«Мой фюрер». Разговор с режиссером Дани Леви

Хелге Шнайдер (Гитлер) и Ульрих Мюхе (профессор Грюнбаум) в фильме Дани Леви «Мой фюрер»

Дани Леви родился в 1957 году в Швейцарии, но в 1980-м перебрался в Берлин, город, который его деды, бабки и родители покинули в 1939-м. В Берлине, в 1986 году, втроём с Хельмутом Бергером и Анной Франк Дани Леви поставил фильм «Того же и тебе», а в 1989-м он сделал свою первую самостоятельную картину «Роббикаллипол». С тех пор Леви поставил ещё десять полнометражных фильмов, которые успешно прошли по европейским и американским фестивалям, получили хорошую прессу, но ни один из них не вызвал такого интереса и такой реакции, какая выпала на долю последней картины Дани Леви «Мой фюрер: Самая правдивая правда об Адольфе Гитлере».

«В моей жизни никогда не было ничего похожего на первый просмотр «Фюрера», — рассказывает Дани Леви. — Журналисты — немецкие, английские, американские — рвались в зал, который не мог вместить всех желающих. Мои продюсеры попросили их подписать обязательство, что они не будут публиковать свои статьи до определённой даты — то есть, не раньше, чем за две недели до выхода фильма, — но, однако, статьи стали появляться немедленно вслед за просмотром. Радио и телевидение атаковало нас каждый день. Всё это создало такую атмосферу, что когда фильм вышел на экраны, он немедленно захватил лидерство в прокате. При этом, надо сказать, что многие рецензенты были чрезвычайно смущены фильмом. Что это — комедия или сатира? Можно ли вообще говорить о фашизме в таком тоне?»

«Мой фюрер» — картина действительно странная. Начать с того, что на роль Гитлера Дани Леви пригласил не серьёзного драматического артиста (как, например, Бруно Ганс, сыгравший Гитлера в знаменитом, номинированном на Оскара «Падении» Оливера Хиршбейгела), а популярнейшего в Германии рок-музыканта, комика и анархиста Хелге Шнайдера. Гитлер, каким его изображают Шнайдер и Леви, похож на капризного ребёнка, которым взрослые манипулируют в соответствии со своими нуждами, с которого не спускают глаз (через специальные прозрачные зеркала в его кабинете за ним постоянно наблюдают Геббельс и Шпеер и прочие персоны из его окружения), который, принимая ванну, играет с корабликом, которого возят по разрушенному Берлину среди специально сооруженных декораций.

Время действия — декабрь 1944 года. Потерявший интерес к жизни, впавший в депрессию Гитлер бессмысленно меряет шагами свой гигантский кабинет — он не желает никого видеть, ни с кем разговаривать и, разумеется, он совершенно не в состоянии произнести необходимую и уже объявленную новогоднюю речь. Чтобы вывести Гитера из этого состояния, Геббельс отдаёт команду разыскать и доставить в канцелярию знаменитого актёра и преподавателя актёрского мастерства, который занимался когда-то с Гитлером. Его зовут профессор Грюнбаум. Он еврей и коротает свои дни в компании лопаты и таких же, как он, дефективных граждан в местечке под названием Заксенхаузен.

Опытный учитель и хороший психолог, Грюнбаум (его играет замечательный артист Ульрих Мюхе) с лёгкостью преодолевает сопротивление Гитлера и захватывает контроль над этим ущербным, униженным и битым в детстве одиноким человеком, который попадает в полную зависимость к своему ментору. «Мой фюрер», — говорит Гитлер Грюнбауму, своему тёске, тоже Адольфу. «Адольф!» — кричит с улицы жена Грюнбаума, увидев через распахнутое окно своего мужа. «Адольф! Адольф! Адольф!» — начинает скандировать окружившая её толпа, выбрасывая руки в фашистском салюте, хотя, казалось бы, Адольф Грюнбаум совершенно не похож на Адольфа Гитлера. Толпе, как выясняется, не так уж важно какого Адольфа называть фюрером.

«Зачем ты это делаешь?» — спрашивает жена Грюнбаума. Он даёт ей разные ответы: «Чтобы быть с вами», «Чтобы нас всех здесь не убили»... Но вопрос задан, и он остаётся вопросом. Действительно — зачем? Впрочем, Грюнбаум думает не только о себе и своей семье. Он ставит Геббельсу ультиматум: распустить лагерь, в котором он сидел, или он прекратит свои занятия с Гитлером. Пожалуйста, это оказывается возможным. Грюнбаума соединяют с лагерем, и его ближайший друг рассказывает ему по телефону, как открыли лагерные ворота и заключенные разошлись на все четыре стороны. Глотающий слёзы Грюнбаум, естественно, не знает, что его телефонный собеседник, со следами активного убеждения на лице, разговаривает с ним под дулом пистолета.

В какой-то момент Грюнбаум даже собирается убить Гитлера, но замахнувшись тяжелой бронзовой фигуркой, взятой со стола фюрера, он не в силах нанести удар. Пытается задушить Гитлера и жена Грюнбаума, но тоже безуспешно.

Гитлер оказывается куклой в руках Грюнбаума, Грюнбаум же, согласившись на сотрудничество, куклой в руках доктора Геббельса, у которого, как выясняется, в голове созрели свои особые планы. Эти планы не нарушает даже отчаянный, импульсивный поступок Грюнбаума, якобы момент истины, когда учитель читает речь за потерявшего голос ученика. На трибуне перед выключенным микрофоном Гитлер жестикулирует — как его научил Грюнбаум — и открывает рот, в то время как внутри этой трибуны перед включенным микрофоном Грюнбаум читает текст гитлеровской речи. Но даже когда Грюнбаум, неожиданно для Гитлера и Гебельса, вставляет в эту речь разоблачительную тираду, толпа реагирует на неё ровно так же, как реагировала на обычную гитлеровскую риторику — энтузиазмом. А Грюнбаум получает в лоб пулю.

Согласившись им помогать (неважно, в какую форму они одеты) — ты действительно помогаешь им, как бы ты себя не оправдывал. Спасаешь ли ты свою жизнь, жизнь своей семьи, надеешься ли ты их переиграть. Не надейся. У тебя не было иного выбора? Ты не сразу осознал, чего от тебя хотят, а потом уже некуда было отступать? Твоим мнением вообще никто не поинтересовался? В этом-то и трагедия. Неважно, отведена ли тебе роль жертвы или палача. Расклад всегда тот же самый: ты согласился — значит они получили то, чего они хотели. Значит, они выиграли, а ты проиграл.

Говорит Дани Леви:

«Вы спрашиваете, как возникла идея этого фильма? Мне кажется, что я уже много лет носил её в себе. Не сюжет, а именно идею. Я почти тридцать лет живу в Германии, а живя в Германии и будучи евреем, невозможно не думать о фашизме. Что произошло тогда? Как это могло произойти? Только ли Германия могла породить этого монстра или подобное может случиться и в другой стране? Впрямую или вторым планом я всегда об этом думал, но вы знаете, чтобы получился фильм, мысли должны встретить и узнать свой сюжет. И это случилось, когда я прочитал биографию некоего Поля де Бриона. Он был оперным певцом, и оказывается, в начале тридцатых годов он давал Гитлеру уроки актёрского мастерства...

Я никогда раньше об этом не слыхал. С одной стороны, это смешно, с другой — многое объясняет. Мы привыкли воображать Гитлера этаким чудовищем, злодеем, гигантским феноменом, который никто не может понять. И вдруг выясняется, что у него был учитель.

Так зародился сюжет, и в какой-то момент я подумал: что если Гитлеру нужен был не только учитель, но и психиатр? С этой минуты сюжет начал развиваться словно бы сам собой, и все эти болезненные вопросы, которые — осознанные и не осознанные — жили в моём сознании, принялись выскакивать один за другим. Сценарий я написал с поразительной быстротой — это было словно освобождение...

Форма? Мы видели множество фильмов о нацистах, об Эс-Эс, о Холокосте — много хороших фильмов, фильмов, которые старались воспроизвести реальность, показать с возможной достоверностью то, что происходило. Основополагающий вопрос этих фильмов был — как. То есть, они старались разыграть реалии Третьего рейха максимально похоже и продемонстрировать зрителю — как всё это было. Например, «Падение».

Меня же интересовал вопрос — почему? Где корни... Знаете, существует много разных подходов к истории. Я думаю всегда о человеческом факторе. Я хочу сказать, что система — диктатура ли в Германии, диктатура ли в Советском Союзе — это ведь все создано людьми. Кто-то продумал, организовал, воплотил в жизнь и добился, чтобы массы следовали за ним. Всё создано людьми, человеком... Я пытался понять, как получилось, что немцы превратились в убийц...

Да, я с вами согласен, литература делала попытки изобразить диктаторов гротескно, как Толстой в «Хаджи-Мурате», Фейхтвангер в «Настанет день», как Солженицын в «Круге первом». Но в кино, насколько я знаю, по такому пути никто, кроме Чаплина, не пошёл. Почему? Может быть, потому что раны и боль того, что произошло, не позволяли свободно обращаться с этим материалом. Казалось, это будет выглядеть не только безвкусно, но и безнравственно, если вы попытаетесь чем-то заслонить происшедшую трагедию. Большинство фильмов о нацизме построены таким образом, что они должны вызвать у зрителя шок. Зритель должен испытать шок, соприкасаясь с ужасами и страданием и, выходя из кинотеатра, думать: «Никогда больше! Никогда больше это не должно повториться!» Все эти фильмы, эти книги — они уже запечатлелись в нашем сознании. Я же чувствовал, что для меня единственный способ осмыслить то время — построить мир, который я сам буду контролировать... Наверное, это своего рода терапия. Я хотел создать образ нацистов, исходя из своих чувств, а не следовать тому образу, который они сконструировали сами. Мне казалось, что дополнительное пространство необходимо не только мне, но и аудитории. Я хотел предложить аудитории иную точку обзора. При этом, повторяю, я имел в виду, что тот, кто придёт в кино посмотреть картину «Мой фюрер», он ведь не вчера родился, и он уже знает, кто такой Гитлер и что он сделал...

В конце концов, дело даже не в том, был ли Гитлер таким, каким зритель привык его видеть или таким, каким его изображаю я. Пусть мы вообразим, что Гитлер и ещё двадцать человек из его ближайшего окружения были просто психически нездоровыми людьми. Но они бы всё равно не смогли построить свою систему без народа, простых граждан. Каждый диктатор отражает в себе психику и состояние сознания среднего гражданина, то есть, состояние общества. Вы не сможете насадить фашистские порядки в здоровом обществе — это не будет работать. Для этого требуется общество, которое психологически, экономически, социально, эмоционально готово принять фашистские правила. Нужны тысячи, десятки тысяч людей, готовых исполнять идиотские приказы, нужны люди, которые будут убивать, пытать, подвозить газ для газовых камер, производить этот газ. Вам нужны эти люди, кого бы вы ни играли — фюрера или живого Бога на Земле — вам нужны помощники, сотни тысяч помощников. И нужны миллионы тех, кто молчит, когда убивают, когда увозят соседа, миллионы тех, кто не хочет вмешиваться, кто думает: может быть, соседа действительно увезли за дело, может быть, он вовсе и не часть нашего общества. Миллионы молчаливых, миллионы согласных и миллионы трусливых, и миллионы тех, кто даёт себя обмануть...

Недавно я столкнулся с работами психиатра Алис Миллер, которая пишет: то, как мы растим, учим и воспитываем наших детей, создаёт общество, в котором мы живём. Вы говорите, что это само собой разумеется. Но в Германии во время обсуждения фильма меня нередко спрашивали: «Значит, вы считаете, что Гитлер стал диктатором, потому что у него было ужасное детство?»

Да, конечно, это часть ответа. Но ведь он был не один. Были миллионы таких, как он. Они хотели взять реванш. Фашизм это способ выразить своё озлобление. Если вы росли в атмосфере несправедливости, если вы с детства испытываете несправедливость, вы, вероятнее всего, будете подвергать несправедливости других людей. Это основа. Я вовсе не говорю, что это единственная причина фашизма, но это существенная причина... Мне бы хотелось, чтобы мой фильм послужил импульсом для дискуссии...

Да, разумеется, не каждый, испытавший в детстве несправедливость, становится убийцей, я конечно с вами согласен, что попытка объяснить и попытка извинить — разные вещи. Я не собираюсь извинять фашизм. Но мы должны объяснить. Мы не можем оставить попытки объяснить. Самое ужасное, что может случиться, если мы махнём рукой, потому что мы устали, потому что нам стало скучно, потому что мы решили: хватит говорить об этом. Мы должны понять и объяснить, как работает машина убийства, — о какой бы стране мы ни говорили. До тех пор, пока мы не объяснили этого, мы не можем быть уверены, что она не будет сооружена снова».