Меня зовут Черныш. Так зовут меня люди, которые меня знают и которых знаю я. Назвали меня так из-за того, что я весь черный – от кончиков ушей и до кончика хвоста. Знакомые мне собаки тоже знают меня как Черныша – так удобнее. Удобнее всем: и людям, и собакам. Живу я во дворе длинного и высокого дома, зимой ночую в подвале, а летом – где придётся, летом везде хорошо. Родился в подвале, живу во дворе – одним словом, «потомственный дворянин».
Сейчас лето, и дел у меня хватает. С утра сходил к помойке «подхарчится» немного. У бачков уже что-то раздобыли для себя Пегас и Серый и, увидев меня, приветливо замахали хвостами в ответ на моё приветствие. Пегас-то у нас знаменитость. Повезло ему несказанно – его взяли к себе жить люди, муж с женой из третьего подъезда. И всё было бы хорошо, если бы они, такие большие и умные, не стали ему «гнать глистов». Дали они нашему Пегасу с утра таблеток и пошли себе на работу. То ли таблетки были плохие, то ли дали ему их слишком много – в общем, когда они вернулись, квартирка их была уделана чуть ли не до потолка. И Пегаса после этого выгнали из дома. А он и рад был снова оказаться в нашей компании и на свободе.
А вот про Серого почему-то говорят, что он мой сын. Ну, не знаю, не знаю… Да и не похож он на меня вовсе. Свадьбы у нас, как правило, большие и шумные, много приглашённых и просто прибежавших на запах. Отцовство поэтому отсутствует полностью. Суки, конечно, за щенками первое время ухаживают и заботятся о них и даже потом кое-что помнят, но недолго. Ну а как только щенки подрастут – извините, ребята, дальше сами, и каждый сам за себя. Так что у нас, у «дворян», сам чёрт не разберёт – кто кому отец, а кто кому мать или, скажем, сын. Может быть, поэтому – потому что вроде б сын – ко мне Серый всегда относился хорошо, да и я его никогда не обижал.
Пегас с Серым, закончив трапезу, дружно принялись гонять ворон, которые пытались оспорить наше преимущественное право на эту помойку, ну а я отправился дальше – мне ещё в магазин надо к одиннадцати поспеть. Часов у нас, сами понимаете, нет, но раз надо к одиннадцати – значит, к одиннадцати я там должен быть. И всё, без вариантов об относительности пространства и времени, потому что ровно в одиннадцать Дядя Коля выйдет на задний двор магазина выкурить первую сигарету и вынесет для меня костей. Дядя Коля – рубщик мяса, а это очень привлекательная должность. Как для людей, так и для собак.
Солнце уже палило вовсю, и я слегка запыхался, пока добежал до магазина. Попил воды из какого-то ведра, уселся на хвост прямо напротив двери и стал ждать, вывалив язык и периодически облизываясь. Наконец, двери открылись, и вот оно – собачье счастье: Дядя Коля в белом халате, в переднике, в зубах сигарета, в правой руке – пакет с костями! Я вежливо встал, не отводя глаз от пакета, и замахал хвостом в знак уважения и признательности. Дядя Коля вывалил кости прямо на асфальт и приглашающе махнул мне рукой:
– Давай, Черныш! Приятного аппетита! – пророкотал он густым басом, – сегодня, уж, извини – только поросятина…
А сам ногой пододвинул к себе поближе пустой ящик из-под бутылок, сел на него и, прикурив сигарету, с наслаждением сделал первую затяжку. Теперь вот так и будет сидеть, смотреть на меня и что-то говорить, говорить, говорить… Потом закурит ещё одну сигарету, но уже молча, тяжело о чём-то задумавшись. Я ничего не понимал из того, что он мне говорил, но чувствовал, что он на что-то жалуется, беда у него какая-то. От Дяди Коли восхитительно пахло мясом, но был и ещё какой-то тёмный запах – запах горя и растерянности.
С костями я управился быстро, оставив одну, небольшую и с мякотью, для Герды. С благодарностью взглянул на Дядю Колю, хотел даже руку ему лизнуть, но вовремя вспомнил, что он этого не любит.
– Ну, со́бак, будь здоров! – сказал Дядя Коля. – Заходи ещё.
И ушёл в магазин. Я же, взяв кость в зубы, отправился в укромное местечко, чтобы подремать немного здесь же, в тени штабелей из пустых ящиков. Грузчики, разгружавшие машину, меня знали и не прогоняли, так как вёл я себя всегда прилично – не гадил и не задирал местных кошек.
Герда жила в соседнем доме, точнее, в соседнем подвале. Герда – чистокровная немецкая овчарка. Как она оказалась на улице, никто не знает, а сама она на эту тему не распространялась. Она уже очень стара и редко выбирается из подвала, почти ничего не видит, слышит плохо и часто голодает. Вот я её и подкармливаю иногда (летом с этим проще), но эту зиму она вряд ли переживёт. А сейчас она вылезла из своей норы в подвале и лежала у стены дома, положив морду на лапы, грелась на солнце. Почуяв меня, она подняла голову и посмотрела в мою сторону мутным взглядом. Я подошёл к ней и аккуратно положил кость у её лап. Герда благодарно улыбнулась мне, равнодушно лизнула кость и снова уронила тяжёлую голову на лапы. Я немного постоял над ней, а потом улёгся напротив. Лежал и смотрел в её невидящие глаза, в которых плавилось солнце.
Ну а дальше – самая приятная, самая любимая и самая ожидаемая часть моего сегодняшнего дня. Я побежал в гости к Маше. Даже не побежал, а полетел. Маша жила с родителями в нашем доме на первом этаже. Когда я хотел её видеть, я просто садился под её окном и ждал. Ждал, когда она меня увидит и выйдет ко мне. Разогнался я уже основательно, но, когда я повернул за угол дома, мне пришлось резко затормозить передними лапами и даже опустить для верности зад на землю. На детской площадке, которую мне надо было пересечь, на скамеечке снова сидел Толстый с банкой пива в руке, а два его белых бультерьера с крысиными мордами и красными глазами кругами бегали вокруг него. Ну, всё – приехали! Эти хладнокровные убийцы порвут меня в одно мгновение, если только заметят – им это ничего не стоит. Были уже случаи, и ни один раз, а посему – на полусогнутых, не дыша и заложив приличный крюк для верности, я добрался-таки до Машиного окна.
Сидел и ждал, томился и даже поскуливал от нетерпения. Но вот щёлкнула дверь парадной и появилась Маша, и я кинулся к ней, взлаивая от радости, вдруг превратившись из взрослого и солидного пса в развесёлого щенка, запрыгал вокруг Маши, чуть ли не вставая на задние лапы. Вообще-то у нас с ней много разных игр и развлечений, но особый восторг у неё вызывает фокус с сахаром. Маша садится напротив меня на корточки, кладёт мне на нос кусочек сахара и, по-взрослому нахмурив брови, строго говорит мне:
– Нельзя, Черныш! Нельзя!
Я же, скосив глаза на нос, всем своим видом даю ей понять, что, мол, я понимаю – нельзя, ну, никак нельзя. Потом она отворачивается от меня и неожиданно выпаливает:
– Можно!
Я подбрасываю кусок сахара в воздух и на лету, высоко подпрыгнув, ловлю его, звонко щёлкнув при этом зубами. Маша радостно хохочет и кричит мне:
- Молодец, Черныш!
Сегодня Маша принесла мячик – это тоже классная игра. Она бросает мячик, и я со всех лап бегу за ним, хватаю его в зубы и приношу Маше. А иногда она хитрит: широко размахивается и делает вид, что бросает; а я уже несусь вперёд, а мячика-то и нет… Обескураженно оборачиваюсь к Маше, а она, приплясывая на месте и показывая мне мячик, восторженно кричит:
– А вот он! А вот он!
И когда в очередной раз Маша далеко-далеко забросила мячик и мы с ней побежали за ним, два белых призрака стремительно сорвались с детской площадки и ринулись в нашу сторону.
«Пропал мячик», – подумал я. Но потом сообразил, что эти ублюдки бегут совсем не за мячиком, а за Машей. Что их цель – это Маша, моя Маша, а не какой-то дурацкий мячик! И я рванулся изо всех сил, едва не выскакивая из шкуры, чтобы успеть перехватить их. Но перехватили меня. Первый, в коротком прыжке, широкой грудью сбил меня с лап, и я покатился через голову, захлёбываясь воем и визгом от ненависти, боли и страха. Второй молниеносным движением башки вонзил свои клыки мне в горло, и я почувствовал стальную хватку его челюстей. И последнее, что я увидел в своей жизни, это были глаза Герды, в которых таяло солнце…
Добавить комментарий