Конан Дойль
Чудесный летний день. Дело к вечеру. На дворе месяц июль или август. А год стоит 1972-й или 73-й.
- Серёжа, - говорит дедушка, - мы с бабушкой собираемся пойти погулять. Идём с нами, пусть глаза хоть немного отдохнут.
Что?.. Да-да… Нет-нет… Я знаю, знаю, как это приятно, кушать пломбир на палочке и гулять по парку - там слышно море и так пахнут олеандры, что кажется, будто кушаешь сахарную вату за десять копеек… Да, сахарная вата - это, безусловно, очень хорошо… Не говоря уже о мороженом… И, может быть, завтра… или послезавтра… Но только не сегодня! Безостановочно и часто, как взбесившийся маятник, я качаюсь в кресле-качалке, почти уткнувшись в книгу лицом и пожираю глазами страницу за страницей. Я впервые читаю Конан Дойля и не могу оторваться. Собрание его сочинений, восемь новеньких чёрных томов, чудесным образом приобрела «по подписке» тётя Рая, мама моего двоюродного брата, тоже Серёжи, но намного меня старшего.
Серёжа Большой старше меня, Маленького, на шесть лет, поэтому ему уже целых шестнадцать и в следующем году он заканчивает школу, что совершенно не укладывается в моей голове. Есть ещё сестра Оля, тоже двоюродная и тоже старше меня, но уже на четыре года. Она красивая девочка и её нужно держать в ежовых рукавицах. Ихний папа – дядя Саша, строгий и усатый бухгалтер. И вот эта обычная рядовая семья владеет собранием сочинений Конан Дойля в восьми томах! Я не знаю, что такое загадочная «подписка», но я её благославляю!
Сначала я капризничал и не хотел читать Конан Дойля и дедушка долго меня убеждал, а теперь и сам не рад. Я читаю с самого утра и даже не слышу, как дедушка и бабушка тихонько щёлкают замком, отправляясь на прогулку. Они называют её «моционом». Они культурные, не то что я. Бабушка играет на домре, а дедушка знает языки. Я приехал к ним на каникулы в город Сумгаит из города Волжского, где живу с папой и мамой, то есть не приехал, а прилетел на авиалайнере «ИЛ-62». Эти дедушка Володя и бабушка Катя – папа и мама моего папы.
А есть дедушка Вася и бабушка, тоже Катя, – они мамины и живут на Кубани, в станице Ярославской. Я больше люблю тех, чем этих, но это ерунда, ибо мрачная ночь сгустилась над коварными топями Гримпенской трясины; где-то, сравнительно недалеко, раздаётся жуткий вой собаки-оборотня, и я содрогаюсь, ожидая от неё всего самого плохого. К счастью, со скалы падает младший брат миссис Бэрримор, уголовник Сэлдон, так что с Холмсом всё в порядке. Со мной же, если честно, дела обстоят не так гладко. Мрачная ночь сгущается надо мною.
Ни звука, лишь зловеще гудит на кухне холодильник. Я так хочу пИсать, что меня бросает в пот. О-о-й-й!.. Но выбраться из-под защиты бабушкиного кресла, пройтись тёмным коридором в час, когда силы зла царят в нём безраздельно? Нет! Ни за что! Завязав тонкие детские ноги в узел, я читаю дальше, и корни волос явственно шевелятся на моей лысой, с чубчиком, голове: молодой Баскервиль выходит от Сэлдонов и идёт – в полночь! – через болото! Tуман клубится и ползёт, и я шепчу: «Беги! Беги! Она же уже совсем близко! У тебя ведь нет пистолета? А кинжала? Дурак ты, сэр Генри!..»
Совершенно изнемогший, я мысленно смиряюсь с тем, что сейчас надую в штаны, как вдруг – щёлкает замок, в прихожей вспыхивает свет, слышны весёлые голоса дедушки и бабушки и я, согнувшись в три погибели, семеню мимо них, кряхтя и постанывая. Бабушка всплёскивает руками: «Серёженька, что с тобой такое?», - а дедушка прыскает, кричит как мальчишка-газетчик из кинофильма «Корона Российской империи, или Снова неуловимые»: «Сенсация! Сенсация! Ещё одна жертва собаки Баскервилей!» - и распахивает передо мною дверь в туалет.
Четыре мушкетёра и собака
Жили-были когда-то в Житомире четыре друга, как Д’Артаньян и три мушкетёра. Один был простой работяга, один преподавал украинский язык с литературой, третий был юрист в ЖЭКе, а четвёртый – бывший чэпэшник, такой, полумУрок* из 90-х.
Ну, явно выраженного Д’Артаньяна у них не было, так что можно назвать эту гоп-компанию просто: «четыре мушкетёра». Или даже: «четыре танкиста и собака», если бы у кого-то собака была. В принципе, у филолога когда-то был ротвейлер Жора, но умер от чумки, но это было давно, а остальные вообще собак не имели, за исключением кошки у работяги, но и она умерла лет пятнадцать назад, обожравшись чистотелом.
И этого мушкетёра, любителя кошек, жена взяла и увезла с собой через Польшу и Германию в Швейцарию и там неплохо устроилась. Ну и он при ней. Пробивная такая баба, Наталья Сергеевна, на вещевом рынке «Рада» зимними польтами торговала. В начале 2022-го беженцев с Украины ещё легко пускали в какой-нибудь кантон Ури, не говоря о Женеве.
А трое других остались по месту прописки, боясь бросать имущество, нажитое за жизнь. И за два с половиной военных года совершенно поехали на мозги. Это было тем более странно, что Бахмут ничем им не грозил, потому что они были старые пеньки непризывного возраста. Они были одноклассники, и им было уже конкретно за шестьдесят.
Эта троица собиралась в «кафе «Ветерок» - на скамейке за драмтеатром и под рёв сирен воздушной тревоги пила водку, виски, ром, коньяк и кальвадос. В 2022-м ещё закусывали, потом перестали. Напившись, звонили четвёртому в его кантон. Работяга выходил на балкончик показывал им величавые виды Альп, старый замок на холме, сомлевшие на солнце виноградники, плющ стен и черепицу крыш, слушал их исполненные ненависти подначки, ядовитые расспросы, не сепар ли он, не коллаборант и не любит ли он, часом, Путина, и всё с большим ужасом убеждался, насколько же друзья двинулись кукухой. То ли сирены так действуют, то ли непонятно. «Мы же нормальные пацаны были! – думал он. – Мушкетёры! Танкисты! Сука война! Собака бешеная!»
--------------
*В 90-е солидных людей, отсидевших на зоне, называли, по крайней мере в Житомире: «мурчащие» /умеющие разговаривать на тюремном жаргоне с его непередаваемыми интонациями/, а не сидевших, но изображавших из себя, для солидности, «мурчащих» - полумурками.
Четыре «ГЭ»
Было темно и тихо, как оно бывает во втором часу ночи. Лишь на кухне медленно тикали часы да изредка проезжала машина.
Жена не спала на своей кровати, Сергей Леонидович понял это, когда она прерывисто вздохнула. Видимо, до сих пор переживала перипетии сериала «Надломленные души», который смотрела по вечерам. В нём рассказывалось о тяжёлой бабьей доле балерины Кшесинской. Она была любовницей царя Николая Второго, а также его братьев и дядьёв, насколько уловил Сергей Леонидович. Звали всеобщую любимицу Матильда Феликсовна. Он ещё подумал, что её метания от одного Великого Князя к другому сродни трагедии Мэрилин Монро, тоже разрывавшейся между двумя братьями Кеннеди, президентом Джоном и прокурором Бобом.
Во мраке жена опять тяжело вздохнула.
- А Ева-то, Браун, - сказал Сергей Леонидович, - любила чёрта своего. Попросилась бы, отпустил бы. Переправил бы в какую-нибудь Баварию, - он заложил руки за голову. – А она нет, расписалась в бункере и – ф-фи-ть! – с фюрером за компанию. А може, хотела в историю попасть. Бабы, они дуры.
- Н-да-а… - сказала мечтательно жена.
- А эта, Геббельса жинка, Марта, то есть Магда, вообще детей своими руками отравила, пятерых или семерых, сука конченая! – Сергей Леонидович покачал головой в темноте. – И как назло, детки попались такие симпатичные, как ангелочки, даже не скажешь, что от такого папаши крысёныша…
Они с женой ещё немного порассуждали, какая судьба ждала маленьких Геббельсов в ГДР, если бы они выжили. Жена склонялась к тому, что наследственность своё бы показала, а Сергей Леонидович отстаивал примат пионерского воспитания над фашистской генетикой. Он приводил в пример старый голливудский фильм о том, как клонировали Гитлера и в нормальной семье, без папы Алоиса и мамы Клары, Адик вырос хорошим пацаном без всяких за…в.
- А чего у них Геринг делал? – спросила вдруг жена.
- Так это министр авиации, - сказал Сергей Леонидович. – Люфваффе командовал. Ещё министр промышленности, кажись. А чего?
- Да так, - сказала жена. – Четыре «гэ» вспомнила.
- Какие ещё «гэ»? – не понял муж.
- Ну, немецкий крест, - сказала жена, - свастика ихняя. Она же из четырёх «гэ» состояла: Гитлер, Геббельс, Гиммлер и Геринг.
- А, ну да, - сказал Сергей Леонидович, улыбаясь в темноту. – Точно.
Лейся, песня, на просторе
Пенсионер Сергей Леонидович, проснувшись поутру, сразу врубал в телефоне что-либо жизнеутверждающее: старинную пионерскую «На зарядку – становись!», «Если хочешь быть здоров, закаляйся!» из кинофильма 1947-го года «Первая перчатка», «Эй, товарищ, больше жизни!» 1937-го и особенно «Лейся, песня, на просторе!» из киноленты «Семеро смелых» в исполнении Вадима Мулермана. И так же другое в таком же плане.
Жена тоже слушала «На зарядку – становись!» и «Артиллеристы, Сталин дал приказ!», хотя в принципе любила более современную эстраду: «Карусель» Любови Успенской, «Утки» Михаила Шуфутинского и особенно «Хрустальную вазу» в исполнении Ивана Кучина.
И этим утром они тоже прослушали «Лейся, песня, на просторе!» два раза.
- Да-а, - сказал Сергей Леонидович, - вот она, любовь, чего делает! Пел бы себе и пел – карьера хорошая, все пути-дороги открыты: загранпоездки в Болгарию, пластинки, концерты на телевидении, - а он берёт и уводит жену Кобзона, Веронику Круглову.
- Чего-чего? – переспросила жена, у которой на старости лет было плохо со слухом. – Кого-кого?
- Да Веронику, - сказал Сергей Леонидович, - Круглову. Которая пела «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу» на Голубом Огоньке шестьдесят пятого года. Когда космонавты были. Гагарин ещё за столиком сидел, всех на камеру снимал. Ну, может, просто делал вид, по сценарию. Молодой такой, весёлый. Ему ещё пару лет оставалось.
- У Гагарина жену Кобзон увёл? – переспросила жена. – Я не знала.
- Да нет, - крикнул Сергей Леонидович, откинул одеяло, потянулся, сощурился и стал похож на Колу Бельды, исполнителя «Увезу тебя я в тундру», - Вадим Мулерман, а не Гагарин! Это он увёл жену у Кобзона, который пел «Нвстречу утренней заре по Ангаре, по Ангаре». Но он увёл не во время этой песни, а позже, когда уже «Не думай о секундах свысока» была. Вот Кобзон и сделал Мулерману «козью масть» - сразу карьера под откос пошла.
- А когда-то на дуэль вызывали, - зевнула жена.
- Ой, я тебя прошу! – воскликнул Сергей Леонидович. – С этими дуэлями! Понты! Ну, может, раньше, в старину, во времена Портоса или Арамиса, тогда да, из-за дамского платочка могли убить. А уже потом одна слава осталась, что дуэль – приедут в лес, выстрелят по воробьям, отсалютуют пистолями и едут в ресторан отмечать, с цыганами и шампанским. А Кобзон припечатал, так припечатал! Как из пулемёта – и Мулермана, и жену – всех! Конкретно, фактически! В сельских клубах пели потом на пару.
- Очень красиво, - зевнула жена и нашарила тапочки. – Вечно у вас жёны виноваты. А сами как кобели поблудные.
Леся, песня, на просторе!
Не скучай, не плачь, жена!
Штурмовать далёко море
Посылает нас страна!
- вскочил, протянул руки и, встряхивая ими как Муслим Магомаев, грянул Сергей Леонидович. И когда жена покрутила у виска, повторил, раскатив по-мулермановски «р»: «штур-р-мовать далёко мо-ре пас-сыла-а-ет нас стр-р-ана-а!»
Судомойщик вселенной
Устим Акимыч всю жизнь любил мыть посуду.
То есть, не Устим Акимыч, а Руслан Савельич. Устим Акимыч случайно как-то всплыл. Конечно, люди старшего поколения, родившиеся в период с 1920-го по, скажем, 1964-й, прекрасно помнят эту загадочную личность, а более молодым долго рассказывать.
Тем более этот тип случайно подвернулся, уже уходит и больше не вернётся.
Неизвестно, что этот оригинал, Устим Акимыч, любил в жизни, кажется, вообще ничего. В отличие от него, наш Руслан Савельевич любил многое, например, варёную кукурузу, фантастические книги, тихое, спокойное лежание на диване и особенно – мытьё посуды. «Посуды? Какой ещё посуды?» – возможно, спросит некто. – «Ну, какой, обыкновенной – тарелок, кастрюль и сковородок с ложками», - ответим мы некту. Конечно, для мужчины, пусть даже и любителя фантастики, мытьё посуды это довольно странное увлечение, как у кота в Тик-Токе, жрущего сырой бурак.
И нельзя сказать, чтобы Руслану Савельевичу кто-то искусственно привил любовь к этой процедуре, например, злая мама, похожая на мачеху Золушки, или старший брат, аналог её сестриц – ничего подобного! Он совершенно по собственной инициативе предался этому хобби в самом нежном возрасте. Руслан Савельевич даже помнил, когда именно предался. Они жили с папой и мамой в городке зенитчиков, когда шестилетний Руслик прибежал к дверям клуба, где крутили новую киноленту «Призрак замка Моррисвилль», дождался конца сеанса, бросился к родителям и закричал: «Мамочка, мамочка, я помыл всю посуду, пока вас не было дома!» И мама засмеялась от радости, что у неё такой помощник. Радость слегка омрачилась тем обстоятельством, что сынок вымыл полы в кухне, папины сапоги и тарелки в раковине одной тряпкой, но в целом мама была счастлива. Папа же Савелий, лейтенант ракетных войск, считавший кухонные работы формой рабства, промолчал. Таким образом, ни о какой наследственности в этом вопросе речь идти не могла.
И вот в продолжение следующих пятидесяти пяти лет Руслан Савельевич с видимым наслаждением и неистощимым усердием мыл грязную посуду, не подпуская к раковине ни жену, ни дочерей, ни покойную тёщу. Особенно он радовался, когда посуды было много, что называется, «горы и долы», например, после ухода гостей.
Стоя возле весело поющей водогрейной колонки, Руслан Савельевич тёр тарелки губкой со вспенённой «Галой», а в старые времена намыленной тряпочкой, смывал пену водой, снова тёр и снова смывал.
Идя Руслану Савельевичу навстречу, домочадцы даже оставляли загрязнившуюся за день посуду на вечер, чтобы папа, когда придёт с работы, мог отдохнуть душой за своим любимым занятием. И хотя на Руслане Савельевиче также лежало и мытьё полов, но мыл он их по обязанности, без огонька, в отличие от посуды. Намывшись вволю, Руслан Савельевич ложился на диван и раскрывал фантастическую книгу.
Когда Руслана Савельевича знакомые спрашивали, хули он хернёй страдает, он им честно отвечал, что претворяет вселенский Беспорядок в Порядок. В извечной битве двух начал он играл важную скрипку, сражаясь на стороне Космоса против Хаоса.
Знакомые крутили пальцем у виска, но Руслану Савельевичу было фиолетово, он мыл посуду до самого конца и после смерти поднялся на двенадцатый уровень астро-кванто-фуриозо-градуэнта, чего до него не достигал никто из Млечного Пути.
Советское рождество
Борис Аркадьевич запутался в Рождествах. Он жил в Украине, а это всегда вызывает определённую путаницу. Ну, например, гулять 1 Мая, или не гулять? С одной стороны, как бы нет, так как праздник насквозь коммуняцкий, а следовательно, кацапский. С другой, показывали, что в Европе и даже Америке его отмечают, пусть и без маёвки с шашлыками. Или вот, как быть с восьмым марта, в смысле с Международным женским днём? С одной стороны, с ним всё понятно – этот праздник весны придуман Кларой Цеткин и Розой Люксембург для портовых проституток Гамбурга. Это рассказывалось в передаче «Темний виворот «світлых» дат»*. С другой, его почему-то празднуют в Италии, Франции и опять-таки в США.
Так что с восьмым марта тоже не до конца понятно. Хорошо хоть, что с 7-м ноября и 23-м февраля больше не возникает вопросов. И тем более с 9 Мая. С Новым годом тоже пока всё ясно. В принципе, если хорошо подумать, думать вообще не надо, а нужно праздновать, что дают. С другой стороны, Борис Аркадьевич вечно до всего хотел докопаться, уж такая у него была натура. Тем более, когда получаешь минимальную пенсию, рано или поздно делаешься философом. Особенно непонятно Борису Аркадьевичу было с Рождеством. Он давно уже запутался в церковных хитросплетениях и даже не пытался понять, в чём разница между УПЦ**, при которой Рождество отмечалось после Нового года и ПЦУ***, при которой стало до. Раньше было просто, гуляли и 25-го, на польское, и 7-го, на православное. И никакой путаницы не возникало. А сейчас хрен его знает, вроде, 25-е сделали обязательным для всех.
- Ну и как называть Рождество, которое было седьмого числа? – спросил Борис Аркадьевич жену. – «Старое»?
- Tыць!**** – сказала жена. – Старое наоборот двадцать пятого, это его Советы на седьмое перенесли. А сейчас снова будем праздновать вместе со всем цивилизованным миром.
- С католиками! – насмешливо сказал Борис Аркадьевич. – Хорошо, что Тарас Бульба не дожил. У него католики по христопродавству сразу за жи-ми шли. Если не перед. Порубал бы сейчас всю пэцэу в капусту.
Помолчали.
- Короче, я понял, - сказал Борис Аркадьевич. – То Рождество было «советским».
- Тыць! - сказала жена.
----------
*Tемний виворот «світлих» дат /укр./ - Tёмная изнанка «светлых» дат.
**УПЦ – Украинская православная церковь.
Несмотря на то, что и то, и то из трёх одинаковых букв, УПЦ – это старая, так называемая «каноническая», церковь, а на самом деле – кацапская, московитская, вообще такая, сатанинская. ПЦУ же наоборот, хорошая, святая, европейская, правда, пока никем не признанная. И об этой разнице стоит помнить, если только вы истинно верующий и не ищите приключений на свою голову.
***ПЦУ – Православная церковь Украины
****Тыць! /укр./ - Здрасьте, я ваша тётя!
Добавить комментарий