Эту историю мне рассказала баба Саша, жительница села Выбли. Хоть прошло столько лет с её юности, она всё так живо помнит и как бы заново переживает своё повествование. Где всплакнёт, где вздохнёт, а в каких-то местах и улыбнётся.
Её мать Анна родилась в 1907 году, отец умер рано. Жили они дружно, работали много и в колхозе, и у себя по хозяйству. Трудились и не жаловались. Когда грянула война, Саше было 16 лет. Наши бойцы отступили, и вскоре заявились оккупанты среди них много было румын, мадьяр. Чёрные, носатые, крикливые. Немцы ездили на мотоциклах и машинах, а вот мадьяры перевозили весь военный скарб на ослах. Никто в селе прежде и не видел таких животных и были очень удивлены. Немцы приказали восстановить занятия в школе и самым главным предметом сделали немецкий язык. Каждый день надо было его учить. Всем детям сделали прививки. И ещё одно важное событие произошло. Была открыта Николаевская церковь, закрытая большевиками за ненадобностью ещё в 30-е годы. Властью были отменены Бог, душа и святые храмы. А потом храм превратили в склад для зерна. Но для жителей немцы так и остались завоевателями, оккупантами. На огонёк к матери Саши пришёл уже поздним вечером кум Харченко.
- Доброго вечера вам у хату! Лихую новость услышал, кума! На работы в Германию будут забирать парубков та дивчат! Молодь… прячь Сашеньку от греха подальше!
Харченко, выпив чарочку вишнёвки и закусив кислым огурцом, покряхтел ещё немного, жалуясь на лихие времена, и ушёл. Взволнованная мать сложила в полотняную торбу одежду Саши и хлебы, выпеченные вчера в печи на капустных листьях, ноздреватые и пахучие. Обнявшись, проплакали полночи, а наутро отправила донечку к сестре мужа на хутор. Перекрестила, расцеловала. А через день стоял рёв и плач на всё село. Молодёжь забирали силком полицаи и мадьяры, сгоняли в церковь под охрану немцев. Пришли они и в хату к Харченко. Родители были в поле, а их сын Мартын во дворе стругал доски. Глянул спокойно на трёх полицаев. Самодовольных, в новенькой форме, с автоматами.
- Зараз выйду! Переоденусь, пожитки соберу!
- Валяй! - сказал один из полицаев, его одноклассник из соседнего села.
Полицаи уселись на лавку, закурили. Мартын вынес корзину с красными яблоками. Угощайтесь! Прошло полчаса.
-Что-то долго собирается! – нетерпеливо произнёс пожилой. – В окно сигануть не мог. Все окна выходят во двор.
Зашли в хату, а там – никого! Сквозь стену прошёл, что ли? Все углы облазили, на чердак заглянули – нигде его нет!
- У, хитрый! Как же это он нас обдурил?
-Так, хлопцы, скажем, что нема дома, а то над нами до вику будут насмехаться!
А Мартын уже леском бежал к полю, где убирали урожай родители, махнул им и поспешил в рыбацкую хатку, где лежали его припасы. Невдомёк было тем полицаям, что лаз в погреб и на волю был прорыт под печью. А Сашенька в это время уже пришла в хутор - испуганная, зарёванная и несчастная. Все рассказала тётке, как за ней пришли в хмурое утро, она пряталась за сараем и всё слышала, и как жаль маму было оставлять, и как страшно было бежать по тёмному перелеску. Они обнялись и плакали на лавке под божницей, а дядька шумно вздыхал да тихонько матерился. Потом он совсем странно повёл себя. Начал оказывать знаки внимания и всё вертелся вокруг Саши, она смущалась и краснела. То лучшие куски подкладывал, то часто обнимал, как бы утешая, то за коленку хватал. Тётка этого не видела, а Саше в тягость было оставаться с ним наедине. Уйду домой! Твердила она. Завтра же! А наутро решимость исчезала, она робела и усерднее трудилась по хозяйству. Петро вернулся с базара, горячо зашептал ей в шею:
- На сеновал приходи сегодня! Я тебе подарок прикупил!
Саша сжалась, покраснела вся, знала ведь, зачем девок зазывают на сеновал. Крупные слёзы закапали на кофточку. А самодовольный Петро показал край бордового платка с розами из-за пазухи и расплылся в ухмылке. Вот так и наткнулась зарёванная на тётю Марию. Та сбросила на землю охапку сена, схватила за плечи.
- Говори, кто тебя обидел? Говори! Не реви…
Саша всё ей и выложила, клялась, что она не виновата. За ужином Петро чувствовал себя парубком, весёлым и бесшабашным. Играл бровями, подшучивал и толкал в бедро Сашеньку: не забыла, мол? Саша ожидала оплеух, скандала, обвинений и ей кусок не лез в горло, но ужин прошёл спокойно. Вышел, на ночь глядя, Петро, как бы за делом к соседу. Свет в лампе тётя поубавила. Саша забилась, как мышка, в угол на тёплую печь и трепетала от страха. Дверь скрипнула, видно, вышла и Мария. Саше снились преследователи и красные пьяные морды полицаев. Зыбкий туманный рассвет робко заглянул в окна. Мария пекла коржики на сметане, как ни в чём не бывало, а Петро зашёл в дом и принёс запах первого морозца и снега. Балагурил, подмигивал Саше, вздёргивал чёрные подвижные брови.
- Сашенька, накрывай на стол! – тётя метнулась в спальню. Дядька пытался ущипнуть Сашу за грудь, но она увернулась.
Вышла Мария нарядная, вся торжественно-праздничная, причёсанная в две косы, а на плечах бордовый платок с яркими розами. Ложка выпала у Петра под стол, лицо вытянулось, а очи выпучились так, что вот-вот лопнут. Саша просто сомлела и открыла рот.
- Ну, и откуда это у тебя? – Петро хмуро кивнул на её плечи, и голос был не его – хриплый и низкий.
- Заработала! Сегодня ночью! – тётка беззаботно рассмеялась.
В тот день Саша ушла домой. По дороге ела тёткины коржики и поливала их слезами. Днём решила не ходить домой, а дождаться темноты. Сидела у соседки-старушки, а когда увидела в окне огонь, побежала в родной дом. Как же она соскучилась за эти две недели без мамки! Без родных и таких приятных запахов! Ощупью открыла засов, прошла через сени, открыла дверь в хату. Открыла и ахнула! Мамка вскрикнула, а трое полицаев схватили испуганную Сашу. Они её поджидали не первый вечер. Вначале всех выловленных повезли в Куликовку на обследование.
- Вот как о нас немцы заботятся! –говорили многие. – Полечить хотят.
Саша возмутилась:
- Да о себе они заботятся! Боятся, что мы заразные!
И чуть не расплакалась. Как жаль маму! Как глупо она попалась! Внутри всё клокотало от злости на саму себя. Хорошо, что рядом знакомые односельчане. Потом повезли их в Чернигов под конвоем. И там снова их проверяла медкомиссия. Ночевали в какой-то тюрьме. А когда выстроили всех в колонну, чтоб вести на вокзал, чьи-то тёплые руки легли ей на плечи. Оглянулась и застыла с открытым ртом.
- Мама! Как ты меня нашла? Здесь такая толпа, столько народа!
- А знаешь, - сказала Анна сквозь слёзы, - мы будем теперь рядом! Всегда рядом! Куда бы я одну отпустила тебя на чужбину? И справка у меня есть…
Ехали в товарных вагонах, пели украинские песни, чтоб отогнать чёрные мысли. А ещё были и надежды, что наши бойцы, может, партизаны освободят их.
В Германии снова устроили медосмотр. Парубков в основном забирали фермеры для сельских работ в своих хозяйствах. Остальных направили рыть траншеи для коммуникаций. Выдали им всем коричневую и тёмно-зелёную форму. Кормили варёной брюквой с манкой, давали по 200 граммов хлеба с высевками. Хлеб был невкусным, как бы с опилками, а вот кофе с сахарином Саше пришёлся по вкусу. А каждый четверг – молочный кулеш из сухого молока. Тоже вкусный! Работа начиналась в 8 утра, на обед отводили 40 минут, а заканчивался рабочий день ровно в 18.00. Было два выходных: суббота и воскресенье. В это время к ним в бараки приходили немки и приносили тёплую одежду и обувь. А ещё приходили письма с Украины! Но все они проверялись, и на каждом из них стоял особый штемпель. Снились девушке родные просторы, цветущие сады с гудящими пчёлами и изворотливая речушка Угор. А рядом было счастье – была мама! Потом строили финские дома. Немцы били палками тех, кто уклонялся от работ, но таких было немного. Саше запомнился пожилой немец, их мастер Карл Шумберг. Запомнился тем, что всегда отдавал свой обед рабочим. И как-то сочувственно смотрел на них. Однажды он пришёл сгорбленным и страшно усталым, и все тогда узнали, что погиб его сын под Сталинградом. Рабочие разволновались, думали, что мастер будет издеваться над ними теперь, возненавидит «русиш». Но он, как обычно, получил свой обед и поставил его на стол перед худым пареньком, погладил его по голове. Для Саши это было самой большой тайной души: враги убили его единого сына, а он продолжает их жалеть и кормить! Божий человек, сказала мать.
Потом отменили выходной в субботу, фронт приблизился вплотную к границам Германии. Уже знали о конце войны. Радостно переглядывались, прислушивались к далёким взрывам. Их освободили англичане и отвезли в Восточную Пруссию, где были наши, и там оставили на уборку зерновых и картофеля. Осень 1945 года. Так хотелось домой! Наши предлагали остаться здесь, работать, получать зарплату. Но никто не остался. И только в декабре 1945 в тех же «телячьих» вагонах их привезли в родные края. Сколько было радостных объятий и счастливых встреч! Тётя Мария испекла пирог и сделала вишнёвую наливку. Петро держался подальше от Саши и уже не так азартно дёргал бровями.
Саша с матерью включились в работу, поднимали колхоз, строили фермы и дороги. Она со слезами вспоминает голодный 1947 год, когда от попрошаек не было отбоя. Просили хоть какой-нибудь еды. А они сами ели не очень сытно. Когда хотелось отказать, Саша вспоминала Карла Шумберга и делилась всем, что было у них. То ли кусок сала, то ли хлеб, то ли десяток яиц. Саша в 1950-е годы работала на ферме и видела, как на подводах начальство вывозит то сено, то солому, то корма. И она решила, что не будет большой беды, если принесёт с фермы домой охапку соломы на подстилку. Её тут же поймали, составили акт и посадили на 5 лет. Это было далёкое и тяжёлое путешествие в другой конец Мира. Мытарство и унижение! Уфа, Челябинск… впрочем, говорить об этом ей не хочется. Вернулась к постаревшей маме на два года раньше, и слава Богу! Доля оделила её и горечью, и радостью сполна. Посватался парень, она не сразу ему сказала да. Не раз слышала за спиной: немецкая подстилка! Горькая обида душила сердечко: да разве она по своей воле оказалась в Германии? Был страх, что жених поверит не ей, а нелепым слухам.
- Мамочка! Ну что же делать? А если и он мне скажет такое? Не переживу ведь…
- Донечка! Глупых людей слушать – самой глупой стать! Поговори с ним начистоту.
Семья сложилась у них работящая и хорошая, вырастили двух деток. А доля так расщедрилась, что подарила ей жизнь длиною в столетие.
Добавить комментарий