Есть даже стихотворные строки о таких превращениях: «От проклятий до объятий видит бог - недалеко!». У Медеи, героини древнегреческого мифа, царевны Колхиды (область нынешней Грузии), путь, к несчастью, был противоположный - от страстной любви до испепеляющей ненависти.
Как сказал бы старик Фрейд – от Эроса к Танатосу. В сущности, все мы живем в эпоху таких пугающих «превращений», когда мир и любовь оборачиваются в душах людей и политике стран бесконечной злобой и враждой. Художник, очевидно, ощутил эту тенденцию, изображая в камне свою героиню, - зловещую Медею, убившую из мести изменившему ей мужу эллину Ясону их общих детей - двух сыновей.
Об этом нам рассказывает знаменитая трагедия Еврипида. Но какая она была, эта страшная женщина? У Еврипида мы ничего не узнаем о ее внешности. Художник должен был ее придумать.
Мне кажется большой находкой, что мастер не стал изображать какое-то «чудовище», женщину - недавнюю красавицу, привыкшую к поклонению, лицо которой теперь обезображено дикой ненавистью и жаждой мести.
Мы не увидим в образе Медеи и современную восточную «террористку», слепо исполняющую предписания пославших ее на убийство и возможную собственную гибель людей. Там на лице или полное «бездумье» или слепой фанатизм. Не то у нашей Медеи. Скульптура круглая, ее можно обойти. И каждый новый угол зрения дает нам какой-то новый образ Медеи и новые нюансы ее поведения.
Лицо Медеи в фас, как мне кажется, очень напоминает замечательную работу Михаила Врубеля «Гадалка» (1895), где героиня-цыганка смотрит на зрителя столь же огромными черными глазами на худом восточном лице, причем правая часть лица затемнена, как и в скульптуре Табенкина.
Иными словами, речь у Льва Табенкина идет не просто о философии «убийства из ревности», речь, как и в картине Врубеля, о философии жизни, о непознанных глубинах женского существа и тайнах самой судьбы, которая недаром в русском языке женского рода. Медея на первом изображении еще прекрасна и загадочна, блестит корона на ее голове, алеет слегка приоткрытый рот, погружена в тень часть лица, - словно подчеркивая скрытое движение мысли.
Второй ракурс показывает нам героиню в профиль. И тут профиль оказывается гораздо жестче, напряженнее и трагичнее, чем фас. Мы понимаем, что героиня на что-то решилась. А ведь это обоюдоострое решение, убивая детей, она ранит (если не убивает) и себя.
Когда-то Иосиф Бродский в одном из эссе писал о «безумном» способе отстаивания собственного достоинства, когда зек глотает ложку или вилку. Это «самокалечение» одновременно выражение абсурдного, но единственно возможного в безвыходных обстоятельствах протеста. Медея, конечно, могла проявить великодушие, но ее любовь-страсть оказывается непреодолимой, требующей чего-то столь же безмерного и «самокалечащего».
Очень выразительно третье изображение. Оно тоже в фас. Но лицо чуть-чуть отклонилось в сторону, глаза чуть скошены. И вот уже красавица-царевна ухмыляется злой сардонической улыбкой, а глаза наливаются злобным предвкушением мести: «Ты у меня попляшешь!». Перед нами уже почти Баба Яга русских сказок. И все это одна и та же скульптура, изваянная талантливым мастером!
У художника есть вариант нераскрашенной головы Медеи. И при сравнении хорошо понимаешь, сколько оттенков принесла раскраска, как важно это противопоставление красочного убранства и бледного лица, торжественной роскоши золотой короны и постигшей героиню беды.
Понимаешь, как много потеряли античные скульптуры, прежде раскрашенные, а до нас дошедшие в беломраморном варианте. Тонированная каменная голова Медеи Льва Табенкина дает нам образ не только античной Греции, но и нашей современности, трагически непостижимой и бесконечно уязвимой.
Добавить комментарий