Матрас подо мной скрипел и визжал, как свежевыпавший снег под ногами в морозный день, а поскольку в палате находились одновременно 16 человек разных возрастов, то порой казалось, что это группа диверсантов пробирается ночью во вражеский тыл. Простыни с одеялами тоже жёстко шуршали, как и положено маскхалатам. И, если бы не храп, кашель, вздохи, бормотание, вскрики и разные другие звуки, издаваемые спящими людьми, то стало бы понятно, что это никакие не диверсанты, а самые обычные люди, но с одной весьма распространённой особенностью – все они были алкоголиками. И я в том числе. Чтобы на время превратиться в алкоголика, всего-то и надо: 200 граммов водки с утра натощак, потом сверху лакернуть парой бутылок пива – и вот меня уже с распростёртыми объятиями принимают в наркологическую клинику. Для руководства клиники очень важно, чтобы клиент был пьян до потери памяти, ни черта не соображал и был при деньгах, а остальное – дело техники…
– А ну назад, суки, стоять ровно! – в полный голос спросонья хрипло заорал на всю палату бывший СВОошник, полный кавалер наркомании, алкоголизма и контузии с ПТСР. – А то всех положу!
Вот ирония судьбы: сел этот парень лет 10 назад по 228 статье, ушёл воевать к «вагнерам» прямо с зоны, и вот результат – уважаемый человек! Менты его не трогают, разве что он начнёт людей прямо на улицах резать. Жена у них в ногах валяется: меня, мол, бьёт, детей обижает, а они только руками разводят: «А что мы можем сделать: герой войны! Такого тронь – глядишь, и сам уже в окопе»… В общем – наш человек, такой не подведёт!
Словно в ответ славному воину (с перепугу, что ли) трубно пукнул лежавший у окна Димон, и наш солдатик умолк до поры до времени, отравившись газами, а Димон дико ржанул, как конь, прущий железнодорожный вагон в гору, и тоже затих.
Я вылез из-под одеяла, нашёл ногами свои тапки и отправился в курилку с заходом в туалет. У дежурного охранника стрельнул сигаретку, узнал который час и, матюгнувшись на его «02.45», пошёл в курилку. Ни укол на ночь, ни таблетка снотворного не подействовали, – сна не было ни в одном глазу. Значит, и здесь, скорее всего, тоже имитация, или я об этой «лучшей клинике» слишком хорошо думаю? А ты бы лучше не думал, а соображал! А то думает он, видите ли.
Для начала лучше-ка вспомни свой первый разговор с главврачом – крупным мужчиной с иссиня бледным лицом, в тёмных очках и труднопроизносимыми именем и отчеством – сплошные «г» и «р». Он смотрел на меня сквозь компьютер и сыпал медицинскими терминами; он был строг, беспощаден и высокомерен; он интересовался, как часто и много я выпиваю; стращал последствиями дальнейшего употребления и предлагал подумать о жене и детях, а я делал вид, что смертельно напуган (хоть и пьян вдрызг) вдруг открывшимися перспективами, и Христом Богом умолял помочь. Я чувствовал его маленькую гаденькую радость от такого лоховатого клиента и соглашался на всё, что он мне предлагал. Думать-то думай, но и не забывай, как тебя потом обшмонали при приёме в отделение: айфон отобрали (все разговоры с родственниками у нас строго с 18.00 до 20.00 и только в присутствии врача: «В клинике такие правила, и Конституция нам не указ!»); «апл вотч» тоже изъяли, наушники, сигареты, зажигалку, даже кроссовки были конфискованы. Благо, что приехал я в одном спортивном костюме, а то и поясного ремня со шнурками лишился бы. Потом оплата: приложил карту к ридеру, и 48000 за пять предполагаемых дней пребывания мгновенно исчезли с моего счёта. Потом эту карту – вообще все карты, что были у меня с собой – тоже отобрали. Отобрали всё. Обычная наркологическая клиника, говорите? Ну-ну… А то мне показалось, что я в КПЗ заезжаю.
Потом мне мерили давление: «Ого! Да у Вас 150!» Сняли кардиограмму – распечатку я так и не увидел. И сразу же в палату, на койку: умело поставили катетер, и первая капельница впилась мне в правую руку. Здесь всё в общем-то стандартно, но есть нюансы. Я сразу же обратил внимание на то, что капельница не в заводской упаковке, не в мягком полулитровом пузыре, а в небольшой, граммов на 300, стеклянной банке, на которой нет инструкции, а только чёрным фломастером написана моя фамилия. А потом я отключился…
– Ну что, котики мои, прокапаемся? – разбудила меня разбитного вида деваха: она со звоном загоняет в палату очередную стайку металлических стоек для капельниц. – Кто у нас сегодня зайка-попрыгайка? Гена, даже не тужься, – я сегодня в колготках.
Обед я, кажется, проспал и пообедал второй капельницей, после которой снова заснул. Когда пришёл в себя, в палате обсуждали местные порядки:
– Я, – утверждал коренастый крепыш, вольготно раскинувшийся на своей кровати, – вызвал скорую, чтобы дома прокапаться: мне на работу через два дня, а эти падлы привезли меня сюда. «У вас, – говорят, – так всё плохо, что помочь вам смогут только в стационаре».
– И я тоже… – бомжеватого вида мужичок с реденькой бородёнкой, в красном спортивном костюме и надписью СССР на груди. – А они… – и одним махом руки разодрал СССР пополам.
– «У вас, – грит, – цирроз на горизонте, а вы мнётесь, как перезрелая девица перед исповедью. Срочно в клинику!»
Ну и так далее, и тому подобное. Единицы, вроде меня, приехали сюда сами, кое-кого привезли родственники, но подавляющее большинство оказались здесь явно не добровольно, а при активном содействии бригад скорой помощи как частных, так и государственных. И все эти бедолаги как один костерили местные порядки, называя клинику не иначе, как концлагерем.
– Ну а ты, Ван Хельсинг, – неожиданно спросил крепыш, подойдя к моей койке, – какого чёрта на главврача наехал? Кровососом его обозвал. Неприятности нужны, да?
– А я обозвал? – мне стало интересно.
– Обозвал, обозвал, – улыбнулся он. – Да ещё и с такими красочными эпитетами об его прошлом, настоящем и будущем и обо всех его родственниках до седьмого колена, что даже я обзавидовался.
– Я не помню… – честно признался я. – Я ж под капельницей был…
– Димон! – представился парень и протянул мне свою лапу.
– Генрих! – выдал я кодовое имя, но Димон на него никак не среагировал. Значит, это не он позвонил в тот малюсенький колокольчик, на призыв которого и откликнулся большой колокол.
– Под капельницей спят, – внимательно посмотрел на меня Димон и усмехнулся (улыбка у него была откровенно бандитская), – и видят сны о втором пришествии марсиан, а не мочат главврачей…
У нас в палате 16 человек и две койки сейчас свободны, есть ещё две палаты повышенного комфорта и одна VIP – это у мужчин. Четыре женские палаты: что там, и сколько их там, – я не знаю. Но на круг примерно выходит, что сейчас в клинике обретаются где-то пациентов 40, не меньше – это очень много и очень плохо. Люди постоянно меняются: одни пропадают (выписываются, умирают, выздоравливают?), появляются новые – и так по кругу: и снова, и снова, и снова.
Теперь персонал. У главного врача четыре заместителя – тоже врачи, надо полагать. Шестеро охранников, по лексикону и мимике все – явно бывшие наркоманы и алкоголики. Шесть-восемь медсестёр, такое же количество уборщиц и нянек. Ну и какая-то офисная плесень. Плюс приходящие наркологи, психиатры, социологи-проктологи и прочая мишура.
И что в итоге? То, что все пациенты – соучастники (или жертвы, вольные или невольные) – это понятно. А вот кто из персонала в курсе того, что происходит на самом деле? Люди инертны по природе своей и мало интересуются тем, что лично их не касается. Зарплату платят? Платят. Всегда вовремя? Всегда. Вот и хорошо! Вот и ладно!
Да ни фига не ладно! Ну не лечится алкоголизм, понимаете, люди? Не ле-чит-ся! «Ни за плату, ни по блату, ни во сне, ни наяву». И наркомания тоже. А у этой клиники 100% результат излечений. 100%!!! Смертность у них, как у всех; врачебные ошибки, как у всех; всё – как у всех, кроме тех заболеваний, которые не лечатся в принципе. Это звучит невероятно, но это подтверждённый факт – потому-то я и здесь. Причём здесь он лечится каким-то абсолютно варварским способом: без электрофореза, без озонотерапии, без ВЛОК, без плазмофереза, без многого чего другого, – обычными капельницами, наполненными неизвестно где и неизвестно чем. Тут в пору или в Дьявола поверить, или Богу помолиться…
Утро в клинике всегда начинается одинаково: болезные просыпаются рано и уже часов с шести начинают ползать по фойе в поисках развлечений. Шашки, шахматы, нарды, «монополия», домино, книжки-раскраски и просто книги, масса современных настольных игр и огромный телевизор, – есть всё для того, чтобы впасть в детство и убить время. Плюс курилка, в которой на огромной пепельнице лежит одна единственная на всех зажигалка, толсто завёрнутая в жёлтый скотч – чтоб не спёрли.
– Ноги-то подними! – я поднял глаза: передо мной стояла старушка - божий одуванчик и, опёршись о швабру, строго сверлила меня взглядом. – Протереть надо бы под кроватью.
Я поднял ноги, а бабулька ловко стала шуровать у меня под кроватью.
– А звать-то тебя как, милок? Ты, вроде как, новенький?
– Генрих, – буркнул я.
– Ах ты господи! – неожиданно обрадовалась старая и приставила швабру, как винтовку, к плечу. – Это не вы ли будете племянником штандартенфюрера СС Вилли Шварцкопфа?
– Ja Ja,– от неожиданности перешёл я на немецкий. – Natürlich!
Вот это номер! Бабка дала чёткий отзыв – вот и нашёлся наш колокольчик!
– Ты здесь который день? – вполголоса поинтересовалась старушка, воровато поглядев по сторонам, хотя в палате, кроме нас, никого не было.
– Второй.
– Значит, ещё три капельницы ты сегодня получишь. – Чуть подумала и врезала, что называется, от души: – Запомни! Девятую капельницу ставить нельзя. После неё – пиздец!
И, как ни в чём не бывало, пошла дальше махать шваброй, а я, раскрыв рот, так и остался сидеть с ногами на кровати.
После завтрака, безвкусного и не слишком разнообразного, всех разогнали по палатам – врачебный обход, и минут через десять к нам в гости пожаловали шесть человек. Когда я разглядывал эту компанию, меня посетило дежавю – это же «Люди в чёрном», только наоборот: четверо мужчин, две женщины, все в белых халатах и тёмных очках. Они останавливались возле каждой койки, называя нас по имени-отчеству (благо, на каждой койке имелась бирка), интересовались у пациента сном, общим состоянием и здоровьем, поглядывали в бумажки на планшетках и даже что-то в них отмечали – всё очень вежливо и равнодушно. Обойдя всех и каждого, пообещали продолжение банкета и двинулись в следующие палаты. Далее последовали поголовные капельницы и поиск развлечений до обеда. Потом неожиданно вкусный обед, а опосля – перекур.
– Доедай! – Димон сунул мне в руку бычок сигареты, и я в три затяжки добил его до фильтра. – А эта Анжелка-то – ничего!
– Это которая? – лениво спросил я.
– Которая пообещала мне капельницу ректально поставить!
– Ну как же, как же, – заржал я. – И мужа вашего, товарища Крупского, прекрасно помню!
– Да ладно тебе, – не обиделся Димон. – Пошли козла забьём, что ли?
– А кто у нас нынче козёл?
Я хохмил, шутил, подкалывал и отбивался, а из головы не шли слова бабки про девятую капельницу и последующий трындец. Как её понимать? Что имела она в виду? Терпеть ненавижу вот такую манеру подачи информации – страху нагнала, тумана напустила – и что? Или она сама не в курсах, или всё гораздо хуже, чем я думаю и мне лично придётся задавать неприятные вопросы главврачу. А в том, что он здесь главный и в курсе всех событий, лично у меня сомнений не было никаких. Да вот только задавать вопросы проще, когда за спиной у тебя имеется пара-другая Калашей. Или хотя бы пистолет. А у меня даже кроссовки отобрали…
Я здесь второй день, получил пять капельниц – вечером будет шестая, но ведь наверняка за это время кто-то мог получить и девятую. И что случилось? Что-то не заметил я землетрясения, цунами или ещё каких-либо иных катаклизмов. Всё как обычно – суета сует и томление духа. Как было уже неоднократно проверено, после этих процедур с капельницами люди просто перестают употреблять: раз, навсегда и без рецидивов, что характерно. Ну и что в этом плохого? Радоваться, вроде бы, надо, а не блох ловить. А плохо то, что владеть такими технологиями частное лицо не должно по определению – это дело государственное, и никак не меньше. Это как печатание денежных знаков, изготовление оружия, обеспечение безопасности страны и т.д., и т.п. Достаточно много областей человеческой деятельности, куда частника не подпустят и на пушечный выстрел. И этот случай как раз из таких. Это какие же убытки для страны, если все вдруг перестанут употреблять, а?!
– Рыба! – объявил Димон. – Пошли капаться – я завтра выписываюсь…
Я лежал под капельницей и не сводил глаз с койки Димона, которую окружили белые халаты: один сидел и держал Димона за руку, из которой торчала капельница, а двое других просто стояли рядом. И в этот момент тело Димона выгнулось дугой – он чуть ли не мостик сделал. Трое наблюдателей тут же навалились на него, но уже всё прошло. В полной тишине врачи сняли капельницу, вынули катетер, перебинтовали руку и вышли из палаты. Димон, по-моему, был без сознания. Минут через пять он тяжело вздохнул и открыл глаза.
– Как ты, Димон? – спросил я.
– Не знаю, – ответил он мне глухим, изменившимся до неузнаваемости голосом. А потом добавил, оглядев палату, как будто увидел её в первый раз: «Пока…»
В этот раз я спал как убитый: и таблетка, и укол сделали своё дело. Не знаю, во сколько я проснулся, но, едва открыл глаза, тут же посмотрел на койку Димона. Там всё было в порядке: койка аккуратно заправлена, Димона нет. У лысого охранника с агрессивным ирокезом на башке я спросил, где Димон. Он глянул в какой-то журнал и коротко бросил мне: «Выписан».
– Когда?
– Ты что, русский язык плохо понимаешь? – зло прищурился на меня «ирокез». – Выписан, и всё!
Такое вот «доброе» утро! Надо что-то решать, потому как сегодня вечером я получу пресловутую девятую капельницу. Надо найти старуху-уборщицу и поговорить с ней ещё раз. Что ещё? Да много чего, но без связи – как без рук. Один звонок - и вся эта «клиника» раком бы стояла, ан нет, бодливой корове Господь рогов не дал. Выкручивайся как хочешь, но результат сделай и необходимую информация добудь. Можешь при этом сдохнуть, но это уже твои проблемы. Старуху, кстати, я так и не нашёл – видимо, не её смена. Позавтракал, с трудом пропихивая в горло овсяную кашку, выпил кружку чая и пошёл курить. В курилке было человек пять: я стал спрашивать насчёт Димона, но никто ничего не видел и не слышал – все, как и я сам, спали без задних ног. Был человек – и нет его, и никого не интересует, куда он делся, – выписался, говорят. Да куда он мог выписаться чуть ли не в полночь? Выписка, как я понимаю, занимает 2-3 часа времени: пока все отобранные вещи вернут, пока документы нужные оформят да распечатают, – то, да сё. Да и кто будет это делать ночью? Эх Димон, Димон…
Потом была капельница – седьмая, после которой я заснул. И во сне пришло решение, единственно верное, как мне показалось в данной ситуации, – вариантов-то у меня было немного. До обеда балду гонял: шлялся по фойе, приставая то к одной компании, то к другой. Потом обед, восьмая капельница, краткое забытье, и я начал действовать: подошёл к охраннику и сообщил ему, что мне срочно нужно к главному врачу.
– Зачем? – последовал резонный вопрос.
– Я хочу выписаться.
– Ждите. вас вызовут…
Через полчаса я сидел в кабинете главврача.
– Слушаю вас, Генрих. Что случилось?
Он так же сидел в пол-оборота ко мне, прикрываясь монитором компьютера, всё такой же синий и всё в тех же очках.
– Я хочу прекратить лечение и выписаться, – ответил я.
– Но почему? – совершенно неискренне удивился он. – Лечение идёт по плану, показатели анализов улучшены кардинально. Вчера вечером я разговаривал по телефону с вашей женой (которой у меня нет и никогда не было): она очень довольна, благодарила меня за помощь и просила, я бы даже сказал – настаивала на продолжении лечения. Поэтому я спрашиваю ещё раз: «Почему?»
– Клиника мне ваша не нравится – люди из неё пропадают.
Он несколько секунд смотрел мне в лицо, а потом решительно снял очки. Вот так просто, впервые в жизни, я увидел вампира. Не киношного, не мультяшного, не карикатурного, а настоящего и страшного до кровавого поноса. Его глаза… Они сверкали как бриллианты – если бы бриллианты были буро-красного цвета. Они горели ярко-рубиновым огнём, они парализовали своей красотой. Они были прекрасны – чудовищно прекрасны: в них тонуло моё прошлое и наступало будущее. Вампир оскалился, демонстрируя мне удлинившиеся клыки, и облизал губы длинным, каким-то змеиным, языком. А потом сорвался с места и мгновенно оказался в другом конце кабинета у сейфа. Он двигался настолько стремительно, что даже размазывался в воздухе. Щелчок замка, и вот он стоит уже рядом со мной. За всё это время я, по-моему, даже моргнуть не успел. Стеклянный хруст ампулы у меня перед лицом, и я потерял сознание.
…еле-еле слышный, сквозь бешеный ток крови у меня в ушах, голос старухи: «Я эту сучью породу насквозь вижу – меня этому ещё бабка моя обучила. Они же все полумёртвые – нежить! А мертвецам выпивка не нужна…
…а что происходит с теми, которые не согласны с таким вот «лечением»?..
…их выпивают…
Я открыл глаза: трое в белых халатах молча смотрели на меня сверху вниз. Руки мои были притянуты широкими ремнями к кровати, а из правой руки, как огрызок карандаша, торчала капельница…
Добавить комментарий