Vae viktis*
Мокрая стена от моих слёз! Стены плачут вместо меня. А глаза у меня жгуче-сухие. Как тогда, в 1911 году… Тогда был убит премьер-министр в Киевском городском театре на глазах у императора и всей элиты города!
Весенним потоком ворвались в душу воспоминания, унесли с собой, закружили. Да, это было летом, семь лет тому назад. Дамы в изящных светло-прозрачных гипюрах и атласе под кружевными зонтиками, разгорячённые предстоящей встречей с императором и его ближайшим окружением. Август, тогда был душный конец августа. Мужчины с сосредоточенно-патриотичными лицами и гордой осанкой стали свежее, бодрее и моложе своих лет. Впереди шёл со своей матушкой Марией Фёдоровной бодрый Николай Второй. Несмотря на жару, она была в чёрном платье с высоким лифом, украшенным блёстками в виде чудных перьев. Прозрачны были шифоновые рукава, стянутые на локтях и запястьях. Золотой крест да нитка чёрного жемчуга на груди. Массивные серьги без камней даже не подрагивали в такт её шагов. Вдова Александра казалась моложе и стройнее, то ли от удачно выбранного туалета, то ли от искренней радости. Подданные бросали им под ноги цветы и кричали виваты. Николай казался меньше ростом своей матери, и намного меньше градоначальника Киева. Марии показалось это обидным и несправедливым. Царь должен быть выше самых высоких или хотя бы вровень с ними.
За ними шёл премьер-министр Пётр Аркадьевич и другие особы царской фамилии. Увидев свою родственницу среди пестроты, а она ведь была урождённая Столыпина, он ей дружески кивнул. Знала ли она, что вот эти цепкие и светлые очи прощаются с ней и через несколько дней закроются землёй? Знала ли…
В бессилии она откинулась назад. Перевела иссушённые горячей печалью глаза на своих дочерей, дремавших на охапке соломы. Самая младшая всхлипывала во сне и прижимала к лицу куклу. Меж камней протиснулась крыса, и, став на задние лапки, смешно поводила усатой мордой, пока не наткнулась на горячий блеск человеческих глаз. Люди страшны в злобе, она это знала по опыту, но очень привлекала корзинка с провизией, стоящая на полу. Сразу на княгиню невыносимо мерзко пахнуло гнилью, отхожим местом из угла, затхлостью неволи. Её плечи содрогнулись. Крысу смыло страхом.
- Что мы здесь делаем? – она безумно огляделась, будто и не было трёх страшных дней заточения, и увидела всё это впервые. – Боже, зачем ты такое допустил?
Княгиня поправила на спящих детях грубое суконное одеяло. И чтобы не сойти с ума, вернулась в воспоминания.
В городском театре тогда давали «Сказку о Царе Султане» - красочно и причудливо сочетались в ней декорации с пушкинскими строками.
- И зачем сочинять сказки, если в них не верят? – рассудительно спрашивала младшая дочь.
Действительно, зачем? Чтобы уйти в иные реальности, где всегда побеждает добро.
В антракте она хотела подойти к Петру Аркадьевичу, но её опередил бойкий молодой очкарик, из спокойной публики он отличался особой нервозностью. Казалось, что его плечи и руки живут отдельно от его головы. Невежливо так бросился наперерез и оказался перед премьер-министром. Выхватил наган и выстрелил два раза в него. Первая пуля попала в руку, а вторая ранила живот. Убийца, не сопротивляясь, дал себя скрутить, а Столыпина посадили в кресло и вызвали врача. Она видела, как проступала испарина на бледной коже лба, и это было единое доказательство страданий смертельно раненого. Слышала отчётливо, как он спокойно сказал подошедшему императору:
- Я счастлив умереть за царя!
Все ужасались и говорили том, как мог достаться пригласительный билет убийце? Недосмотр полиции или сговор?
С мужем они навестили умирающего, который после недельной борьбы со смертью, скончался 4 сентября.
- Где меня убьют, там и похороните…
Его похоронили со всеми почестями в Киево-Печерской лавре. Одиннадцатое покушение террористов закончилось смертью Столыпина. Они, как кровавые фурии, охотились за ним, чтобы вырвать жизнь, сознание, силы у этого волевого человека.
Стена блестела от её слёз, но продолговатые тёмные глаза княгини были горячими. Почему ей вспомнился убитый?
Вокруг него гибли невинные люди, но террористов это не останавливало. Брошенная из окна третьего этажа бомба сколько унесла жизней, а он чудом выжил, хотя находился в самом центре толпы. Ждать ли ей такого чуда, когда распахнётся железная дверь и кто-то сильный скажет:
- Выходите, княгиня Щербатова! Вы свободны!
Какой бы радостью засветились грязные личики девочек!
Так мог бы поступить князь Василий Щербатов, но он убит на ненавистной войне! Так мог бы поступить Столыпин, но, увы! А ещё тоскливый гений Лермонтов, её родственник, бабушка его была Столыпина, но все Столыпины относились к нему осторожно и не верили, что из него что-то толковое получится! Какая счастливая ошибка!
Мария прикрыла тёмные глаза и откинула голову. Любопытная крыса на этот раз совсем близко подкралась к корзинке. За крохотным окошечком дрожал зябкий испуганный рассвет.
С чего и зачем началось это кровавое месиво? Возможно, это было генеральной репетицией того, что есть сейчас? Убивали генерал-губернаторов, городовых, помещиков и министров! Девять тысяч по всей России! Кровожадность открыла свой счёт!
Мария сжала виски холодными пальцами, воспоминания так удушливо наполнили подвальчик, что невозможно трудно стало дышать. Она хватала воздух ртом, но он исчез, его здесь не было.
- Нет, нет, такого не должно случиться! Как же её девочки перед казнью и без поддержки?
Она расстегнула высокий ворот платья, наклонилась чуть вперёд, но удушье отступало медленно, ах, как медленно!
В сознании всплыл страшный рассказ дочери Столыпина Натали. Тоже август, как и сегодня! Этот проклятый август несёт нам одни трагедии! 12 –го дня, 1906 года…
В своём доме на Аптекарском острове Столыпин принимал посетителей каждую субботу. Молодой и энергичный адъютант Замятин всех записывал, кто пришёл в этот день. Подойдя к группе молодых людей в жандармской новенькой форме, он сразу же отметил несоответствие её старым головным уборам. Эти уборы вышли из употребления года три назад. Вот тогда-то заподозренные бросили портфель с бомбой, но его перехватил адъютант и погиб.
Наталья и младший сын Столыпина Аркадий вместе с няней в то время сидели на балконе. Страшная сила дрожью пронзила все стены дома, раскрошив его на большие части. Балкон взрывом отнесло метров на двадцать. Няня погибла сразу, а Наталье раздробило ноги. Малолетний её брат еле выжил. И вот тогда Столыпин ответил скорострельным указом. Он подписал 19 августа закон о военно-полевых судах. Судили в них всех пойманных на горячем в течение 24 часов и виновных вешали. Кровь перехлестнула кровь.
Гуманист Толстой заступился за террористов, потом Леонид Андреев, а потом и другие. Боясь показаться не гуманными, окружение Щербатовых также осуждало «столыпинские галстуки». Однажды это взорвало княгиню изнутри, и на пафосные речи о человечности, она вдохновенно воскликнула:
- Что сказал бы Толстой, если бы его двухлетнего сына приговорили террористы к смертной казни! Через отравление! Как выяснилось на допросе, умные юноши и образованные девушки, все как один, проголосовали «ЗА»! Какая звериная аморальность должна быть, чтоб ребёнка голосованием приговорить к казни!
- Дорогая Мари, дело в том, что дети Толстого - бородатые дядьки и плотные тётки. И теперь ему можно рассуждать теоретически.
Князь смотрел на вдохновенный профиль Мари и осторожно добавил:
- А ты могла бы быть одной из них… В тебе есть огонь!
Она изломала гневно брови, а тёмные глаза метнули молнии в мужа.
Пробуждение птиц стало заполнять пустоту утра. Как она любила гулять в это время суток в парке! Имение досталось ей от деда, старый дом пришлось перестроить. Вначале века закончили реставрацию, и получился дворец в стиле неоклассицизма. Два спящих льва охраняли подходы к дворцу, вокруг которого был разбит необъятный парк. Известный в Европе паркоустроитель Ван Геерт продумал всё до мелочей: и расположение прудов, где обитали лебеди и дикие утки, и живописные груды валунов среди цветущих клумб. Для аистов срезали верхушки деревьев и закрепляли рассохшиеся и негодные колёса от телеги. Каких только диковинных деревьев не насадил Геерт! Рядом с сосной обыкновенной красовались чёрные и веймутовы сосны. Кофейные деревья, платаны, красный бамбук, гингоко возвышались в отведённых для них местах. Особенно привлекательна была аллея из голубых елей.
Во время первой мировой войны Мария Щербатова распорядилась, чтобы во дворце разместили лазарет для раненых. Но в то тяжкое для Отечества время, ей показалось, что этого мало. Наскоро обучившись, она стала сестрой милосердия. Научилась, не поморщившись, чистить гнойные раны, делать перевязки, пачкать нежные пальчики в крови. Стоны и смерть, изуродованную молодую плоть, плевки желчи и злобы увидел тогда её дворец, созданный для счастья. Дочери притихли и повзрослели сразу. Дети быстро взрослеют во время всякой войны… Помнит, как вбежал садовник с плачем:
- Миленькая, вырубают парк! Какие красавцы гибнут! Это же десятилетний труд поднять их из прутиков!
- Михалыч, гибнут люди: красивые, гордые юноши! Уходят в никуда и навсегда! Чего тебе жаль – бессловесное дерево или живой плод фантазии Бога?
Михалыч покачался из стороны в сторону от горя, расправил раздвоенные усы и чётко сказал:
- Вестимо, что деревьев жаль! Люди меж собой пусть грызутся, у них планида лихая! Всякого защищает собственная злоба, а дерево беззащитно и беззлобно!
Мария сматывала длинные куски простыни под бинты, да так и замерла. Ведь прав, хранитель парка!
- Я поговорю с начальником лазарета, чтобы выбирали сухостой или менее ценные породы!
Азартный садовник ухватил её за руку и потащил, как провинившуюся девочку, из комнаты-палаты.
- Немедля, немедля!
Всё теперь, как в страшной сказке! Она заперта вместе с детьми в полуподвале собственного дворца! А в усадьбе хозяйничают солдаты Таращанского полка. Скоро должна прийти Настёна. Ей разрешают принести завтрак и воду для умывания. Как расторопная прислуга добывает теперь еду – Бог знает! Раньше на один брутовский** рубль она покупала две кошёлки еды. А сейчас… просто не верится, что можно было прожить на 10 копеек в день! Слышались хриплые команды, ржание лошадей, лязг оружия. Людской поток звуков перехлестнул птичий щебет.
Княгиня приоткрыла льняное полотенце: пустая бутыль из-под молока, сырные и хлебные крошки. Мария вытряхнула крошки зверьку. Его хитрые глазки блеснули радостью обретения.
Проснулась старшая Ольга. Присела рядом с матерью, обняла за плечи.
- Ма, доброе утро, опять не спала?
Ольга стряхнула солому с бархатной юбки, стала гребнем расчёсывать чёрные потоки волос. Потом в сердцах отбросила гребень и застыла. О чём думала эта черноволосая и тёмноглазая девушка с тонкой и белой кожей? Такой белой, что просвечивали синие жилки на виске. А шея, как мраморный столп. Чего у них в роду такие длинные шеи? Высматривали, небось, женихов издали.
- Ах, к чему теперь всё это!
- Мовэ жанр* быть непричёсанной, неряшливой и хмурой!
- Мама, мовэ жанр – спать и есть на соломе! Они не принесли нам стол и стулья! А кувшин воды надо выпрашивать, словно драгоценность какую! И рядом с отхожим местом!
Чёрные потоки, сбегая по спине, переполошились – чёрные ручьи печали.
- Vae viktis*! Бедная моя девочка, может, ты передумаешь? Я не имею права решать твою судьбу! Влюбленный многое может сделать для женщины. «Привычка свыше нам дана, замена счастию она…»
- Вот именно, что замена! – она резко обернулась к матери, и её же жестом вскинула на длинной шее непокорную голову. – Пойми, мама, я не могу лечь в постель с монстром! Поговорила с ним и всё поняла. Я хочу быть с вами до конца!
Дверь гнусно заскрежетала, и появился на пороге солдат, за его спиной маячило ещё двое.
- Княгиня Щербатова, к командиру!
Мария бодро поднялась и вышла, кивнув на всякий случай детям.
Алексей расхаживал по комнате – бывшему кабинету князя Василия Щербатова. Сначала он сам хотел спуститься вниз и поговорить с упрямой княгиней, но потом решил, что статус обязывает допросить её здесь. Его, вихрастого мальчишку, сына пьяницы дворника, волна случайности подняла на небывалую высоту, словно того дурачка Ивана из сказки. Бесшабашность, ненависть и азарт сделали из недоучившегося гимназиста комиссара. Но легко было стрелять в неведомых врагов без имени и без лица, а тут подкинула судьбина настоящее испытание. Он с малолетних соплей знал княгиню и её дочерей. В старшую был мучительно влюблён, понимая всей кожей, что селезень не может быть с лебедем. Но чудес в жизни хватает, авось?
- Мария Афанасьевна, садитесь! Вы знаете, что идёт жестокая борьба. Ревкомитет принял решение расстрелять вашу семью…
- За что? – вскинула голову княгиня.
-За то, что вы аристократы! Следовательно, враги! – Алексей отошёл от стола к окну, как бы боясь чарующего шарма Щербатовой.
- Революция напрочь отменила милосердие? Считает своими заклятыми врагами женщин и детей?
- Вы и ваши дети – паразиты на теле народа, - он замялся, чувствуя, что перескочил на митинг средней руки, которые только для того и собирались, чтобы культивировать пролетарскую злобу.
А тут ещё бюст какого-то мудреца насмешливо уставился в него, если бы она опустила голову, он незаметно отвернул бы его к стене! Но Мария смотрела ему в лицо строго и вопрошающе, как на экзамене.
- В общем, вы виноваты тем, что родились аристократами! – он нащупывал в себе нужные нотки убедительности.
- Вы тоже могли родиться дворянином, и ваши сёстры, и ваша мать, и вы тогда бы подлежали уничтожению?
«Вот ударила, так ударила!» Алексея бросило в жар, он не мог представить себе тёплое тело любимой сестрёнки окоченевшим и мёртвым. Быстро нашёл исхоженную тропу спасения:
- Но фортуна распорядилась иначе! Революция дала право на многое! Она больше Бога и выше жизни!
- Это же чудовищно! – княгиня вскинулась с венского стула и опрокинула его. – Сегодня аристократы, завтра зелёноглазые, потом чёрнокожие! Карающий меч? Он глаза имеет, разум, мудрость? Да или нет?
Алексей умудрился повернуть бюст мудреца к стене, пусть себе скалится, и расхаживал вдоль длинного стола.
- Понятно, что мы - непримиримые враги! О спасении вашей дочери давайте поговорим! Вот документ на имя Ласточкиной Фёклы Семеновны, я надёжно спрячу её у родственников… - торопился он выложить всё сразу, чтобы снова не увлекла его княгиня в идеологический омут: он не мог парировать веские факты.
- А где эта Фёкла?
Невозмутимость княгини захотелось очень смутить, даже сделать ей больно.
- Она в морге, поджидает удачного момента, чтобы подменить вашу дочь! Не желаете взглянуть?
- Тираны! – вспыхнула Мария, и снова на неё накатила волна удушья.
- Слова и жизнь – разные вещи! Я жизнью рискую, спасая вашу дочь! Так вы говорили с ней? Меня не послушала…
- Что ваша жизнь? Если самое страшное с вами уже произошло! – продолговатые тёмные глаза княгини оказались рядом с его лицом. Алексея обдало горячим жаром стыда. Как смогла она так быстро обойти стол? – Вы душу свою выбросили! Ольга сказала: нет! Она не хочет спасения такой низкой ценой! Ни в качестве вашей жены, ни в качестве любовницы. Прятаться под чужим именем, изменить своей фамилии и своему роду! Хочет умереть с нами!
Алексей растерял всё свое терпение, а заодно и остатки галантности, стукнул кулаками в стол и закричал в это надменное лицо, будто в омут бросал камни:
- Вы не мать! Вы страшнее волчицы! Что есть фамилия – набор звуков! Если смерть рядом! Ехидна больше заботилась о своих детях, чем вы! Я не верю вам! Это ваше решение – решение злобной фурии, которой ненавистна сама жизнь!
Княгина подняла стул и устало опустилась на него. Самые страшные печали мира разрывали её на кровавые куски. Неужели она такова? Перед глазами личико Лизы: мама, нас убьют солдаты? Это такая игра? Был такой миг, когда она хотела броситься ему под ноги истрёпанным ковриком, лобзать и обнимать начищенные кирзовые сапоги, просить спасти её дочерей. Отвернувшийся бюст Канта подсказывал затылком, что это мимолётный психоз, и этот бывший мальчик, когда-то обретавшийся тут целыми днями, уже не мальчик, а отравленный своей невестой муж. Вместо живого потока крови – ртуть, вместо сердца – жесть, вместо глаз – бойницы! Его невеста, жена и возлюбленная – революция! Дама ненасытная и любящая красный цвет: будь то кровь или кусок кумача… минутная слабость скользнула в прошлое.
- Это её решение, я его уважаю. Видеть вас она не желает.
Алексей знал нрав Ольги: как сказала, так и сделает. Была маленькая зацепка: ужас перед казнью должен был повлиять на неё! Отказ плетью ударил по груди – сердце болезненно сжалось. Упрямая красивая дрянь! Такая же, как гордячка мамочка!
- Когда? – губы стали непослушны, но княгиня прижала их больно зубами.
- Завтра на рассвете.
Он отошёл к окну – подальше от этих страшных глаз. Две бездны, которые вбирают его с головой, поглощают без остатка! Щербатова вышла, а он уставился в окно, за которым сотни и сотни метров чудного парка и красоты. И вот там есть сакральное озеро, где он выпалил сердцем фразу черноволосой девушке, делающей вид, что тонет.
- Я тебя спасу!
Он бросился в воду в одежде и нырнул под её гибкое тело, вытолкнул на поверхность, а лёгкие у самого резануло болью. Тогда ему желалось даже умереть, но спасти Ольгу. Она вылезла из воды и засмущалась мокрых одежд, сделавших её своею голой пленницей. Она прикрыла уже красиво развитую грудь ладонями и смотрела сквозь стекающие капли в его лицо. Загорелый и вихрастый, с озорным лицом и крепким подбородком. Они стояли друг против друга молча, едва не касаясь лбами. Иногда слова разрушают чудо, поэтому молчали. Под мокрой сорочкой беспомощно барахталось его сердце. И казалось, протяни она руку – сердце выпрыгнет прямо ей на узкую ладонь.
- Да не тонула я вовсе! – беспечно засмеялась девушка.
- Может, и не тонула, но я тебя спас! Я спасу тебя всегда!
Кто знал, что детская клятва обернётся для него таким жутким испытанием! И потом, он хотел её спасти, но их величество предпочитает казнь! Можно ли спасти кого-либо против его собственной воли? Он развернул бюст мудреца. Тот насмешничал и как бы говорил: не стоит торговаться с самим собой!
Рассвет пришёл, возможно, лучше бы было, если бы он не приходил! Дверь с зубовным скрежетом раскрылась, и на пороге маячил крепкий и плечистый солдат, за его спиной - ещё двое дюжих и высоких. Казалось, что пленницы только этого и ждали. Первыми вышли княгиня и Лиза с непослушной куклой Жанет на руках. Потом строгая Ольга, обнявшись с сестрой Еленой. Все были умыты и причёсаны: волосок к волоску. Вчера разрешили им принять горячую ванну. Разодеты были так, словно на светский раут собрались. На меньших - пышные розовые платьица с бантами и оборками, а спереди – гипюровые вставки. От наряда княгини нельзя было оторвать восхищённых глаз. Платье состояло из чёрной канаусовой юбки-плиссе, которая таинственно шелестела при ходьбе, а лиф был из ярко-оранжевого шифона. Поверх платья чёрные французские кружева. Платье было сшито у известной модитски, что проживала на Святославской улице в Киеве. В 1915 году так был моден оранжевый цвет! Может, под влиянием военного хаоса недоставало радостного восприятия от дней-хлопушек. Они исчезали так же быстро, как хлопки. И ещё это платье памятно тем, что она танцевала в нём с императором, когда он снова приезжал в Киев.
Ольга выбрала своё любимое: из трикотинового бордо лиф с шалевым воротником, а юбка в тёмно-серую крапину. Грубые хриплые голоса замолкли, и завеса табачного дыма прикрывала недоумение солдат. У спящих львов их поджидала редкая толпа. Настёна, ширококостная и крепкая женщина, сложив на груди обнажённые до локтя руки, стояла ни жива, ни мертва. Старик-садовник, любивший так задушевно разговаривать с цветами и деревьями, словно это были его лучшие друзья. Гувернантка Эльза, стянутая в струну стальным костюмом. И отец Георгий, скорбный и светловолосый. Лиза рванулась радостно к ним, но окрик человека в потёртой тужурке явно с чужого плеча остановил девочку. Она готова была заплакать.
- Не плакать! Пусть плачут они над тем, что делают! – сказала Ольга, словно мечом отрезала. – Не сметь! vae victis! Но мы своё горе понесём гордо!
За ними двинулся священник с потрёпанной книгой в руках, но мужчина в тужурке заорал:
- Не положено! Назад!
Отец Георгий его не слушал, а, опустив русую голову, шёл и шёл на опасность. Мужчина выстрелил у него над головой. Настя всплеснула руками и зарыдала. Садовник развёл сухие руки в стороны, как бы призывая на помощь своих друзей – деревья. Эльза дрожала от страха. Ольга бросилась между угрюмым мужиком и священником. Закричала, что было сил:
- Как вы смеете? Он на войне контужен!
Откуда-то сверху громыхнуло: отставить! К ним спускался комиссар Алексей. И всё у него было революционным: и полёт насупленных бровей, чтобы казаться взрослее, и хищная посадка головы, и сумеречный блеск стальных глаз, и волевой подбородок! А в груди он нёс красный идеал счастья, но не для всех – для избранных! И вот они стояли, как тогда, друг против друга: бровь в бровь, плечо в плечо в солнечных бликах, как в каплях воды. Только тогда они были ближе. Княжна и пролетарий. Ненависть против ненависти. Кровь сердца против иллюзий разума. Всё, чего он боялся, случилось.
Внутри Марии всплеснулось чудо. Ведь найдётся кто-то, чтобы громко смог сказать:
- Зачем мы это делаем, мужчины? Так ли революции важна их смерть?
Она верила, что безумие остановят, в отличие от Ольги. Может, это свершится сейчас? Нет, не свершилось! А может, перед самой казнью? Их попугают и отпустят? Ольга отвернулась, подошла к сестре, она приготовила свою плоть и сознание к смерти. Как хорошо, что отдала мама перстень и наши серёжки Настёне, пусть снесёт в церковь на помин души! Противно представить, что с наших мёртвых тел снимают мародёры золото!
- Мамочка, нас убьют? Это такая игра? – теребила холодную руку княгини Лиза.
- Доча, это страшная сказка!
- Но ведь сказка – это всегда неправда? – заглядывая в материнские глаза, спросил ребёнок.
Был предпоследний день августа, что-то прощальное витало в парке, особенно в этот ранний час. На берёзах и осинах сквозил яркий ажур, напротив них – ряд чёрных сосен, будто кавалеры в смокингах выстроились перед дамами. Вот зазвучат аккорды, и пары закружатся в вальсе. Так казалось Елене, и она всё выше поднимала голову, пока в развилке стволов не увидела его! Боже, ведь это тот бесшабашный гимназист, который подбрасывал ей записки! Его лицо настолько было бледно-зелёным, что сливалось с деревьями. Может, ей показалось? Может, там высоко застряла её мысль о нём?
- Ты заметила, что нас сопровождает некий таинственный субъект?
Ольга сжала ей запястье.
- Значит, мне не кажется! – вздохнула Елена.
Человека преображает всё, но особенно радость.
Солдаты Таращанского полка робели: то ли дело стрелять в таких же мужиков, пропахших порохом и траншеями. Но совсем иное расстреливать гражданских лиц, двое из которых дети. Алексей стал вдыхать в хмурые лица дух революционного террора.
- Ведь не женщины перед вами и не дети! Всмотритесь! Враги, которые пили кровь, которые ненавидят революцию! Ревкомитет единогласно проголосовал за уничтожения врагов! Казнь всем без исклю…
Тут из-за кустов набросился на него какой-то невменяемый пацан, едва не сбив с ног! Заорал так, что вспорхнули птицы:
- Не смейте их убивать! Не смейте! Это постыдно!
Двое дюжих солдат заломили ему руки и вжали в землю. Комиссар был ошеломлён: в какой-то безумный миг ему показалось, что это он вырвался из своего прошлого, азартный, вихрастый с широким подбородком, чтобы спасти Ольгу! А этот смелый малолетний придурок разрушил всю его речь!
- Ма-ам, теперь убедилась, что это монстр?
- Расстреляйте лучше меня! – кричал паренёк, но его быстро уткнули носом в землю.
А ведь больше всего я боялся этого! Что меня расстреляют, когда посмею заступиться за княгиню Щербатову и её дочерей! Алексей сделал вид, что заинтересован офортом на портсигаре.
- Всегда успеется! - пообещал злобно член ревкома в потёртой тужурке. – А теперь слушай сюда: за невыполнение приказа любого из вас поставлю к стенке! Ну, то есть к берёзке! – осмотревшись, поправился он и для реальности угрозы стал размахивать маузером.
- Целиться в голову, чётко в голову, а то будет, как в прошлый раз – добивали прикладами!
Была дана короткая команда. Враги пролетариев сильнее сжали руки друг другу и выше подняли головы: единый сплочённый союз нервов, генов и крови.
- Жаннет, повторяй за мной…
Вторая команда. Парк вздыбился залпами выстрелов. Неровными и нервозными. Всхлипнули липы, вздрогнув телами. Осуждающе закричали птицы, покидая страшное место. Испуганная стайка городских мальчишек, которые оказались случайными свидетелями казни, с воплями бросились из парка. От выстрелов рассыпался на проклятия рассвет. Алексей вертел в руках серебряный портсигар, и не мог подойти к месту казни. Его ноги стали корнями и всё глубже врастали в грунт. Член ревкома стал осматривать убитых со знанием палача, выполнившего свой долг. Отбросил брезгливо в сторону непослушную Жаннет в крови, которая так и не смогла выучить спряжения французских глаголов. Этот широкий человек в чужой тужурке убитого им офицера, казалось, был крестником самой смерти или даже кровным родственником. Он равнодушно изрёк:
- Мертвы!
Безумие факта не покидало молодого комиссара. Ведь это он лежит на траве, растерзанный позором и потерявший сознание. Нет, кто-то другой, более смелый и более влюблённый, сделал то, чего не смог он! С хрипотцой, чтобы скрыть шок, спокойно сказал:
- Закопать, сравнять с землёй. Этого … на два дня в карцер, затем отпустить.
Широкий мужик в чужой тужурке возмутился:
- Судить таких надо!
- Убеждать надо, а не отпугивать судами! – рявкнул Алексей и рванулся вперёд, с трудом выдирая ноги и опасаясь смотреть на груду нарядных тел.
Но бросил око всё-таки, уж лучше бы он этого не делал! Лучше бы не делал! Клок чёрных блестящих волос вместе с кожей приколол его взгляд, и сковало ужасом снова все мышцы и суставы. Волосы шевелились на ветерке и подползали к нему. Как послание к его совести. Это будет с ним до его гробовой доски и погаснет вместе с последней мыслью. Алексей наклонился и сделал вид, что поправляет голенища сапог. Онемевшие руки были непослушны.
Солдат боязливо оглянулся, подобрал куклу и бережно вложил девочке в тонкие руки. Дрожащие пальцы поспешно вытер травой. Скорее, скорее засыпать, невмочь смотреть на истерзанную красоту!
Казнь свершилась, но врагов у малюточки-революции не уменьшилось, а стало больше. Деревья огромного парка живо подхватили фразу: vae victis! Они надувались, как паруса, обнимали друг друга гибкими запястьями и пытались взлететь. Vae viktis! Шепнули они робкому лучу. Они тысячи лет кричали людям о милости, взывали к ней, но те не хотели признавать, что их слышат. И только седой старик Михалыч всё понимал, о чём перекликались его друзья…
*Vae viktis (лат.) – горе побеждённым.
**Брутовский рубль - на банкноте стояла подпись министра финансов Брута.
Добавить комментарий