Когда однажды император Александр I спросил легендарного генерала Алексея Ермолова о том, какую награду тот бы пожелал, он невозмутимо ответил: “Произведите меня в немцы, Государь!” Ермолов знал, о чем говорил, ибо сей самодержец (равно как и прочие русские императоры) буквально окружил себя немцами, которых возвел на самые высокие должности. Об их засилье очень точно выразился князь Петр Вяземский в стихотворении “Русский Бог” (1828):
Бог бродяжных иноземцев,
К нам зашедших на порог,
Бог в особенности немцев,
Вот он, вот он, русский Бог.
Да что там заезжие иноземцы, когда и о самом российском венценосце ходили частушки:
Царь наш немец прусский,
Носит мундир узкий…
А потому можно сказать без обиняков: быть немцем в России при “истинных арийцах”- императорах всегда было почетно. Показательно, что и в программных документах одиозного “Союза русского народа” (1905-1917) особо подчеркивалась благотворная роль немцев в русской истории.
А вот быть евреем на Руси модным и почетным никогда не было. Это прекрасно понимают и нынешние национал-патриоты и не устают повторять, что отмена графы “национальность” в российских паспортах выгодна исключительно евреям, которые якобы скрывают свое этническое происхождение, потому как стыдятся его. И тем не менее эти же самые квазипатриоты по своему хотению объявляют евреем всякого, кого им заблагорассудится (в том числе и своих соплеменников-русаков).
Дело достигло таких масштабов, что даже сталинский сокол Владимир Бушин из газеты “Завтра” в свое время вынужден был вступить с такими, как он их аттестует, “ультрапатриотами” и “экстрарусофилами” в жаркую полемику и назвать подобные их потуги “фактом тяжелого и опасного умственного расстройства”. Впрочем, негодует Бушин лишь тогда, когда в евреи производят людей уважаемых и достойных; если же к ним причисляются разные там ничтожества, мерзавцы и прохвосты, его, надо думать, это вполне устраивает. Да оно и понятно: по его мнению, для борьбы с еврейским засильем в России все средства хороши!
Агрессивный поиск “исторического компромата” на еврейский этнос особенно рьяно и упорно ведется в сфере литературы, а точнее, - в области русской поэзии. Нам пытаются внушить мысль, что в смерти великих поэтов Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Сергея Есенина повинны именно евреи, которые якобы повязаны вековечным тайным заговором против России и ее самобытной культуры.
Речь здесь пойдет о трактовке “патриотами” причины гибели Лермонтова и о реальном отношении поэта к “врагам Отечества”. И отправной точкой стал нашумевший в свое время фильм “Лермонтов”. Сразу же после выхода сей картины на широкий экран в Москве наблюдались выступления дюжих бородатых ухарей в защиту убиенного пиита, сопровождаемые угрозами в адрес... сионистов. Да и сейчас, спустя несколько десятилетий, страсти все не утихают и на интернетовских порталах и сайтах то и дело появляются возмущенные послания граждан о том, что, дескать, “нашего Лермонтова злодейски застрелил еврей Мартынов”, - и вообще надо бы всех этих жидомасонов поскорее призвать к ответу.
Казалось бы, какое отношение имеет к евреям человек по фамилии Мартынов? Помнится, как на одной читательской конференции в Библиотеке им. Ленина в 1987 году, где мне довелось присутствовать, выступил писатель Василий Белов, который заявил: “Убийца Лермонтова назван, наконец, полным именем, и, сделав многозначительную паузу, победоносно объявил: - Николай Соломонович!”
И вот на экране возникает впечатляющая сцена: дуло пистолета Мартынова прямо направлено на исполненного спокойного величия русского поэта. Кажется, еще секунда – и прогремит выстрел и гений, за которым стоят вся Россия и ее многовековая культура, падет от предательской пули подлых инородцев…
Между тем, предельно ясно: майор Николай Соломонович Мартынов (1815-1875) (равно, как и его отец, Соломон Михайлович (1771-1839), дослужившийся до чина полковника) были дворянами, людьми воцерковленными и православными. Нелишне при этом знать: род Мартыновых происходил от выходца из Польши, прибывшего в Московию в 1460 году. В “Общем гербовнике дворянских родов Всероссийской империи” Петра Долгорукова можно прочесть, что “фамилии Мартыновых многие Российскому Престолу служили стольниками, воеводами и в иных чинах и жалованы были от Государей в 1631 году и других годах поместьями”. К иудеям они ни малейшего отношения не имели.
Среди пращуров Николая – Савлук Федорович Мартынов, участник военных действий против поляков под Смоленском в 1634 году, получивший вотчину в Рязанском уезде; Петр Иванович, воевода в Кадоме в 1704 году.; Федор Михайлович, прокурор Пензенского верхнего суда, вышедший в 1777 году в отставку в чине секунд-майора. Да и родной дядя Николая, то есть родной брат Соломона Мартынова, Дмитрий Михайлович, состоял Кирсановским (Тамбовской губернии) предводителем дворянства. Однако создателя и популяризаторов фильма все это, надо полагать, нисколько не убеждает.
Поднаторевшие в борьбе с сионистами, они, как за спасительную соломинку, хватаются за характерное отчество “Соломонович” и, похоже, только на этом основании производят Николая Мартынова в евреи, уже со всеми вытекающими последствиями. К последствиям мы еще вернемся, пока же отметим упорное нежелание “патриотов” утруждать себя знанием исторических реалий своего Отечества, за радетелей которого они себя выдают.
Иначе пришлось бы распространяться о единокровных сестрах и братьях Мартыновых, по отчеству Соломоновичей. Среди них: Елизавета (по мужу Шереметева; (1812-1891), между прочим, переводчица поэм Пушкина на итальянский язык; Екатерина Соломоновна Ржевская (1813—1870), равно как и ее муж, отставной гвардии капитан и рязанский помещик Михаил Григорьевич Ржевский (1796 — 1856); Михаил Мартынов (1814-1860) был однокурсником Лермонтова по Школе юнкеров. Не говоря уже об умерших во младенчестве Василии (1816-1817) и Александре (1816-1816). Наличествовала в сей именитой дворянской семье и Наталья (1819 —1884); эта знакомая Лермонтова, была замужем за французским подданным графом Альфредом де-ла Турдонне и жила в основном во Франции. Но подлинной долгожительницей из рода Мартыновых стала Юлия Соломоновна (1821-1909), от чьего “подозрительного” (читай: “еврейского”) отчества и разгорелся весь этот сыр-бор.
Ведь так называемый “еврейский след” в гибели Лермонтова (на чем по существу и строится вся “концепция” фильма) исчез бы в одночасье, если бы сценарист задался вопросом, каким образом и по каким причинам православные христиане и Мартыновы, в частности, могли дать новорожденному библейское имя Соломон. Дело в том, что в Православной Церкви существует Неделя святых праотцев и отмечается она в конце декабря, а рожденным в эту Неделю младенцам иногда давали древнеиудейские имена - как мужские: Соломон, Давид, Самуил, Товий, Исаак, Иов, Иона, так и женские: Сарра, Лия, Рахиль, Руфь и др.
В наше время такими именами нарекают детей, как правило, родители-сектанты. А, перевернув страницу истории чуть вспять, мы найдем и прабабушку А.С. Пушкина Сарру Юрьевну Ржевскую (1817-1801) и другую Сарру (1820-1838), дочь графа Федора Толстого-Американца. Вот имя Рафаил, к примеру, было очень популярно среди русского дворянства вплоть до начала XX века. О распространенности же таких имен, как Соломон, Самуил, Иаков, Израиль, Иона среди православных священнослужителей и монахов наших дней, вообще говорить излишне.
По счастью, из XVIII века до нас дошли “Воспоминания о Пугачеве”, подписанные инициалами О.З. (они хранятся ныне в одном из архивов США), где как раз рассказывается о том, как получил Соломон Мартынов свое не совсем ординарное для современных русских имя. Здесь сообщается, что от расправы пугачевцев его, младенца-барчука, спасла кормилица, выдав за своего сына. Тогда-то мамка решила окрестить младенца и пошла в церковь. - А как назвать его? – спрашивает священник. – А Бог весть! – отвечает кормилица, - уж и не знаю. – По святому назовем, - решил священник. - На сей день святой будет Соломон-царь – так и назовем!
Так и назвали! И примечательно, что после кровавого исхода дуэли с великим поэтом, “еврей” Мартынов был предан церковному покаянию и несколько лет отбывал суровую епитимию в Киеве. По словам современника, он “до конца своей жизни мучился и страдал оттого, что был виновником смерти великого Лермонтова”.
В фильме Николай Соломонович предстает ходульным пошляком, пустельгой и бездарью без какого-либо понятия о моральных принципах и любви к Отечеству. Его стихия – заштатный провинциальный трактир. Очень вольготно Мартынову с бокалом вина в руке в обществе падших женщин, чего так брезгливо сторонится Лермонтов (непонятно только, если поручик такой постник и трезвенник, как он вообще оказался в этом гиблом месте?). И, реанимируя застарелый антисемитский миф, создатели фильма заставляют поэта адресовать Соломоновичу гневные филиппики: “Напоили Россию!... Твой отец винными откупами промышляет”. И тут же мгновенно вырастает фигура трактирщика с мясистой семитской физиономией. Он лукаво щурится и разливает в бокалы зловредное пойло – опиум для русского народа.
Но, внушается далее, Соломонович – сошка мелкая, за ним стоят птицы поважнее, они-то и науськали его на смертоубийство. И вот некие конспираторы-подстрекатели неславянской наружности что-то заговорщицки нашептывают ему перед дуэлью. И становится ясно: недалекий Мартынов - лишь исполнитель чьего-то злодейского плана, последнее видимое звено в цепи тайного заговора против России. Кто же за ним стоит? Ответ на вопрос дает все тот же оэкраненный Лермонтов: “Бедная Россия, коли главные в ней люди из рода Нессельроде”, – с горечью произносит он. Услышав звучную немецкую фамилию, можно подумать, что стихотворец метит в набравших силу при дворе иноземцев. Ан нет, читатель, у сей инвективы имеется другая, вполне определенная национальная подоплека.
Речь идет именно о роде (то есть о происхождении) государственного канцлера Карла Васильевича Нессельроде (1780-1862). Его мать, баронесса Луиза Гонтар (1746-1785), была этнической еврейкой протестантского вероисповедания. Сейчас эти сведения можно обнаружить во многих биографических словарях или справочниках. Не то в Николаевскую эпоху! Русский царь не испытывал к евреям ни малейшей симпатии, но был антисемитом религиозным, а никак не расовым.
Потому ему не было решительно никакого дела до рода-племени матери своего ближайшего сановника (кстати, занимавшего высший пост в России 40 лет!). И вполне понятно, что еврейские корни Нессельроде никем тогда не афишировались, любые разглагольствования на сей счет пресекал бы, прежде всего, сам император, и весьма сомнительно, что Лермонтов вообще знал о них. Говорить же о всемогуществе Нессельроде, который якобы главенствовал в России, - тоже явная передержка, ибо известно, что сей канцлер был покорным и даже рептильным исполнителем воли авторитарного Николая I, которым был полностью обезличен.
И, хотя в фильме “Лермонтов” показывается враждебность к поэту шефа жандармов Александра Бенкендорфа (1781-1844) да и самого царя (а ведь именно Николай, узнав о смерти Лермонтова, сказал в сердцах: “Собаке - собачья смерть!”), все же акцент в фильме делается именно на злокозненном Нессельроде. Происходит сцена поистине фантастическая: жена канцлера Мария Дмитриевна (1786-1849) заискивает перед опальным поэтом, но тот говорит с ней запальчиво, резко, с нескрываемым презрением. Далее канцлер Нессельроде произносит сакраментальную фразу: “Если не можешь купить, убей!”.
Не вполне, правда, понятно, какую выгоду искал в поручике Лермонтове действительный тайный советник 1-го класса, почему он его так страшился и придавал такое огромное значение его поэзии. Но у зрителей сомнений на сей счет возникнуть не должно: Лермонтов будто бы задался целью докопаться до того, “как корысть по Руси растекалась, корень зла открыть”. Нессельроде корили за политическую близорукость, безынициативность (отсюда его ироническое прозвание Кисельвроде), крайнюю реакционность, но никак не за мздоимство. А по логике сценариста, он из корыстолюбцев главный! Не потому ли, что еврей?
И сразу все становится на свои места: еврей Нессельроде через своих тайных агентов-евреев настрополил еврея же Мартынова на убийство русского гения, и, главное, Лермонтов все это прекрасно понимает и на протяжении всего фильма направляет своим супостатам – “врагам России” из еврейского рода колкие язвительные филиппики. Подобное поведение Лермонтова должно базироваться на каких-либо фактах или, по крайней мере, на реальной нерасположенности поэта к иудейскому племени. Однако в действительности ничего похожего не было.
С ранней юности Михаил Лермонтов проявлял к судьбам еврейского народа живой и неподдельный интерес. Несомненное влияние оказало на него так называемое Велижское дело по облыжному обвинению евреев в ритуальном убийстве, воспринятое им с горечью и болью. Причем, сведения о сем деле он получал из первых рук - от адмирала Николая Мордвинова (1755-1845), с которым бабушка Лермонтова была в ближайшем свойстве (ее брат, обер-прокурор сената Алексей Столыпин (1816-1858), был женат на дочери адмирала) и которого сам маленький Мишель звал “дедушкой Мордвиновым”.
Именно он, Мордвинов, представил в 1827 году записку Николаю I, в коей настаивал на полной невиновности евреев, стремясь ввести этот тенденциозный процесс в рамки законности. Лишь когда в 1834 году дело поступило в Государственный совет (а Мордвинов был председателем одного из его департаментов) тому удалось доказать, что “евреи пали жертвою заговора, жертвою омраченных предубеждением и ожесточенных фанатизмом следователей”. В результате Государственный совет вынес приговор: “Евреев-подсудимых от суда и следствия освободить”. Как отмечал литературовед Леонид Гроссман, Велижское дело выглядело в глазах юного Мишеля Лермонтова не просто уголовным преступлением: он впервые столкнулся здесь с огульным обвинением целого народа в изуверстве и бесчеловечности. В нем пробудилось чувство высшей справедливости и протест, что одушевляет его первую трагедию “Испанцы” (1830). Вот что говорит об участи евреев один из персонажей трагедии, Ноэми:
Гонимый всеми, всеми презираем,
Наш род скитается по свету: родина,
Спокойствие, жилище наше – все не наше.
В центре трагедии – судьба Фернандо. Несчастный найденыш, он болезненно ощущает свое одиночество:
…совсем, совсем забытый сирота!...
В великом Божьем мире ни одной
Ты не найдешь души себе родной!...
Питался я не материнской грудью
И не спал на ее коленях…
Однако когда герой находит семью, положение его становится еще более мучительным: ведь родители у Фернандо – евреи. И важно то, что Лермонтов проявляет здесь симпатию к еврейскому народу, изображая его морально чистым и душевно возвышенным, несмотря на жестокие унижения, которым он подвергался. Об этом говорит знаменательный диалог:
Испанец: (сухо) Жидовка умереть одна не может?
Пускай она издохнет!...И Фернандо,
Как говорят, был сын жида.
Сара: Он сын
По крайней мере человека: ты же камень!
Развязка трагедии проникнута темой человеческого бесправия: осуждением Фернандо на казнь и обрушившимися на его отца несчастьями. Пафос передает введенная в пьесу “еврейская мелодия”:
Плачь, Израиль! о плачь! – твой Солим опустел!...
Начуже в раздолье печально житье;
Но сыны твои взяты не в пышный предел:
В пустынях рассеяно племя твое.
Главный вывод “Испанцев” - христиане не имеют ни малейшего права ненавидеть и презирать евреев и пропасть, созданная между людьми различием веры, есть не более чем предрассудок. К несчастью, он - неотъемлемая часть человеческой природы, злой и уклонившейся от велений Божества. Показательно, что по трагедии Лермонтова “Испанцы” поставил спектакль режиссер Московского еврейского театра Соломон Михоэлс (1890-1948), а декорации к нему сделал советский живописец, самобытно соединивший в своём творчестве пути русского модерна и авангарда, один из самых известных художников еврейского театра на идише Роберт Фальк (1886-1958).
Несомненное влияние оказал на Лермонтова великий Рембрандт (1606-1669), представитель золотого века голландской живописи, запечатлевший на своих полотнах еврейские темы и образы, близкие к творческим вкусам и художественным исканиям юного поэта. Отмечая схожесть творческого почерка двух мастеров, Гроссман вопрошал: “Родственность ли гениев сказалась в этом обращении юного поэта к “рембрандтовскому” художественному иудаизму? Откуда это проникновение в еврейскую психологию, неуловимый еврейский привкус? Откуда это чутье у него самой сущности иудаизма, его мироощущения и откуда это понимание основного духа Библии?”.
Очевидно и то, что гуманное отношение к евреям, которому поэт был верен всю жизнь, внушила ему Библия, и среди наиболее ярких его стихотворений “Плачь, плачь, Израиля народ!” (1830) и “Ветка Палестины” (1837). А среди его черновых заметок ранней поры есть и такая: “Демон”. Сюжет. Во время пленения евреев в Вавилоне (из Библии). Еврейка. Отец слепой. Он в первый раз видит ее спящую. Потом она поет отцу про старину и про близость ангела – как прежде. Еврей возвращается на родину. Ее могила остается на чужбине”.
Исследователи отмечают непосредственное воздействие на гуманную позицию Лермонтова драмы Готхильда Эфраима Лессинга (1729-1781) “Натан Мудрый” (1779). Можно указать еще одну очевидную аллюзию: в 1830 году друг поэта по Московскому университету, Николай Шеншин (1813-1835) перевел отрывок из книги графа Луи- Филиппа Сегюра (1753-1830) “Histoire des Juifs” (1827), который завершался словами: “Народ, рассеянный со времен Адриана по лицу земли, с твердостью сохранял свое имя, свои обычаи, обряды, законы; и даже в странах, где живет угнетенный, еще не потерял надежды чудесного избавления”. Несомненно, Лермонтов был знаком и с прижизненным русскоязычным изданием: “Сокращенная Всеобщая история древняя и новая / Cочинения Графа Сегюра. - Т. 4: содержащий в себе Историю иудеев” (Cпб., 1819).
А какой мощной художественной силой исполнены “еврейские мелодии” поэта, навеянные поэзией Джорджа Гордона Байрона (1788-1824), - “Я видал иногда, как ночная звезда…” (1830) или же “Душа моя мрачна…” (1836)! Между прочим, Лермонтов, с его обостренным интересом к творцу “Корсара” и “Чайльд Гарольда” (по одной из версий, поэты находились даже в дальнем родстве), не мог не знать, что Байрон в своей знаменитой речи в палате лордов 1812 года выступил ревностным защитником еврейства. И в своем творчестве он неизменно подчеркивал стойкость иудеев в их тяжких несчастиях. Примечательно, что критик Аким Волынский (1861-1926) в еврейском журнале “Недельная хроника “Восхода” (1888, № 4) отмечал поразительную способность Байрона “проникать в сокровеннейшую глубь чужих страданий или смелым полетом орла сразу обозревать всю неведомую даль чужих идеалов”. Как и у “гонимого миром странника” Байрона, у Лермонтова с его “русскою душою” cквозь поэтическую защиту древнего, обреченного на скитание народа звучат сострадание и тревога за его нынешнюю участь.
Cказанному нисколько не противоречат зарисовки евреев в других произведениях поэта. Оставив в стороне ветреную красавицу полуеврейку Тирзу в поэме “Сашка”, поданную довольно бледно, нельзя не упомянуть о светском заимодавце Шприхе из драмы Лермонтова “Маскарад” (1834-1835). Он аттестуется нелицеприятно. Но, безусловно, прав был филолог Василий Водовозов (1825-1886), отметивший, что “эта характеристика вложена в уста совершенно отрицательного героя Каразина, и, конечно же, совершенно не характеризует отношения Лермонтова к евреям”.
Кстати, об отрицательных персонажах. В “Герое нашего времени” Грушницкий (а его прототипом был, как известно, Николай Мартынов) обращается к Печорину с такими словами: “Cкажи-ка, хорошо на мне сидит мундир?...Ох, проклятый жид!...как под мышками режет!”. Все это должно укрепить нас во мнении, что Мартынов с евреями и рядом не стоял, Лермонтов же до конца своей краткой жизни оставался верен тем взглядам на народ книги, которые высказал в своих “Испанцах”.
Любопытно отметить, что деятели, называвшие себя “истинными патриотами” Германии, тоже производили в евреи - только вот…самого Лермонтова. Дело в том, что в нацистской наукообразной книжке Ханса Фридриха Карла Гюнтера (1891-1968) “Rassenkunde des judischen Volkes” (Munich, 1929) находится и портрет Лермонтова (С.82), размещенный рядом с многими другими для характеристики наружности именно еврейского типа. Великий русский поэт оказался здесь в компании с Барухом Спинозой (1632-1677), Стефаном Цвейгом (1881-1942), Чарли Чаплином (1889-1977), Альбертом Эйнштейном (1879-1955) и др. Примечательно, что на русском языке это издание под заглавием “Расология еврейского народа” вышло только в 2010 году.
Характерно и то, что писатель Иван Гончаров находил, что наружность поэта отнюдь не славянского типа: “Тут был и Лермонтов…тогда смуглый, одутловатый юноша с чертами лица как будто восточного происхождения, с черными выразительными глазами”. В своей книге “Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России” (2000) израильский историк Cавелий Дудаков со ссылкой на известного знатока биографии поэта Ираклия Андроникова и того же Гроссмана говорит о тайне рождения Лермонтова, которая должна вызвать у создателей “патриотического” фильма о нем и ужас, и праведный гнев. Согласно их версии, подлинным отцом Лермонтова был личный врач бабки поэта, Елизаветы Арсеньевой (1773-1845), крещеный французский еврей Ансельм Леви (1781-). Как бы там ни было, тесное их общение несомненно, а некоторые исследователи отмечают влияние доктора Леви на развитие интереса Лермонтова к еврейству.
Советский и русский литературовед Лазарь Лазарев задался вопросом, “откуда, каким путем Лермонтов, совершенно чуждый еврейству, уловил такие тонкие сокровенные движения еврейской души?” Ответа нет, как, впрочем, не вполне ясно и то, а столь ли чуждым еврейству был великий поэт? Ясно одно: рядить его в одежды юдофоба, милого сердцам лжепатриотов, так же нелепо, как производить в сионисты православного Мартынова.
И подумалось, кому могут быть любы эти упражнения на тему всесветного заговора против русской культуры, где в ход идут явные фальсификации, подтасовки, притягивание за уши? Ведь подобный обвинительный уклон, замешанный исключительно на национальной нетерпимости, направлен на разжигание розни между двумя великими народами – русским и еврейским. Воистину племенная вражда, равно как и человеческая глупость, границ не имеет!
Добавить комментарий