадцати тыщ не разбежишься, и внучке вкусного прикупить нужно. Алинке, что от старшей Верки, седьмой год пошёл, о телефоне мечтает, который деньжищ стоит страшно подумать. Тетрадку вот на днях принесла: «На, - говорит, - бабуля, будешь номера записывать с телевизора, чтоб не забыть, потом сверишь». Смеялась тогда Зоя Львовна: «Вот ведь смышлёная девка. Тоже надеешься с бабкой озолотиться». Да стороной обходил случай, хорошо, если три билета по сто рублей принесут, и то не всегда получалось.

 Сложив в кошелёк пахнущие типографской краской билеты, Зоя Львовна выдвинулась на автобусную остановку. Почти час тащился рейсовый до будки «ГИБДД», 

где она пересела в заляпанный грязью «Пазик». Водитель-таджик, не стесняясь, смолил в окно папироску, в салоне гремел шансон, «Пазик» трясло, бросало из стороны в сторону. И глядя на проплывающие за окном поля неубранной кукурузы, Зоя Львовна всё думала: вот выпадет ей в лотерею удача на миллион - что будет делать? 

 Таких денег она отродясь не видела, что там зарплата у нянечки, ерунда, а про пенсию и говорить нечего, стыд один. Она знала главное: всё должна отдать Петеньке. Может, частями, чтоб не пропил зараз, но только ему, чтобы выбросил из головы эту дурь про войну, или, как её в телевизоре называют, спецоперация. Как ни называй, а война и есть. Из их посёлка троих забрали. Верка рассказывала: одного схоронили с полгода как, другой, говорят пропал без вести, ужас. 

 Петенька приезжал по пятницам. Взвинченный, резкий на слово, подволакивал сильнее обычного ногу, ругал у подъезда ступеньки и вечную грязь на дороге. Курил на кухне, поджидая Верку, завалив пепельницу бычками, и Зоя Львовна открывала окно, чтобы проветрить. До аварии не курил, а теперь от соски не оторвать. Это Верка так выразилась, и Зоя Львовна соглашалась - не дело, как паровоз, смолит, дышать порой нечем. 

Верка приносила бутылку белой. Когда они с Петенькой опустошали бутылку под жареную картошку и телевизор, Верка выкладывала денег - и Петенька бежал к Катьке — бешеной из частного сектора, и приносил бутылку мутного первача. Самогон вонял, Петенька, зажимая нос, пил большими глотками и ругался на качество. Потом спорил до хрипоты с пьяненькой Веркой, постукивая о табурет костлявой ладонью, словно вбивал аргументы в деревянное основание: 

 — Да что ты понимаешь в политике, дурилка картонная. И я не понимаю, и похер. Другой вопрос задаю, ты знаешь, сколько платят на передовой? А я знаю, читал объявление, сходу по двести тыщ на руки, ты прикинь, и потом зарплата ежемесячно столько же. Где ещё заработаю столько? Ну где? 

 — Ты повар со стажем, не можешь работу найти?

 — Не смеши мои тапочки, Вер. Где я найду её, в детском саду? Я уже везде засветился. 

Верка смеялась зло и наливала до краев самогон: 

 — Ну и не дергайся, воин хренов, мать вон взыграет в свою лотерею - и будет всё норм. 

 Петеньку это злило: — Ну ты дура, Вер, веришь в эту херню? 

 — А верю, посмотри, как молитвы шепчет. Говорит, каждый день кому-то там свечки ставит. Выиграет, точно тебе говорю. Вот выиграет миллион, а то и поболее, я даже знаю, какой бизнес замутить можно в райцентре. Ну или свалить к херам, в теплое место. 

 — Да ну, глупости, Вер, ты уже намутила с бизнесом, хватит. И потом там нормальные деньги, на фронте, я вам такую жизнь обеспечу. Алинке вон кровать нормальную купишь, матери пальто сообразим, телек новый опять же. 

 — А если убьют, кретин, — возмущалась Верка, вытирая жирные после картошки губы, — на войне убивают, ты с головой не дружишь? 

 —А убьют, так и что, государство заплатит. Миллионы. Пожизненно вас обеспечу.

 Петенька пил самогон морщась и бормотал, заваливаясь на стол. — Обеспечу…обе..печу.

 И засыпал до утра на стуле.

 Зоя Львовна не выносила слушать их споры, уходила в комнату, пускала слезу. Не понимала, как можно рассуждать о таком страшном событии. Вот ведь дурень, ну надо же, обеспечу, здоровьем своим, жизнью, о чём только думает.

 Она уже слышала схожие слова от средней дочери Ольги. Когда ушёл Коля-муж, царствия ему небесного, старшая Верка на семейном совете уговорила родню продать их уютную трёшку в Пензе, купить матери однокомнатную за городом, остальное поделить и жить счастливо, порознь. Зоя Львовна казнила себя, что поддалась на авантюру, а куда денешься, дети пожелали разъехаться. Сама уже вышла на пенсию, много на жизнь не надо, город не держал вовсе. Ольга в то время крутила любовь с Фридрихом, командировочным из Берлина, тот налаживал станки на Пензхиммаше. Потом свадьба, весна. Ловкая Ольга перевела полученную долю в валюту и укатила в Германию со своим немцем. Перед отъездом, в аэропорту, плакала и твердила упрямо Зое Львовне: «Обоснуюсь, ма, за границей, заберу тебя из этой помойки, обеспечу, будешь по-людски жить».  

 Зоя Львовна сошла у обветшалого здания сельсовета. Смеркалось. В кургузых двухэтажных домишках горел кое-где свет. Осенью быстро темнеет, особенно, если без фонарей. Она подмёрзла, пожалела, что не поддела под плащ потеплее кофту, старательно обходила лужи, ветер забирался под юбку. Обеспечу. Не звонила два года. Уже и не знали, что думать. Объявилась перед пандемией, по новомодному Ватсапу набрала Верке, как раз в выходной случилось, на майские. У Зои Львовны тогда отмечали. Ольга, как чувствовала, что все соберутся. Показала в телефоне двойняшек, похожих на пузатого Фридриха, и белый каменный дом с низким, по колено, заборчиком. Зоя Львовна тогда подумала, что Ольга представила младенцев и дом больше для Верки как знак выдающейся доблести, смотри, мол, дурища, как я умело устроилась. Они с детства не ладили, даром что сестры. И снова три года молчания. Живы, наверно.

 Тявкнула хрипло собака, лизнула радостно в руку. Зоя Львовна вздрогнула, присмотрелась - кобель приблудный, чёрная шерсть свалялась клоками. Она подкармливала его чем могла, оставляла с обеда куриных костей, хлеба, размягчённого молоком, он и тому радовался. Лежит потом у подъезда, будто ждёт кого. Может, её.

 Как и она, прождала всю жизнь; мужа Колю с работы, что в ночную дежурил на скорой, которая к нему потом не успела, кому расскажи, почти анекдот с привкусом скорби. Ждала детишек из школы, потом Петю из армии, когда девки найдут женихов, ждала внуков, вот и промчалась жизнь.

 Петенька, на свою долю купил иномарку, говорил, барином покрасуюсь, жизнь зря проходит. Угодил спьяну в столб, две недели в реанимации, лишился и прав, и машины, и хромой до конца дней. Так и невезучим не назовёшь - хромота от повестки избавила. Теперь вот собрался. Ох, дурень. Но ведь душевный, ко дню рожденья цветы матери привезёт, с Восьмым марта - торт, в Новый год позвонит, если на стороне где справляет. Душевный. Это у него от отца, душевность, от Коленьки. Царствия ему небесного. Как и твердолобость глупая, сказал слово - и не отступит, не пойдёт на попятную. Выручать надо сыночку, а то пропадет дурень в окопах.

 А вот Верке… Той нельзя с деньгами встречаться - всё мимо рук. 

 Дверь в подъезде не закрывалась, ветер играл с окурками на площадке. Ударило в нос острым кошачьим запахом, темень, лампочка на втором этаже едва освещала ступени. Небось, мальчишки нашкодили, лампы побили. Зоя Львовна устала с ними бороться. Киргизы, по-русски едва курлычут, толком и не поймёшь. Родители на ферме, дешёвая рабочая сила, кого ещё найдёшь за три копейки за коровами прибирать, вот мальки и предоставлены сами себе. Неизвестно, ходят ли в школу, это ж на автобусе пять километров. 

 Зоя Львовна потыкала в полутьме ключом, открыла железную дверь. В коридоре пахло одеколоном и пивным духом. Вот ведь Верка зараза, опять мужика приводила, нет бы к себе, да, видишь ли, неудобно на съёмной, ты, мать, дай ключи, мало ли у тебя что со здоровьем, а пока мать в разъездах, она кобеля в дом. Тьфу. Зоя Львовна разделась, убрала сумку, поставила чайник, картошки начистила, и пока та шкворчала на сковороде, смотрела в окно. 

 В бабку Верка пошла, такая же дылда ветреная, одни мужики на уме, да ладно б приличные, а то вечно шваль попадается. Зоя Львовна поморщилась, не любила вспоминать свою мать. Жёсткая была женщина: маляр-штукатур, сторож, учётчица и заведующая складом металлоизделий.

 Зою Львовну, в то время курносую девочку с густым каштановым волосом, мать называла ласково – «Зая заткнись». Зоя пела по вечерам зайчику колыбельную, подпевала певцу из радиоточки, тянула ноту вместе с лысым дядей из телевизора, слышала, как он фальшивит. И мать, если была дома, обычно орала: «Зая, сука, заткнись! Дай телевизор посмотреть по-человечески…».

 Зоя Львовна помнила стойкий запах спиртного, исходивший от матери, и её бурные разговоры на общей кухне с отцом, после очередного материного «ночного дежурства». Спустя многие годы Зоя Львовна поняла, что означали эти «дежурства». Случился развод, статья матери за растрату. В семнадцать лет Зоя осталась наедине с судьбой в коммуналке. Отец уехал на стройки Сибири, мать не вернулась из зоны. С пением Зоя прекратила всякие опыты, а когда вышла за Коленьку, поклялась, что никогда не обидит детей и в желаниях не станет препятствовать. 

 То, что мягкость – не есть хорошо, Зоя Львовна поняла слишком поздно. Вот Верку надо было в молодости осадить, а то с пятнадцати лет инициативная по мужикам. Да и Петенька вымахал слабовольным, не углядела. Лишь про Ольгу не вспоминала, как отрезало после отъезда.  

 Зоя Львовна сняла засвистевший чайник, поужинала картошкой. Вкусная, если масла добавить, да лука, а большего не хотелось.

 Вера подыскала тогда ей квартиру в райцентре, тридцать километров, почти час на автобусе. Зоя Львовна просила поближе, да по деньгам не сложилось. Мол, тут

 подешевле. Уговорила. Однокомнатная квартирка с видом на школу Зое Львовне пришлась по душе; газ, ванная, кухонька, соседи душевные. Одно неудобство, третий этаж, да и к нему приноровилась, выходила нечасто, колени измучили. Успела завести знакомства с пенсионерками, посёлок приличный, два магазина, амбулатория, зелень и тишина. Верка заявилась под зиму, взъерошенная, нервная, с чемоданами и тоской в зелёных глазах:

 — Не пошёл бизнес, ма, поживу чуток у тебя, да и веселее вдвоём-то.  

 Зоя Львовна перекрестилась на тёмные купола храма в окне: «Эх, воскресенья дождаться, услышит Господь её просьбы, поможет». Она вот не молилась за Верку, не приучена была ещё к церкви, не чувствовала веры, а поди зря. Веркин "чуток", затянулся на годы. Пришлось купить раскладушку. Верка устроилась в школу, в младшие классы, преподавать математику. Ну а как же, умная, техникум за плечами. 

 — Ну ты представь, мать, за двадцать три тысячи впахивай с этими недотёпами, как бурёнка, — с этих слов, Вера начинала каждое утро, поджимая зло в зеркале губы. Ночевала не всякую ночь, посёлок , хоть и не мелкий, но слухи ползли, как мокрица, не вытравишь. Услыхав как-то в местном сельпо разговор шептуний-пенсионерок, Зоя Львовна опознала в «наглой каланче с сиськами» Веру и поняла, что скандала дочери не избежать. Так и случилось, подробностей Верка не донесла, собрала чемодан на скорую руку и умчалась за красивой жизнью на юг. Звонила потом; «Мам, всё хорошо, обустроилась в Сочи. Целую». А вернулась беременная Алиной. До сих пор держит в тайне, кто отец. Гадать Зоя Львовна не стала - узкие глазки внучки, чёрный волос говорили о южных корнях. Любви к девочке этот факт у Зои Львовны не отнял. Пелёнки, распашонки, ночные дежурства в отсутствие матери, которая «загорелась» предпринимательством и открыла палатку на въезде в посёлок, - все прошла Зоя Львовна. И готова была дождаться, как говорила дочь, момент её финансового подъёма, но после года успешной торговли, в однушке становилось теснее день ото дня. Верка заполонила коридорчик коробками, не хватало места в палатке. И «бизнесвумен» - так однажды обозвал сестру Петенька, решилась на расширение. Взяла кредит - и купила участок напротив пустующего Дома культуры, померещилось ей, что осилит строительство магазина. Зоя Львовна не разбиралась в торговле, что там не так пошло. Верка смолчала. Не осталось ни палаток, ни бизнеса. Зоя Львовна пережила ещё один переезд, из райцентра в посёлок. Благо недалеко, и квартира схожая, первый этаж, вот только полы зимой сильно прохладные. Верка сняла комнату, устроилась в совхоз учётчицей в кормоцех, Алинка забегает почти каждый день. Всё хорошо, все живы-здоровы, теперь бы Петеньку уберечь от неверного шага.

 От окна сквозило, отопление ещё не включили, у них поздно включали, да оно к лучшему, счета приходили - глазам не поверишь. Зоя Львовна перешла в комнату, озноб пробил, знать подмёрзла в автобусе, от окна сквозило. Она выставила обогреватель на малую мощность, привыкла к нему, дверь закроет - и хорошо.

 Ко вторнику Зоя Львовна почувствовала, что разболелась. Решила, что от везунчика старика прихватила простуду, чихал тот, сопливился, вот и её знобило, покашливать начала, заныли колени. На подходе восьмой десяток и в коленях стреляло, что и ступить было больно. Зоя Львовна ездила в своё время в амбулаторию, молодая врачиха посетовала, неплохо бы похудеть, излишний вес во всём виноват, давит на суставы, что немолоды. Прописала уколы, но как выяснилось, за деньги. Уколы тогда оставили до лучших времён - не по карману. 

 Верка принесла таблетки от кашля, заставила напиться чаю с малиной. Пообещала вызвать доктора, если не станет лучше. Зоя Львовна обложилась подушками, куталась в ватное одеяло в надежде пропотеть хорошенько, выгнать хворь, переживала, как бы утреннюю в субботу не пропустить, певчие станут ждать, да и Николаю-угоднику свечку поставить, ведь розыгрыш в воскресенье.

 К пятнице простуда не отпустила, кашель выворачивал наизнанку. Алинка пыталась остаться в ночь, почитать бабе сказку, да Зоя Львовна не позволила, вдруг заразное, пообещала к воскресенью поправиться. Перед сном бормотала молитву, просила не оставить Петеньку с неразумными мыслями. Он в пятницу не приехал по заведённому им обычаю, Зоя Львовна подумала, что это хороший знак, может, работу нашёл, теперь некогда, занят.

 В субботу не было сил и с кровати встать, Зоя Львовна едва добрела до кухни, поставила свечу, помолилась. Лик Исуса, казалось, улыбался с иконы. Верка заглянула под вечер, шутила, пахла шашлыками, луком и винным духом. Зоя Львовна не удивилась, дело обычное, выходной. Дочь пошумела на кухне посудой, напоила её куриным бульоном. Потом вспомнила не к селу Ольгу с двойняшками, «бизнес» пропавший, всплакнула, уткнувшись в колени матери, просила прощенья. Зоя Львовна списала внезапную «нежность» дочери на хмельное её состояние и заснула с мыслью, что Господь не оставит.

 Она проспала в воскресенье. Потела полночи, мокрые насквозь простыни кинула на пол, перестелила тем, что нашла в запасе. Решила, знать, поправляется, дело на лад, вот выиграет в лотерею, прости господи, и откроется второе дыханье; Петеньку уговорит к наркологу заглянуть, леченье оплатит, телефон внучке справит, а может, и Верке подкинет, как без этого, дочь родная. С этими мыслями ближе к утру уснула. 

 Разбудил, как ни странно, Петенька. В спортивном костюме, выбритый, трезвый и оттого мрачный. Присел на стул у кровати, глаза опустил в пол, мнёт в костлявых ладонях бумагу. В телевизоре гавкала собачонка, «Видели видео» показывали, Зое Львовне нравилась передача, добрая, смешная, знать, время к обеду. Она приподнялась на локте, голова слегка закружилась, проспала всё на свете, и розыгрыш проспала. А билеты надо проверить.

 — А ты чего, сынок, серьёзный такой, случилось чего?

 — Новость у меня ма, нехорошая. 

 У неё защемило сердце, что ещё за напасть, господи. На кухне хлопнула дверь, в комнату ворвалась радостная Алинка.

 — Ну просил же, подождать, егоза, — не удержался сердито Петенька.

 — Бабуля, я теперь с тобой буду жить. Мама сказала. Можно же бабуль, вот здорово, я тебе буду сказки читать, а ты мне, каждый вечер, ура, — завертелась юлой малая, раскидывая по плечам чёрный волос.

 Зою Львовну жаром накрыло:

 — Как у меня? Петя, что происходит? Вера где?

 Она боялась услышать ответ, в голове пелена, пусть сына соврёт, столько раз обманывал, ещё один раз, бог простит. 

 Петенька покраснел лицом: 

 — С утра мне звонила, типа, Алинка пускай у матери поживет, ты присмотри, я отскачу на время. 

Зоя Львовна ответа не поняла, но в груди будто кольнуло: 

 — Это что, шутка какая? 

 — Какая шутка, ма, ускакала Верка с твоими билетами и чемоданом. Подозреваю, что выиграла ты в свою лотерею, на нашу голову. Вот и свалила твоя попрыгунья, — он скомкал зло серый листок. — Прости ма, я на днях контракт подписал. Завтра на сборный пункт. Поваром иду. Не обессудь ма, без вариантов теперь.