Фото

Грустная, или точнее, ошарашивающая (наверное, это самое подходящее слово) история приключилась со мной в Киеве давно, ещё в 90-х годах прошлого столетия, когда, окончив университет, я начал преподавать математику в сельской школе. Звучит жутковато: "...прошлого столетия...", но из песни слов не выкинешь. Кто-то из учеников моих, однажды на переменке, но это уже в начале двухтысячных, спросил: "А в каком году вы родились?" и когда школьники, столпившиеся возле учительского стола, услышали мой ответ, рослый, светловолосый, всегда модно одетый (школьная форма в то время уже не являлась обязательной) девятиклассник Игорь, в точных науках соображающий плохо, внимательно на меня посмотрев, как-то меланхолично констатировал: "А, так это ж ещё в прошлом столетии".

 -Ну да, - мгновенно парировал я, усмехнувшись, - так и ты тоже из прошлого столетия.

 - Как это? - встрепенулся мальчик, - я родился в 1995-м. 

 — Значит, в двадцатом веке, а сейчас двадцать первый.

 - Двадцать первый... А... Ну да. Точно. Ой. Извините. Не подумал, - промямлил мальчик растерянно.

 Но вернёмся к истории, приключившейся в конце прошлого века, о которой хотел рассказать. 

 Помню, что знойным выдался тот август. Даже в Бышеве, селе, в котором я тогда учительствовал, где обычно жара переносилась легче, чем в 

исполосванном асфальтовыми улицами городе, в те дни людей упрямо тянуло к живописному ставку, на берегу которого имелась возможность после купания укрыться от палящего солнца в тени грустных ив, почти прикасающихся своими длинными свисающими ветвями к воде.

 Однако необходимость срочно сделать снимок на документы, взяла верх над желанием поплавать и я вынужден был преодолеть сорок километров до Киева в душном автобусе, поскольку фотомастерской ближе не было.

 На первом этаже огромного универмага, выстояв длинную очередь, не понимая, почему вдруг именно в то же самое время, как и мне, другим людям тоже потребовались услуги "Моментального фото", я получил-таки свои снимки в яркой, картонной упаковке. Но открыв её и разглядывая размыто-расплывчатые изображения, понял, что для документов такое качество изображений, конечно, не подойдёт, а потому деликатно обратился к мастеру-фотографу, полному мужчине лет пятидесяти, среднего роста, обладателю густой каштановой шевелюры волос на голове, в нелепом для жаркого универмага, длинном, белом халате (не больница же):

 - Извините, но изображение вышло не чётким. Вы можете перефотографировать ?

 Мастер двумя пальцами небрежно взял снимок и поднёс его ближе к глазам, а затем, мельком взглянув на меня и вздохнув, недовольно, но достаточно громко пробурчал:

 - Всё вам евреям не нравится! Идите и ищите лучшего фотографа в другом месте, а у меня времени нет играться, вон гляньте сколько людей в очереди стоит.

 Произнёс он это зычным голосом, но человеческая цепочка, на которую мастер указал рукой в подтверждение своих слов, осталась равнодушной. А у меня от неожиданности сразу возникло ощущение, как будто на мою голову внезапно вылили ушат холодной воды. Но и теперь, через несколько десятков лет, мне стыдно за фразу, которая мгновенно сформировалась в грешном моём мозгу и чуть не сорвалась с уст: " я не еврей". Стыдно, хотя, Слава Богу,- нелепую, хоть и правдивую, фразу эту я, как-бы оправдываясь, всё же, не произнёс. Не сказал ничего, а просто выдернув зачем-то, в состоянии шока, из рук фотографа ненужные снимки, молча направился к выходу из шумного универмага, чтобы искать другую фотомастерскую. 

 Так чем же я возмутился тогда больше всего? Тем, что "мастер" неправильно определил национальность клиента, вероятно сбитый с толку моими очками и рано появившейся лысиной (мой отец немецко-русского происхождения, а мама украинка, сам же я Православный), или несправедливостью его возмущения, ведь работа фотографа действительно оказалась халтурой, или потерянными деньгами и временем, или тем-таки, что он обидел евреев, среди которых у меня имелось много и друзей, и просто знакомых, и учеников ? Честно скажу, не знаю. Но вероятно, всё же, что больше всего я был шокирован дикой абсурдностью брошенной мне фразы, её неожиданностью. Ведь с детства вообще не привык задумываться о национальности человека, понимая, что низость и благородство, подлость и порядочность определяются не кровью, а совсем другими факторами.

 Справедливости ради замечу, что это был первый на моём жизненном пути случай примитивного, злобно-бытового, пусть и проявленного мимоходом, унизительного пренебрежения одного человека к происхождению другого. Какой национальности был фотограф мне, естественно, неизвестно. Нет, анекдоты о еврееях, как впрочем и об украинцах и о представителях других национальностей слышал, да и рассказывал сам я неоднократно. Но это разве от злобы ? Просто для смеха.

 Вместе с тем, неловко признаться, но скажу честно, что несмотря на то, что в детстве у меня слёзы выступали на глазах, когда читал "Хижину дяди тома" Гарриет-Бичер Стоу, а возмущение несправедливостью (разве знал тогда, сколько их, этих самых, неспаведливостей, которые будут совсем рядом, а не в далёкой Америке, поджидают впереди) заставляло искренне негодовать по поводу поведения рабовладельцев, людей другого цвета кожи среди моих друзей не имелось. Возможно, не только потому, что их в Советском Союзе редко доводилось встречать в принципе, а и потому, что внутренне, хотя и сам не могу объяснить почему, относился к ним с некоторой опаской, что ли. Умом-то я понимал безосновательность этого. Но то умом...

 А вот больше двух лет назад, то есть не так давно, в школе вошёл в кабинет нового для меня пятого класса, с которым предстояло работать, и за одной из парт увидел худенькую, даже хрупкую девочку, которая очень походила на одну из темнокожих, юных героинь "Хижины дяди тома". Звали её Сара. Она сидела за одной партой со светловолосой Настей и, кроме внешности, по большому счёту, ничем не отличалась от своих ровесниц. Разве что казалась мне более внимательной на уроках, ловящей каждое слово учителя и аккуратно, очень аккуратно, всё что необходимо записывающей в тетрадку.

Не скажу, что ей легко давалась математика, но всегда широкая, искренняя, обезоруживающая, белозубая улыбка Сары мешала мне сразу ставить ей плохие оценки за ошибки в задачках и вместо этого я пытался объяснять ход решений ещё доходчивее, чтобы и Сара, и другие, не блещущие знаниями ученики, поняли-таки изучаемую тему. А на переменках иногда краем глаза я замечал, как она трогательно и одновременно по-взрослому заботилась о своём братике, очень похожем на Сару не только цветом кожи, правда, меньшего роста, который порой к ней прибегал из своего младшего класса.

И угощала его аккуратно упакованными бутербродами, сложенными в сумке, и завязывала ему шнурки на ботинках, а бывало, что и давала наставления, активно жестикулируя и что-то серьёзно и напряжённо втолковывая ему на ухо. Мальчик в таких случаях, опустив голову, внимательно выслушивал старшую сестру. В общем, оказалась она очень доброй, милой и умненькой ученицей, легко воспринимающей юмор. Девочка, что кстати не часто бывает в классе, в котором учится более тридцати школьников, недоброжелателей не имела. Наоборот, все ученики относились к ней очень по-доброму. 

 После знакомства с Сарой во мне как рукой сняло неосознанную, внутреннюю настороженность по отношению к людям с другим цветом кожи. 

 Правда, потом война разбросала и учеников, и учителей по планете и судьбы наши начали твориться под её грозный аккомпанемент. В какой стране Сара находится теперь, мне неизвестно.