Ну скажите, что я не прав, если моё утверждение о том, как сожалеют в Америке и как то же самое чувствуют в Одессе - это не две большие разницы? В Америке слово "сори" мусолят по поводу и без, превратив его в расхожий эквивалент не столько сострадания, сколько дежурной вежливости. Оно второе по частоте использования в речи после традиционного вопроса о том как дела, а может быть даже и первое, потому что стоит лишь неосмотрительно поделиться своими неурядицами, на которые поинтересовавшемуся товарищу ровным счётом наплевать, как последует обязательное "сори" Вот и весь сказ. Так о чём, спрашивается, говорить? Я часто сопоставляю американские извинения и те - одесские, уже давно ставшие легендарными...
Историй про Мишку Япончика мне приходилось слышать на Молдаванке немало. Да и как их было пропустить от чуть ли не очевидцев? Адрес его рождения - Госпитальная улица, дом № 23 сегодня в Одессе знает каждый, но тогда, во времена моего детства, о Япончике в его и моём дворе говорили шёпотом. Правда, громким... И тогда же я узнал о "Гусарском насморке" - о неприятности, случающейся иногда с мужчинами. Благо, старшие пацаны просветили меня-сопляка рассказами о ней, полученными, в свою очередь, ими от молодых людей, интерес к соседским барышням который у тех уже плавил их мозги. Вообще-то, дворовые университеты у каждого поколения свои, но на Молдаванке в то время, они ещё и отличались определённой направленностью открытий в сфере жизни взрослых.
Нетрудно представить, как однажды был расстроен Мишка Япончик, обнаружив у себя некие нежелательные симптомы. Да и как тому следовало реагировать на грустный факт, что часть его всегда послушного ему тела и вовремя приведённая в соответствие необходимого завета с Всевышним, вдруг стала источником беспокойства? Причём, беспокойства достаточно серьезного, чтобы обратиться с этой неприятностью к известному в Одессе венерологу. Диагноз был неутешительным. Учёный эскулап назвал обнаруженное заболевание по латыни и увидев вопросительный взгляд коренастого франта, одетого с показным шиком, добавил:
- Гонорея, голубчик. Да-с.
- Доктор, - молодой человек переварил обескуражившую его новость, - имею сильный интерес избавиться от этой гнусной хворобы и моё впечатление говорит, что я могу довериться вам, как евреи доверились Моисею и не прогадали. Вы получите за труды сколько скажете и главный раввин в синагоге Бродского будет молиться за вас утром и вечером. Я буду послушный, как первый ученик в иешиве и можете быть покойны, что сказанное Мойше Винницким сейчас - это не сор на смитнике.
Лечение доктор собирался проводить у себя дома. Тот занимал большую квартиру в доме Либмана на Преображенской, в которой в одной из комнат он и принимал своих пациентов. На процедуры, предписанные раз в неделю, Мойша прибывал без опозданий. Подкатывал в пролётке в сопровождении двух молодцов, одетых так же, как и он, претенциозно и пока им занимался доктор, те коротали время внизу в биллиардной, расположенной в кондитерской, хозяином которой был тот же богатый одесский промышленник 4-го разряда Бернард Либман. Лечение подходило к концу и оставалось всего два визита, как вдруг произошло событие, запомнившееся доктору очень надолго. На его квартиру был совершён налёт.
Надо сказать, что в доме Либмана жили небедные люди. В квартирах, оборудованных электрическим освещением и прочими новомодными удобствами, нашлось бы чем поживиться. И докторская семья не была исключением. И почему-то именно к ним и ворвались ночью. Бандиты с Молдаванки не церемонились. Связали перепуганных домочадцев, как и опешившего доктора, пригрозив расправой, если те вздумают шуметь. Ну и не шумел никто, естественно, пока обчищали квартиру. И произошло это как раз накануне очередного врачебного сеанса, назначенного Мишке-Япончику на следущий день. Вывезли практически всё: и посуду, и столовое серебро, и обстановку, не говоря уже о драгоценностях докторской жены и наличных деньгах в ассигнациях и в золотых червонцах.
А утром, без опозданий к дому подъехала пролётка с пациентом и его сопровождающими. Дверь, постучавшему в неё Мойше, открыла горничная, не пришедшая в себя от ночного происшествия. Она тряслась и не могла вымолить ни слова. В прихожей царил беспорядок, сразу удививший Японца, а в гостиной, куда его провела горничная, и вовсе картина была удручающей. На пустых стенах лишь торчали крюки от картин. Из своего кабинета вышел доктор, взлохмаченный, в малиновом шлафроке и с повязанным вокруг лба платком. Увидев Мишку, он сделался того же цвета, что и его шлафрок. Потом затрясся и, затопав ногами, выплеснул весь прожитый ужас бессонной ночи:
- Негодяй! Босяк! И ты ещё смеешь здесь появиться?
Мойша всё понял и побледнел от оскорбительной для него мысли:
- Доктор, обождите так громко кричать. Похоже, сюда к вам заявились те, кого вы желали видеть, как французскую булку вместо мацы на Песах, но видит бог, это не мои люди!
Он развернулся и не пускаясь в дальнейшие объяснения, кинулся в биллиардную.
Первая подвода с тюками и мебелью подъехала к дому через два часа и те же люди, грабившие доктора ночью, начали заносить в квартиру привезённые на ней вещи. Затем подъехала другая, и бандиты лишь уточняли куда, что и как расставлять. Тюков оказалось на пару штук больше, чем те с собой унесли и из некоторых выглядывали явно чужие вещи. Однако о такой безделице эти лихие люди, похоже, не переживали. Ситуация принимала оборот какой-то безумной фантасмагории. Ещё недавние жертвы налёта ошалело смотрели на своих обидчиков, плохо соображая что в действительности происходит, а когда один из подручных Мишки-Япончика галантно предложил жене доктора выбрать из небольшого саквояжа свои драгоценности, та и вовсе чуть не лишилась чувств. Доктору они аккуратно отсчитали ассигнации, которые ранее выгребли из его письменного стола и с той же аккуратностью банковского клерка выдали золотые червонцы. Апофеозом этого безумного визита стали сожаления того же подручного с саквояжем:
- Звиняйте! Ошибочка вышла. Мальчики дико извиняются.
По смущённо-сконфуженному виду бандитов - Гирша Фукса с его халястрой, была очевидной их растерянность и желание загладить вину. Они переминались с ноги на ногу, словно нашкодившие дети и осознавшие как плохо поступили. Распорядитель необычного для них действа, не выпуская из рук саквояж, на прощанье снял своё роскошное дорогое канотье и, прижав его к груди, заверил доктора:
- Больше вас никто не побеспокоит. Это слово Короля.
Ну, так я вас спрашиваю, как можно сравнить жалкое заграничное "сори" с полными сожаления одесскими извинениями? Одесское заверение в чувстве вины - это же совершенно другой коленкор! Не понимать за это, значит - думать, что тётя Циля - жирная торговка с рыбных рядов на Привозе, которая жила на Госпитальной №23, похожа на пышнотелую диву - мастерицу бельканто, исполняющую арию "Пречистая дева" в Одесской опере. И наверное, точно так же будет выглядеть бумажный цветок из похоронного венка, поставленный артелью глухонемых в контору ритуальных услуг, по сравнению с корзиной свежих роз, срезанных в оранжерее в присутствии заказчика. А именно такие благоухающие букеты и были доставлены доктору на следущий день по его адресу на Преображенской...
Добавить комментарий