Этого рассказа могло бы не быть по естественной причине: я могла бы не родиться. Дело в том, что папа не хотел иметь детей. На то у него имелись основания. По словам мамы, он ссылался на “трудное время.” Мама, наоборот, мечтала о ребенке. Вопрос “Быть или не быть?” ему растянулся на семь лет и закончился победой мамы. В момент моего появления ей было двадцать пять лет, папе тридцать шесть, а мне отведена роль единственного ребенка в семье.
(Знал бы папа, что вскоре для страны и его семьи наступят времена, по сравнению с которыми время моего рождения покажется относительно благополучным!)
Вскоре выяснилось, что родители поделили между собой сферы воспитания дочери.
С раннего возраста мама старалась приобщить меня к творческим занятиям. Сперва я посещала детскую танцевальную группу, затем училась играть на рояле, рисовать, лепить фигурки из глины. Увы, ни в одном виде творчества не проявила себя, а потому не задержалась. (По иронии судьбы, несколько слепленных и раскрашенных мной глиняных тарелочек с фруктами впоследствии были украдены. Похоже, воры приняли их за антиквариат.)
Зимой мама водила меня по всяким развлечениям - новогодним елкам, дням рождения подруг, магазинам игрушек. Ярче всего мне запомнился Гостиный двор перед новым годом, где мы купили коробку елочных украшений. Тогда мне было лет пять. (Пара шариков-долгожителей из той коллекции по сей день украшают семейную новогоднюю елку.) Помню магазин, где был приобретен кукольный сервиз, посредством которого я кормила кошку Муську.
Наши с мамой городские передвижения папа называл “светской жизнью.”
Его воспитание носило иной характер. По сей день не нахожу ответа на вопрос: откуда он черпал время для регулярного общения со мной? Ведь, кроме работы в театре, ставил спектакли на немецком языке в Педагогическом институте, писал статьи, был депутатом Петроградского райсовета, ухаживал за больной матерью, помогал родственникам и знакомым. В связи с постройкой дачи на Селигере у него появились хозяйственные обязанности, включая финансовые.
У бабушки и папы были на редкость близкие отношения. Они подолгу беседовали на разные темы и никогда не повышали голос друг на друга. В детстве он придумал для своей мамы имя Чиночка, ставшее впоследствии употребляемым. Оно казалось мне смешным, поэтому я нашла для него рифму: - Чиночка-начиночка. Когда у бабушки случился инсульт и она не могла больше двигаться и говорить, сын взял на себя уход за ней. Он сделал для нее азбуку, на которой она одним пальцем выводила фразу из трех слов: «Тося, отрави меня». Разумеется, папа отвергнул просьбу Чиночки. Он продолжал ухаживать за ней до последнего ее часа. Она скончалась у него на руках.
Когда я вернулась из школы, увидела молча сидящего папу рядом с бабушкой. В тот день впервые визуально столкнулась со смертью.
К моменту революции ему было двадцать четыре года. Он родился в состоятельной семье во главе с отцом-адвокатом, юрисконсультом петербургского отделения книгоиздательства Брокгауз и Ефрон, общественным деятелем и коллекционером предметов старины. Его мама занималась благотворительностью. Обладая глубоким меццо-сопрано, моя бабушка нередко пела. Мне запомнилась исполняемая ее народная песня “Колокольчики мои, цветики степные…”. Кабинетный рояль, на котором играли родители и их сыновья, дожил до моего детства, и я тоже прикасалась к его клавишам. Семья владела квартирой из одиннадцати комнат. Ее обслуживала прислуга. Папа закончил немецкую гимназию Анненшуле, а затем естественный факультет Петербургского Императорского Университета.
В 1917 году прежняя жизнь в одночасье рухнула, вскоре скончался мой дед- адвокат, квартира превратилась в коммунальную и в дальнейшем семья жила в двух комнатах. В голодные послереволюционные годы лишившаяся кухарки бабушка, в прежние времена не подходившая к плите, готовила картофельные очистки и делилась ими с родственницей - писательницей и переводчицей Зинаидой Венгеровой. Она выполняла и другую домашнюю работу и никогда не жаловалась.
После революции семья не покинула Россию, хотя у нее был запасной аэродром в лице постоянно живущего в Германии родного брата бабушки с семьей, с которыми связь не прерывалась до его смерти в 1940 году. (Советская власть чудом не положила глаз на подобное зарубежное родство. В противном случае, папу ждал бы сталинский лагерь.)
Отец не стал биологом - перевесило давнее увлечение сценой. Относительно избранной профессии любил повторять: «Я служу в театре». Но близости к природе не изменил, в чем я убедилась на Селигере.
В свободную минуту он брал меня на прогулку. Гуляя, мы беседовали на разные темы. Как правило, рассказчиком был папа. (Впоследствии я жалела о том, что задавала ему мало вопросов). Обычно мы направлялись в Летний или Таврический сад, бродили по прилегающим улицам. На Кирочной (ул.Салтыкова-Щедрина) папа указал на здание Annenschule, где прошли его школьные годы. Он охотно рассказывал о своем ученичестве в этой престижной гимназии с традиционным обучением на немецком языке. Из его рассказов следовало, что учителя во время занятий общались с учениками исключительно на немецком языке. И так с первого до выпускного класса. Он называл имена учителей, в их числе мне запомнилась фамилия - Кизерицкий. (Возможно, тот учитель состоял в родстве с известным шахматистом XIX- го века Лионелем Кизерицким). Благодаря гимназической подготовке, использованию немецкого в семье и юношеским поездкам в Германию папа свободно владел языком Гете.
Несколько раз он упоминал свое увлечение оперой в гимназическую и студенческую пору с посещением спектаклей в Мариинском театре. Он вспоминал знаменитого певца Ивана Ершова, рассказывал о том, как после спектакля толпа молодежи рукоплескала исполнителям, засыпала их цветами, а любимого певца выносила на руках. Упоминал он композиторов, в первую очередь, Рихарда Вагнера и его оперы - “Тангейзер” и “Лоэнгрин”. (Знал ли папа о негативных сторонах личности Вагнера, включая его антисемитизм?)
Зимним днем мы гуляли в Таврическом саду, где дети катались на коньках по замерзшей канавке. Среди них был мальчик в валенках с привязанными к ним коньками. В какой-то момент он упал навзничь, а потом безуспешно пытался подняться. Папа тотчас бросился к нему, поставил его на ноги и восстановил примитивное веревочное крепление. Тот случай не был единственным – при мне он оказывал помощь и другим людям.
Во время одной из прогулок я поделилась с ним странным ощущением, сформулировав его так: «Иногда у меня в голове на долю секунды появляется крохотная картинка будто подобное уже со мной происходило. Она похожа на неуловимую запятую - мелькнет и тотчас исчезнет, и я сразу ее забываю». – «Это нормальное явление, перешедшее нам от предков в каком-то поколении. Такое случается в юном возрасте, а впоследствии исчезает» - объяснил он. Его прогноз относительно мимолетного видения оказался верным - вскоре мелькающие картинки навсегда исчезли. Но упомянутый им “сигнал от предков” запомнился.
Чтением вслух папа занялся чуть ли не с моих пеленок. Книги Самуила Маршака, Корнея Чуковского, Христиана Андерсена, Шарля Перро рано сменила взрослая литература. Например, фрагменты из “Евгения Онегина” и басни Крылова с папиного голоса я выучила наизусть до поступления в первый класс - и с тех пор их помню. Его четкое произношение основывалось на природном баритоне и актерских навыках.
Он последовательно приучал меня к слову - выразителю человеческой мысли. До трех лет у меня были проблемы с произношением слов со звуками “р” и “л”. И тогда он взял на себя функцию логопеда. Смутно помню дачу в Разливе и грядку, возле которой папа учил меня скороговорке:
Ехал Грека через реку,
Видит Грека - в реке рак.
Сунул Грека руку в реку, -
Рак за руку Грека цап!
О методе его воспитания я задумалась позднее. В сущности, он был направлен на выработку у дочери потребности познавать новое, думать и принимать решение. В этой связи мне запомнился ряд эпизодов.
Мне было шесть лет, когда папа нарисовал мелом на паркете анатомическое строение человеческого тела, объяснил место и функцию каждого органа. Как ни странно, с первого раза я усвоила нарисованное, а та картинка на полу по сей день у меня перед глазами.
Через некоторое время отец заговорил со мной на другую тему. В нашей большой комнате он присел на корточки, взял мою руку и произнес всего пару фраз: «Танечка, никогда не слушай анекдоты и не рассказывай их. Это опасно - за анекдот могут арестовать». Вслед за таким необычным предупреждением последовала обычная детская реакция: почему? Я не понимала, почему мне нельзя слушать анекдоты. Ведь они такие забавные! Когда папа рассказывает про какого-то пьяного человека, мама и бабушка смеются. И мне весело. (Несколько анекдотов из его копилки я помню по сей день.) Кроме того, меня озадачило слово “арестовать”. Истинное значение такого понятия мне было неведомо, но некоторые тревожные догадки все же копошились в голове.
Как-то я стала свидетелем необычного эпизода, напомнившего мне предупреждение отца. Он стоял лицом к стене, а сидящая в кресле бабушка его успокаивала: «Не волнуйся. Вероятно, это ошибка. Его скоро выпустят…». Странная поза у стены и произнесенные бабушкой слова меня насторожили. Детского ума хватило для создания образа: кто-то из наших родственников, знакомых или соседей рассказал анекдот и за это его арестовали. Вскоре выяснилось, что моя догадка имела место. Правда, без участия анекдота. (Аресты в нашей семье той поры заслуживают особого разговора.)
Довольно долго я придерживалась папиного совета - находилась в стороне от анекдотов. Что касается его предупреждения, то не раз мысленно возвращалась к нему. Почему он выбрал такую тему для разговора с малолетней дочерью? Скорее всего, на столь необычный шаг его подвигнула обстановка в стране с многочисленными сталинскими репрессиями. На примере анекдота он ограждал меня от беды. Правильно ли он поступил? Не знаю. Будучи на его месте, как бы я поступила по отношению к своему ребенку? Не знаю. Времена диктуют правила поведения. Мой отец использовал смелый воспитательный прием, и он оказался действенным - стал шагом к моим последующим наблюдениям, раздумьям и оценке происходящего вокруг.
Что касается руководства моим чтением, то, благодаря отцу, к десяти годам литературная прививка дала результаты: я самостоятельно и с интересом читала произведения классиков русской литературы - Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Николая Гоголя, Ивана Крылова…У нас дома была обширная библиотека, включая книги на немецком языке, поэтому мне рано стали известны имена Генриха Гейне, Иоганна Вольфганга Гете, Фридриха Шиллера. С подачи папы и бабушки я выучила наизусть стихотворение “Лорелей” Гейне на немецком. Его фрагменты помню по сей день. Постепенно мир книг становился моим главным пристанищем.
Желая продлить удовольствие от чтения, я придумала запретный способ. Папа считал, что в положенное время я уже сплю. Он сидел за бюро и писал. Мой диван находился вблизи, а потому я видела его профиль, очки, чернильницу, листы бумаги. Но я не спала, а под прикрытием одеяла тихо перелистывала страницы повести Гоголя “Вий.” И так увлеклась мистическим сюжетом, что не могла оторваться. Читать под одеялом мне понравилось, за Гоголем последовал Чарльз Диккенс, а потом и другие увлекательные книги.
Взрослые спектакли рано вытеснили детские. Несколько раз папа брал меня в театр им. Ленинского комсомола на Петроградской стороне - место своей работы. Это были так называемые прогоны (генеральные репетиции) и спектакли. В спектакле “Фельдмаршал Кутузов” он участвовал. (Его фото в роли сохранилось.) До начала представления он повел меня на сцену, где мне открылась сокрытая от зрителей театральная изнанка: рабочие монтировали декорации и проверяли занавес, бутафоры размещали реквизит, электрики налаживали свет... С машинистами сцены папа здоровался за руку и просил объяснить характер их работы. Один из них на моих глазах опустил “задник” - панораму Бородинского сражения. Сценические фокусы меня потрясли. В заключении отец подвел меня к рампе, откуда просматривался темный зрительный зал, отмеченный рядами пустых кресел.
(Пройдет немного времени. Закулисье с его мистическими картинками и особенным запахом станет моим родным домом. В далекой и холодной Чите мы с мамой будем использовать театральный занавес в качестве одеяла. Я стану помогать реквизиторам и костюмерам, убирать гримерные, чистить театральные костюмы и упаковывать их во время переездов театра из города в город. Пропитанный махоркой усатый рабочий сцены будет угощать меня райским блюдом - гибридом супа и каши с едкой черемшой…. В последующей закулисной жизни я не раз вспомню папину экскурсию.)
В пору моего детства в Ленинграде существовало всего несколько театров. Поскольку актеры знали друг друга, в процессе общения обменивались новостями. Из театральных бесед моим родителям стало известно о создании на Селигере дачного товарищества творческих и научных работников. Предполагаю, что новость сообщил их приятель Борис Андреевич Бабочкин, незадолго до этого сыгравший главную роль в нашумевшем фильме “Чапаев.” Страстный рыболов и охотник, он видел в Селигере место своего активного отдыха. В результате наши дачи оказались рядом.
Если мама занималась созданием дачи, за счет миниатюрности, получившей название “пряничный домик”, то папа тянулся к природе. Небольшой дачный поселок, деревни Заречье и Никола Рожок, с избами, покрытыми соломой, и церковь Успения были окружены лесом с изобилием ягод, грибов и животных. И в самом деле, зачарованное сказочное место! (Спустя десятилетия я посвятила тому времени книгу - “Селигер: от рассвета до рассвета”).
Хотя озеро находилось в шаговой доступности от нашего “пряничного домика”, в большей степени отца привлекал лес. На прогулку он брал меня. И всякий раз обращал мое внимание на разнообразие природы - деревья, насекомых, травы, черничные и грибные поселения, … Говорил он ясно и доходчиво. Например, от него я узнала, что возраст деревьев определяется по срезам на стволе - годичным кольцам. Рассказывал он о пользе червей, вспахивающих землю. С его подачи я научилась отличать птиц.
Однажды на прогулке произошел эпизод, отразившийся на моей дальнейшей жизни.
В тот июльский день лес был наполнен таинственной жизнью со звуками и ароматами. Мы остановились на тропинке в окружении деревьев, муравьиных холмиков и жужжащих пчел. Папа попросил меня снять сандалии, закрыть глаза и глубоко подышать. Я подумала, что он затеял очередную игру и приготовилась в ней участвовать. Но в этот раз все было не так, как обычно. Как только я освободилась от обуви и зажмурилась, он заговорил об окружающем мире и отношении к нему.
С того памятного дня прошло много лет, поэтому я не могу в точности передать им сказанное о таинствах природы. Однако хорошо помню смысл его необычной лекции, основанной на конкретных примерах.
Я стояла босиком на теплой хвойной подстилке и слушала папин монолог. Для начала он предложил мне приблизиться к жизни окружающего пространства. Он объяснил, что не каждому это дано. Например, проще нарвать букет ромашек, сплести венок, вскоре бросить его под куст и пойти своей дорогой. Люди часто проявляют жестокость по отношению к окружающему их миру - нарушают его законы. Тем самым они лишают себя поддержки со стороны природы. С другой стороны, они тоже явление природы - наподобие дерева, ежика, бабочки, ... Если человек считается мыслящим хозяином земли, то относительно окружающего его живого мира науке пока известно не все. По сути, любое живое создание - сложный организм. В крохотном цветке сокрыт целый мир, а старая ель не только шевелит хвойными ветвями, но и повествует о своей молодости. Птицы сочиняют друг для друга музыку. В муравьином сообществе свои законы, которые нельзя нарушать.
Я давно открыла глаза. Окружающий лес и папины слова были для меня внове. Он не прибегал к цветистой риторике, а говорил образно и доходчиво, приводил доступные моему уму примеры. Речь шла не о пушкинской “равнодушной природе”, сияющей вечной красотой, а о находящихся рядом чудесах. Когда он использовал в качестве ключевого слово “чудо”, я вспомнила другие строки Пушкина из недавно прочитанной поэмы “Руслан и Людмила.”
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей…
И тогда я задала ему вопрос, обычно интересующий детей: «Как все это получилось? Откуда взялось? Кто это сделал?». Его ответ звучал коротко: «Мир сотворил Разум». Мне трудно было подобрать нужные слова для дальнейших вопросов. Например, почему кругом много зеленого цвета, вода двигается, вороны каркают, змеи ползают. Еще меня интересовали животные - могут ли они улыбаться и плакать.
По его словам, со временем я многое пойму. Должно быть, он надеялся на то, что когда-нибудь я поверю в наличие Разума, не посягну на порядок в живом мире, не перестану удивляться его богатству, а буду его беречь. Сегодняшний день в лесном убранстве - первый шаг навстречу пониманию многообразия земной жизни.
Откровения отца произвели на меня большое впечатление, поэтому смысл его слов закрепился в памяти в качестве Завещания с ключевыми понятиями “наблюдать”, “удивляться”, “беречь”.
Еще он говорил о моем будущем. Как носитель уважительного отношения ко всему живому и естественник по первой профессии, хотел видеть меня врачом или биологом. Не случайно с раннего возраста приобщал к окружающему миру - объяснял строение человеческого тела, появление дождя, листьев на деревьях, ягод на веточках... (Хотя я выбрала иную профессию, она имела отношение к естественным наукам и медицине.)
В тот памятный день в лесу папа с радостью делился со мной столь непростой темой, как связь Высшего Разума с природой. Следует отдать ему должное - для своего Завещания он выбрал доходчивые слова. (С той поры лес приобрел для меня особый смысл - превратился в священное место.) В новом веке я виртуально подружилась с селигерским краеведом, мы договорились о посылке из Америки желудей. Он их посадил неподалеку от того места, где некогда папа оставил мне свое Завещание. Через несколько лет я получила от краеведа фото молодой дубовой рощи.)
Скажу ради истины: проведенное рядом со мной время внесло в жизнь отца немало интересных минут. Я сужу по его вниманию к единственному ребенку. И это при том, что не была девочкой-паинькой. Например, разбрасывала свои вещи, небрежно относилась к тетрадям, отказывалась заниматься математикой… Последнему есть подтверждение. - “Таня не желает думать. Она говорит, что математика ее не интересует”, - писал папа маме. Какая таблица умножения, если под подушкой меня ждали повести “Барышня крестьянка” Пушкина и “Княжна Джаваха” Лидии Чарской!
(Математическая слепота превратилась в моего вечного спутника. Этой теме я посвятила рассказ “А + Б = ?”)
После окончания селигерского сезона мама отправилась с театром в длительную командировку по городам Дальнего Востока. Возвратиться она должна была летом следующего года. Чуть ли не ежедневно отец писал ей письма-отчеты. Он сообщал не только о семейных делах, но и о происходящем вокруг. Например, о нежелании ленинградцев покидать город в период отпусков. Он мечтал о воссоединении нашей семьи летом на Селигере. (Поделись с Богом своими планами - он посмеется над тобой; у Бога свои планы.)
Друзья не случайно называли отца “заведующим Советским Союзом.” В основе его поведения лежал принцип протянутой руки, а такое свойство натуры характерно не для каждого. В этом отношении мои родители двигались в одном направлении. Одна из маминых сестер говорила о папе: “Тося - светлый человек.” Для такого утверждения у нее были основания. Мамины родственники изначально стали его семьей. И это при наличии у нее восьми братьев и сестер в окружении мужей, жен, детей. Жизнь каждого из них была у него на виду. Как только кому-то требовалась помощь, он тотчас ее оказывал - снабжал продуктами, доставал лекарства, посещал заболевших, выполнял поручения... Его действия говорят о присущем ему свойстве откликаться на чужую беду.
Мне понадобилось время для осознания произошедшего с ним в зрелые годы. Каким образом после революции он психологически перестроился?
Для ясности вернусь к его молодости.
Отец формировался в благополучной семье, члены которой подчинялись традициям. Родители и сыновья находились поодаль от бытовых обязанностей. В прихожей горничная принимала на руки шинели братьев - сперва гимназистов, а затем студентов; кухарка готовила еду; прачка стирала; дворник приносил в квартиру дрова.
После революции реализовались привитые ему в семье навыки во главе с правилом - поступать по совести и нести ответственность за собственные действия. На моих глазах он по доброй воле выносил мусор, стирал свои носки, носил дрова и топил печи, гулял с овчаркой Румбой и мыл ее. Он во многом себя ограничивал, например, отказывался от деликатесов и котлет в мою пользу.
Через два месяца после начала войны с фашистской Германией папа посадил меня в вагон для скота - так называемую “теплушку”. Я отправлялась в эвакуацию в Горький (Нижний Новгород). Момент нашего прощания на Московском вокзале он описал в письме к маме на Дальний Восток: “Бесконечно трудно мне было расставаться с Танечкой; я ей сказал, что она вряд ли увидит меня когда-нибудь. Танюшенька мне ответила: брось дурака валять. А я целовал ее ручку на барьере товарного вагона.”
Все происходило именно так, как написал папа. Отлично помню мою внутреннюю реакцию на его прощальные слова. По закону юного возраста я не хотела думать о плохом, тем не менее дурное предчувствие не оставляло надежду на нашу встречу. Я отгоняла грустные мысли, но они возвращались… И в конце концов закрепились в памяти. Тревожному предчувствию суждено было обернуться реальностью.
Вскоре мне приснился сон. Видимо, он был коротким, но впечатляющим. Будто я карабкаюсь вверх по отвесной скале, с трудом цепляюсь руками за каменную поверхность. На пике вижу папу, но лишь его лицо, плечо и одну руку. Он молча дает мне знак рукой - иди, иди сюда… Из последних сил я ползу к нему, а на вершине горы его уже нет.
Сновидения обычно забываются, а тот сон по сей день со мной. Более того, с годами открылся его смысл. Чутье подсказывает: движением руки отец давал мне жизненную установку не поддаваться обстоятельствам, напрячь силы и двигаться к цели... (В дальнейшем на моем пути были критические ситуации, и всякий раз я вспоминала странный сон с папиной указывающей рукой. И шла вперед…)
Он регулярно отправлял письма из блокадного Ленинграда на Дальний Восток, где мы с мамой находились. В них сообщал, что не голодает и не мерзнет, поэтому у него есть силы ходить пешком в театр через Троицкий мост. “Вчера у меня был праздник: в буфете я нашел несколько ягод, оставшихся от довоенной вишневой наливки,” - писал он. Еще упомянул, что стал донором - сдает кровь в доме напротив. (После войны в том доме был открыт продовольственный магазин, на языке жителей района “Донорский”. Такая преемственность сохранилась за этим местом на десятилетия). Он с горечью сообщил о расставании с собакой Румбой: “Я сдал своего верного друга в армию.” (Впоследствии стала известна удивительная фронтовая история нашей овчарки.)
Хотя его письма были пронизаны оптимизмом, мама воспринимала их с долей сомнения. Она считала, что он нас успокаивает. В отличие от нее, я верила папе, так как по возрасту не могла оценить суть происходящего с ним в осажденном городе.
Весной пришло письмо из блокадного Ленинграда от папиной двоюродной сестры Жени. Отсутствие собственной семьи восполнялось ее привязанностью к нашей на протяжении многих лет. Можно сказать, что она жила интересами самых близких родственников.
Уход Тоси из жизни она восприняла как личную трагедию. Он скончался во сне десятого января 1942 года в больнице. Женя хотела похоронить брата, но ей это не удалось, - не хватило сил. В результате он был похоронен в неведомой общей могиле без опознавательных знаков. Прожил он сорок восемь лет.
Вслед за ним скончалась Женя - его ровесница. Место ее захоронения тоже неизвестно.
Мамины попытки выяснить места их погребения ни к чему не привели. Массовые блокадные захоронения существовали в разных местах - на острове Декабристов (Голодае), Серафимовском и Пискаревском кладбищах, на месте будущего Парка победы... Регистрационные документы похороненных в братских могилах фактически отсутствовали.
(Полвека спустя в день смерти папы я покинула Россию.)
Подробности его блокадной жизни стали нам с мамой известны, благодаря удивительному стечению обстоятельств.
Брат мамы – Владимир - служил на Северном фронте военным врачом. Из Архангельска он прислал письмо, в котором рассказал о встрече с женщиной и ее дочерью-подростком. Эти дистрофики восстанавливались в госпитале после ленинградской блокады.
Женщина поведала ему свою историю. По ее словам, выжить им помог человек, с которым они познакомилась случайно. Когда он увидел их, ослабевших и беспомощных, то стал помогать. Сперва приносил остатки своих дров. Для этого ему требовались усилия - надо было подняться в квартиру на пятый этаж и спуститься вниз. Затем стал делиться своим хлебным пайком (250 граммов в день) и донорским обедом. Пока у него были силы, он топил в их комнате буржуйку и разогревал еду. Женщина говорила, что от такого ухода она и дочка начали оживать.
В своем письме Владимир привел заключительную фразу той женщины: «Нашим спасителем стал актер театра им. Ленинского комсомола Белогорский, который вскоре умер».
Мама хотела связаться с той женщиной и ее дочкой. Но через какое-то время они выписались из госпиталя. Об их дальнейшей судьбе Владимир не знал.
После окончания войны в фойе Театра им. Ленинского комсомола были установлены две траурные доски с именами сотрудников, погибших во время блокады Ленинграда. В памятном списке значилось имя моего отца. К сожалению, через несколько лет этот мемориал исчез.
В середине восьмидесятых годов при полном зале отмечалось пятидесятилетие театра. Под траурную музыку на большом экране сменяли друг друга лица работников театра, погибших во время блокады. В их числе и фото Анатолия Семеновича Белогорского. Происходило это на том месте сцены, где некогда папа знакомил меня с сокрытой от зрителей театральной жизнью.
Представительница Горкома партии, стоя на нетрезвых ногах, по бумажке читала юбилейное поздравление. Пока она коверкала фамилии, в зале раздавался смех и выкрики с поправками. Не случайно ленинградцы наградили эту партийную деятельницу прозвищем “полстакана”. Вскоре она оказалась в Кремле в качестве слуги народа.
Друзья отца - особая тема. По натуре он был общительным человеком, но истинная дружба связывала его лишь с тремя однолетками. Судьба каждого из них складывалась драматично, и в это трудное время мой папа поддерживал друзей и их семьи.
Константин Маркович Варшавский (Котя) и папа учились вместе в гимназии. Его мама и моя бабушка дружили с молодых лет. Он до революции был юристом, а после – ушел в экономику, был автором многочисленных научных работ. Из-за своих убеждений ему приходилось менять места жительства, то есть прибегать к бегству. В сущности, значительная часть жизни Коти состояла из вынужденных перемещений с женой и тремя детьми. Когда в начале блокады умерла его мать, он находился в народном ополчении. На ее похоронах прощальное слово произнес мой отец. В конце сороковых годов Варшавский был арестован по печальной 58-й статье - ему инкриминировали “политические ошибки” и “вредительство” - и приговорен к десяти годам лагерей, где провел половину срока. Несмотря на выпавшие на его долю испытания, он дожил до глубокой старости, тем самым на многие годы пережил троих друзей.
Перед отъездом в Америку я попрощалась с его дочерями и внуками.
О Николае Александровиче Шолпо, к сожалению, мне известно не так много. По профессии он был египтологом - занимался историей Древнего Востока, работал в Ленинградском Университете. Он жил с семьей в маленьком деревянном домике на окраине города, куда мы с папой несколько раз ездили. Это было уютное место с детскими голосами, качелями, дружными родителями и незатейливой, но вкусной едой. В начале войны Коля добровольцем пошел на фронт и осенью погиб. Могила его неизвестна. В дальнейшем связь с семьей Николая сохранилась.
Николай Николаевич Розенталь закончил Тенешевское училище и Санкт-Петербургский Университет, стал историком, специалистом в области Европейского Средневековья, профессором, преподавал в Ленинградском Педагогическом институте. С начала тридцатых годов он подвергался гонениям, повлекшим за собой неоднократные аресты. Вместе с семьей он был выслан в Актюбинскую область, а затем в Курск. Сын-подросток не вынес унижения семьи и покончил с собой. Позднее Розенталь был объявлен космополитом с лишением права жить в Москве, Ленинграде, Киеве. В конце концов его семья нашла пристанище в Одессе, где он преподавал в ряде учебных заведений.
После смерти Сталина территориальные ограничения с Николая Николаевича были сняты. Тогда он побывал в родном Ленинграде и посетил нас с мамой. Пережитое не сделало его грустным с потухшим взором. Мне хорошо запомнился полный человек с живыми глазами и заразительным смехом. Он сидел у нас на кухне, сорил историческими и литературными примерами, а под конец оставил автограф на тетрадном листке:
Когда в Одессе черноморской
я ленинградцев вспоминаю,
то имя Тани Белогорской
я непременно называю.
Ты - дочь друзей моих, родная,
и мне ты настоящий друг.
Такая связь не увядает,
такой не разомкнется круг.
В пору моего студенчества ко мне подошла старшекурсница с вопросом: «Вы родственница актера Белогорского?». Услышав от меня подтверждение, включая смерть отца во время блокады, девушка рассказала свою историю. До войны она и ее мама играли в руководимым им любительском театре. «Мы были влюблены в него. Ваш отец научил нас по-новому смотреть на жизнь и искусство», - призналась она.
Анатолий Семенович - по-домашнему Тося - остается в семье. О нем знают принадлежащие к иной эпохе и живущие в другой стране мои дети, внуки, правнучка. Такова сложившаяся в нашей семье коллективная память.
Мой старший внук Денис Белогорский в начале профессиональной деятельности кинопродюсера сделал домашний фильм под названием “Breadwinner” (Кормилец) о последних днях жизни прадеда - его случайной встрече в блокадном Ленинграде с матерью и девочкой. Название фильма и его суть передают облик Анатолия Семеновича, в критической ситуации блокадного Ленинграда поделившегося последним куском хлеба с незнакомыми людьми. Тем самым он спас две жизни, пожертвовав своей.
Отсутствие папы рядом восполняется семейными традициями. В память о нем я сохранила девичью фамилию и назвала сына его именем. Мама взяла фамилию мужа после его кончины. Она сохранила его письма и просила похоронить ее с ними. Ее пожелание мы не выполнили. Анатолий 2-й - хранитель архива деда, включающего его фото, письма, книги. Он же исследователь родословной нашей семьи с воссозданием судеб многочисленных пра-пра...
На разросшееся семейное гнездо с портретов смотрит человек, которому мы многим обязаны. При небольшом росте и скромном образе жизни он был достойным человеком - и в этом качестве сохранился в семье. Если на сцене он был актером второго плана, то в жизни выполнял главную роль. Я - единственная хранительница визуальной памяти об отце - жалею о том, что нам было отпущено немного совместного времени. Но он выполнил свою задачу - интеллектуально повлиял на дочь.
Если в юном возрасте я воспринимала его как папу, то в зрелости поняла: рядом со мной находилась Личность.
Я стараюсь следовать его Завещанию, произнесенному в селигерском лесу: «Береги окружающий тебя мир. Причастность к нему делает нас добрее». В сущности, всю его наполненную гуманизмом жизнь воспринимаю в качестве Завещания. В свою очередь, мама подтвердила: «Поступай так, чтобы потом тебе не было стыдно за совершенное…».
“Чистая совесть - лучшая пилюля” (Антон Чехов). Это мудрая фраза про моего отца - человека с высоким уровнем морали, прожившего недолгую жизнь.
Послесловие
Работа над сборником рассказов “Кубики для взрослых и детей” завершена. Благодарю журнал “Чайка” и лично главного редактора Ирину Чайковскую за публикацию четырнадцати рассказов книги. Спасибо читателям за внимание к моей работе.
Татьяна Белогорская
Добавить комментарий