Аза

На сей раз мнения критиков и художников совпали: скульптуры Азы — это явление. Гиперреализм в граните. Точный и тонкий. Казалось, что каменные пуговицы на пиджаках её каменных скульптур отлиты из каменной пластмассы, а, если по струнам каменных скрипок провести каменным смычком, зазвучит «каменнаяЛ музыка. Впрочем, возможно, это был не камень, и тем более, не гранит. В малочисленных интервью Аза утверждала, что материал — её собственное изобретение, секрет которого она не выдаст ни за какие деньги. Почему интервью были так малочисленны? Аза предпочитала затворническую жизнь, искусно избегала журналистов, не посещала рауты, её имя не ассоциировалось ни с громкими скандалами, ни с бурными романами. Папарацци грызли ремешки фотоаппаратов от бессилия, но по двору Азы бегали два огромных пса, да и окна были задраены круглые сутки. Это окружало её персону ещё большей таинственностью.В то же время все серьёзные нью-йoркские музеи, включая Метрополитен и Гугенхайм, считали за честь иметь у себя её работы. Поэтому счёт Азы в банке перевалил за семь нулей, и она могла позволить себе Бентли с затемнёнными стёклами.

Правда, завистники утверждали, что скрытность Азы — это не более, чем рекламный трюк, что скульптуры отлиты, как слепки из пластмассы, что это не гиперреализм, а натурализм, что все эти «каменныеЛ музыканты, кроме темы, ничего общего между собой не имеют, что ни руки, ни характера художника за ними не видно. Да мало ли что могут придумать завистники? Однажды некий умелец попытался расплавить паяльной лампой одну из её скульптур. Материал, как и положено камню, плавиться не собирался. Подоспевшая полиция, а потом суд изолировали экспериментатора не только от предметов искусства, но и от публики. Барри Ленкин был сражён наповал: сама Аза позвонила ему и пригласила позировать. Ему, вечно полупьяному русскому нелегалу без семьи, с сомнительными источниками существования. Да, Барри был очень неплохим музыкантом, но ведь талант и деньги под ручку не ходят. Так все-таки, почему он?

Барри расчесал свои длинные седые кудри, которые после тридцати вдруг стали мигрировать со лба далеко к затылку, накинул на лысинку кепочку. Попытался на всякий случай снять с пальца обручальное кольцо — память о давно сбежавшей жене, но оно клещом вцепилось в кожу и сниматься не хотело. Барри плюнул, завернул сутулые худые плечи в плащ и вышел на улицу. Кингс Хайвей дохнул на него липкой смесью ветра, листвы и запаха шашлыка. Запах доносился из русского ресторанчика неподалёку; в этом ресторанчике Ленкин получал мизерную зарплату за такое же мизерное удовольствие два-три раза в неделю аккомпанировать Саре Герман. Ленкин сглотнул слюну и перешёл на другую сторону улицы ко входу в метро. У эскалатора он чуть ли ни нос к носу столкнулся с Красношеевым, в далёком и счастливом прошлом главным его конкурентом в конкурсе Чайковского, но Красношеев почему-то шарахнулся от него в сторону и рванул в толпу.

— Что, трезвым ты меня не узнаешь? — мрачно пошутил Ленкин в удаляющуюся спину приятеля. И, хотя Красношеев резко прибавил темп, Ленкин успел заметить у него под левым глазом здоровенный синяк. Он понимающе усмехнулся.

Когда-то в лучшие времена Барри репетиторствовал в богатом районе Мальба в Квинсе, где жила Аза, и поэтому без труда нашёл её дом. Аза действительно ждала его прихода: собаки со двора были убраны и, когда он представился по переговорному устройству, калитка уехала в сторону, открыв дорожку к зданию.

— Меня зовут Аза, — Аза встретила его на пороге. Ленкин, увидев её, даже отступил. Он и сам был высокого роста, но Аза была выше его как минимум на четверть головы.

Ленкин не стал нахально пялиться ей в лицо, но даже беглого взгляда было достаточно, чтобы оценить, насколько она красива: очаровательно вздёрнутый носик, полуоткрытые губы — мечта всех голливудских красавиц, роскошные волны темных волос. Впрочем, как это ни банально, самыми замечательными были её глаза. Безразмерные, соединённые с вечностью где-то в другой вселенной, находящейся за хрусталиком.

— Ей бы в баскетболе цены не было, — некстати сострил он про себя, но тут же изо всех сил попытался отреставрировать своё, изрядно заплесневевшее, обаяние: расправил плечи, втянул живот, нацепил добрую улыбку Санта Клауса. Плечи не расправлялись, живот не втягивался, а вместо тёплой улыбки губы перекосила ухмылка содержателя дешёвого борделя. Тем не менее, его потуги, по-видимому, были замечены и оценены, во всяком случае, хозяйка знаком показала ему следовать за ней. Комната оказалась огромной и тёмной. Единственное, что мог разглядеть Ленкин, — это во всю стену зеркало, полуприкрытое бордовой портьерой, и млечный путь в далёком стеклянном потолке.

— Как она собирается работать, на ощупь что ли? — подумал Барри.

— Расслабьтесь, я постараюсь, чтобы ваше позирование было не очень скучным и длительным, — голосом виолончели произнесла она. — Что будем пить? Как насчёт мерло?

В чем-в чем, а в вине Ленкин толк знал. Тем не менее, мерло превзошло все его ожидания. Терпкое и согревающее, размывая остатки извилин в мозгу, оно радостно забулькало из бокала в желудок. Наконец, плечи действительно расправились. Второй бокал Барри влил в себя уже гораздо спокойнее, смакуя и счастливо улыбаясь, радуясь сегодняшнему дню, как козырному тузу.

— Давайте, сделаем так, — пропела виолончель-Аза, — вы поиграете мне на рояле, а я вас поизучаю, сделаю наброски. А завтра начнём работать в материале.

Ленкин вдруг вспомнил, где он видел это лицо. На обложке Тайм? Да, но это не то. Он видел её на многих обложках. Ну да, на камее, в Эрмитаже. Правда, той камее было лет двести. Мысли Ленкина пронеслись по Дворцовой Набережной и вернулись в комнату, к последним словам Азы. Только теперь Ленкин заметил, что весь их фуршет происходил на чехле концертного Каваи. Он откинул чехол, сел за рояль, легко прошёлся квинтами и начал тихо наигрывать что-то спокойное, умело вставляя куски из Скрябина и Грига. Но, наверное, второй бокал оказался лишним, Ленкин почувствовал, что пальцы вязнут, и даже пару раз пролетел мимо нужной клавиши. Как правило, такие вещи никто не замечает, но, к его удивлению, Аза напряглась, подняла свою красивую голову и вдруг дотронулась до его плеча:

— Хотите, я вам спою? А вы будете аккомпанировать.

Чтобы замять собственную оплошность, Ленкин был готов на все. Да он и не сомневался, что справится. Вряд ли она будет петь что-нибудь сложное. И ошибся. Она вдруг стала петь абсолютно синкопированную тему с плавающим ритмом, причём все это собиралось в подходящие аккорды с большим трудом. Но самым удивительным был голос — жарким, низким, посверкивающим, как шитье на её длинном платье. Такого голоса он ещё никогда не слышал. Аза пела на незнакомом ему языке. Казалось, что она прямо на ходу придумывает звуки, больше похожие на заклинания, чем на песню.

Она подошла к Ленкину сзади и, положив руки ему на плечи, продолжала петь, почти касаясь губами его уха. Это его не напугало, а, наоборот, произвело магический эффект. Его пальцы стали буквально летать по клавишам, в аккомпанементе появились неожиданные арпеджио, изобретённые им тут же, на лету. Ему даже показалось, что он давно знает эту женщину, что когда-то, в прошлом у них был роман. Более того, он стал понимать, о чем эта песня, даже не зная языка: «Почему реально только то, что может видеть человек? Неужели, чтобы это знать, необходимо лететь в другие миры? Нет. Оно здесь. Рядом. Просто живёт по другим меркам. Вне пространства и времени. Например, скользит по одной координате — музыке. Жители этой координаты тоже пытаются изучать чужие миры. Они никого не собираются покорять или уничтожать. Но на время, чтобы сохранить пространственно-временной баланс, они заменяют наиболее талантливых музыкантов Земли своими представителями, которые будут активно участвовать в земных делах и одновременно получать необходимые знания. А замещённые люди на все это время будут законсервированы в специальных коконах, в которых они смогут все слышать и видеть, только не смогут двигаться. Пройдут сотни лет, а они останутся такими же, как сейчас. А чтобы коконы кто-нибудь по недоразумению не уничтожил, им будет придан вид скульптур. Ведь никто не захочет разбивать дорогую скульптуру из музея. Он, Ленкин, и ещё ряд замечательных музыкантов выбраны для этой миссии замещенияЛ.

Ленкин слушал эту странную фантастическую песню-историю, не задумываясь, верить ей или нет. Он был в своих фантазиях далеко-далеко отсюда. Ему казалось, что он опять на конкурсе Чайковского. Восторженная толпа бросает цветы на сцену. А одна из его студенток с букетом поднимается к нему. Она очень высокая, со вздёрнутым носиком и эротичным разрезом губ. Как же её зовут? Впрочем, не важно, он только видит на фоне беснующейся толпы её приближающийся силуэт... От умиления у него в глазах вдруг защипало, ручьём хлынули слезы, которые тут же затвердели на щеках, превращаясь в камень. Потом каменные волны со щёк разнеслись по всему телу, и через секунду гранитное изваяние Ленкина сидело за роялем. С глухим стуком упало на ковёр обручальное кольцо.

Аза подошла вплотную к зеркалу, потом отодвинулась в сторону, но её отражение осталось на месте. Чуть помедлив, отражение сделало шаг вперёд и вышло из зеркала. Приблизившись к каменному Ленкину, оно провело рукой у себя за ухом. Пучок зелёных лучей вырвался из-под левого глаза и заскользил по Ленкину, как бы ощупывая. Вдруг отражение несколько уменьшилось в росте, плечи опустились, роскошные волосы, седея, поползли вверх. Через несколько секунд новый Ленкин стоял напротив своего окаменевшего прототипа. Под левым глазом дымился и расплывался синяк. Новоиспечённый Барри Ленкин оглядел синяк в зеркало:

— Ничего страшного, за неделю пройдёт.

Затем, дохнув перегаром Азе прямо в лицо, добавил голосом Ленкина:

— Почему это критики говорят, что между твоими скульптурами нет ничего общего? Посмотри на эту, на предшествующие. Они же все улыбаются.