Большой холодильник сыто урчит потихоньку, показывая своё заполненное пивом и колд-дринками нутро... Стаканы и бокалы десяти видов сверкают как хрусталь под лучиками небольших вмонтированных в полки снизу светильников.
На полках таинственно мерцают боками бутылки всех цветов, фасонов и размеров, которые только можно вообразить: ром десятка сортов, несколько кристальных водок, австрийские и итальянские ликеры, бренди и виски всех мыслимых названий, легкие светлые и красные вина. Да уж, в чём-чём, а в выпивке Папа Джо разбирается капитально. Я думаю, что выбор в нашем барчике, пожалуй, один из лучших в городе, и если бы не склочный характер того же Папы Джо, бизнес мог быть гораздо успешнее, чем он есть.
Телевизор на поворачивающемся кронштейне, висящий в углу возле холодильника, выключен, и я смахиваю пыль и с его экрана. На полочке под ним десятка полтора-два кассет с порнушками — иногда поддающие в баре мужики, устав от вечного регби на экране, просят папу Джо поставить что-нибудь «повеселее», и тогда бар наполняется приглушенной музыкой, вздохами и стонами: «О, дас ист фантастишь... о, йя-а, йя-а-а...». Выпивка, надо сказать, идёт у посетителей под это дело намного быстрее.
Пол... Хм, нет, пол я, пожалуй, подметать не буду — завтра Йоханнес (Ванька — я переиначиваю, как всегда, местные имена на русский лад), наш гарден-бой, все равно будет чистить его и поливать из шланга перед открытием бара для посетителей, потому что завтра среда — возможно снова будут стриптизить девки-танцорки, которые нет-нет да бегают босиком по всему зальчику, то усаживаясь голыми задницами на колени посетителей, то заставляя их слизывать взбитые сливки с голых сосков.
Верхний свет я, наверное, выключу совсем — еще достаточно яркого солнечного, который проникает и в небольшие, стилизованные под старинные крепостные, оконца и в боковую, настежь распахнутую дверь-решетку, которая ведет в маленький внутренний дворик, обнесенный толстенной массивной стеной, отделяющей сад соседской виллы от нашего. Это даже и не дворик, а так — выложенная рыжим кирпичом полоска шириной метра три, тянущаяся вдоль всего строения, в конце которой уже прячется тень. Иногда, когда бар полон и есть кому заняться посетителями, я выхожу туда на свежий воздух и сижу там в небольшом креслице возле небольшого же столика — супервижен, блин, хозяйский... Скоро спустятся сумерки и, возможно, кому-то захочется провести вечер в нашем довольно уютном кабачке.
Но пока никого нет, и я сажусь на небольшую низенькую скамеечку — меня не видно со стороны зала, подпираю голову руками и просто глазею в пустой дворик. Мысли ни о чём и обо всем мелькают в моей головушке.
Я задумываюсь, как впрочем часто бывает в последнее время, о том, за каким хреном судьба приволокла меня в этой райский уголок — Южную Африку, поставив меня одновременно в такую позу, что у меня просто нет ни времени, ни возможностей этим раем наслаждаться. Могла бы сейчас шарашиться себе спокойненько, скажем, по арабскому базару Эль-Халил в Каире, глазея на сокровища местных Али-Баб (или Али-Бабов?), или бродить по гулким залам Нэйшнл Мюзеум в шумном Дели, или, неспешно потягивая свой любимый ледяной кампари, слегка разбавленный похожей на апельсиновое шампанское «Мириндой», зубоскалить с американскими офицерами, кои в несметных количествах тусуются по уикендам в бахрейнских барах, заслуженно отдыхая на всю катушку от суровых морских будней, приезжая с военных кораблей из Саудовской Аравии на своих бесчисленных огромных джипах — это ведь там рядом — всего-то переехать маленькой перешеек.
Очевидно, за тем же самым хреном эта судьба связала меня с Папой Джо, ставшим моим мужем. Наш бизнес — туризм, гэст-хауз, ресторан и два бара — поначалу шедший просто прекрасно, с приходом этих «жертв апартеида» к власти стал хиреть и чахнуть. Пришлось открывать как гэст-хауз, так и этот бар для местной публики, в том числе и для черных, что снизило, естественно, посещаемость белых. Гэст-хауз тоже пуст уже вторую неделю, туристов нет — боятся резко возросшего при новом правительстве криминала, а местные приезжают в основном на уикенд. Впрочем, черные пока не особо сюда суются — во всяком случае, в дни стриптиза бар заполнен только белыми мужиками, хотя я слышала, что в даунтауне темных уже стали пускать и в стрип-клубы.
Мне, в общем-то, по фиг, белые у нас пьют или черные. Юария была закрытой много лет для притока свежей крови — эмбарго там, апартеид и прочие цацки... Все они тут, что белые, что черные, мне кажутся, одинаково туповатыми. Черные, как правило, попримитивнее, но и у белых познания ограничиваются в основном своим болотом.
«Новые черные» — как «новые русские» — имеют карманы, просто-таки набитые бабками. Для них своего рода шик — снять комнату в гэст-хаузе на ночь, привести тёлку, заказать ужин в номер. Как меня затрахивает иной раз прибирать эти комнаты после них... Для них принять душ — праздник, и мне иногда кажется, что они всю ночь только и делали, что принимали душ, потому что четыре больших полотенца как правило мокры насквозь... пол что ли они ими мыли — так у нас паласы в комнатах сплошные. Мыло, опять же, после них напрочь отсутствует — ну, это явно девки их приворовывают. Это у них, блин, похоже, в крови — подтянуть, что плохо лежит. Я не оставляю в комнатах при таком раскладе ничего, что может быть сдвинуто с места: иначе, не увидишь больше ни вазочки с цветами, ни мыльницы, ни салфеток на столиках.
Сколько служанок у нас сменилось за последнее время, впрочем, как и барменш, — не счесть. Разбитная бар-леди Суна — алкашка, любимица африканеров, которая может вскочить на стойку бара и между делом взбивая коктейль, сплясать чечетку или даже канкан... Маленькая шлюшка Биа, свинтившая в один прекрасный день со всей дневной выручкой... Стройная чопорная Энни с вечной сигаретой в зубах и расстегнутой донельзя блузке, показывающей больше, чем скрывающей... Сейчас бизнес упал настолько, что мы не можем позволить себе платить кому-то, поэтому вся работа только на наших плечах, точнее — на моих, потому что Папа Джо за тридцать африканских лет приучился быть боссом, а не исполнителем. Впрочем, организация всего лежит действительно на нём.
Я далеко не расистка, интернациональное советскосоюзное воспитание дает себя знать: я не могу разговаривать с черными — даже с теми, кто работает у нас или у соседей, помогая по хозяйству — так, как это делают местные белые, то есть — как с осликами или собачками. Я не питаю к ним особой любви, но и не унижаю никого, как бурские мадамы, которые, по рассказам, могли и стэком по спине горничной влупить, и садовнику напинать при случае. Питер — наш бывший гарден-бой, маленький черный сморщенный мужичок лет пятидесяти, с гордостью хвастался соседской горничной Джоанне: «Миссас (это, стало быть, я — на местном наречии) мне всегда говорит — доброе утро, Питер!». Джоанна — та вообще считает меня ангелом и постоянно при случае докладывает все местные сплетни обо всех соседних хозяевах и слугах, то и дело выпрашивая у меня непригодные для меня, по ее мнению, шмотки. Есть местный анекдот: «Какова разница между туристом и расистом? Ответ: Максимум, три дня». М-да, в каждой шутке есть доля шутки.
Я сижу и думаю, что время летит ужасно быстро — вот уже три, нет, четыре недели, как уехал домой Димка, гостивший у нас в свои университетские каникулы. Димка-Димка, как я скучаю по нему — ужасно! Когда он был тут с нами — душа моя была почти на месте, я была спокойна и даже весела. Мы много разговаривали обо всём, бродили вместе по городу: одной мне это делать и не с руки, да и не совсем безопасно. Он привез мне кучу писем и подарков от родных и друзей, а также отдельную радость — объемистый пакет русской прессы, купленной накануне вылета в ЮАР — толстые газеты, несколько журналов... Я отложила их на «потом» — чтобы прочесть и перечитывать, когда Димка уедет, и мне будет совсем уж тоскливо.
Здесь практически нет русских. Они, конечно, есть где-то, но комьюнити как таковой не существует, да и муж мой — не сторонник общения с ними, чего и мне желает, как говорится... Он давно и прочно считает, что русы — оккупанты, и что его маленькая, но гордая птичка Словакия вся исстоналась под игом чешского и русского господства (хотя, если честно, мне всегда казалось, что младший брат в Восточном блоке жил не в пример свободнее и достойнее брата старшего. И то, что огромное количество словаков и чехов слиняло после печально знаменитой Пражской весны кто куда, в том числе и в Юарию, — вина, считает мой дорогой супруг, именно русских.
Я думаю, что мой ребенок очень повзрослел со времени последнего приезда. Наверняка у него уже есть девица, а может и не одна, вон он какой стал — высокий, темнобровый, совсем как его папаша — красивый мужик. Повзрослеть-то повзрослел, но только внешне, а внутри — такой же ребенок: бегал по нескольку раз на день к манговому деревцу в саду, проверяя плоды на спелость. Очень уж ему хотелось их съесть. Съел-таки, успели дозреть до его отъезда.
Треньк-треньк... через окошечко я вижу за входной дверью мужа и нажимаю кнопочку под стойкой бара, чтобы открыть дверь. Да, как везде, у нас тоже секьюрити — защита на всякий случай. Никто не может просто так войти или выйти из бара — только после нажатия кнопочки дверь разблокируется. Превентивная, так сказать, мера: криминальная волна не так высока, как в соседнем Джобурге, всё же мы столица, больше следят за порядком. Но четвертая страница местной газеты «Ситизен» заполнена на сто процентов сообщениями об убийствах и ограблениях — белых, конечно же, ситизенов, потому что сейчас идёт апартеид наизнанку — могут убить только потому, что ты — белый. Господи, когда весь этот бардак уже закончится?!
Супруг, видя чистоту и порядок, слегка взбадривается, но по инерции ворчит: «This is abnormal... this is not a business... we have to do something about it...». 1 Вот что меня всегда бесит — чего стонать-то?! Ну, не идет бизнес, так делай что-то! Что толку рассуждать...
Вечер, между тем, уже явно на подходе, тень во дворике полностью покрыла рыжие кирпичики. Супруг захлопывает дверь-решетку. «Зачем — говорю я — может быть, я еще выйду туда?» «Уже вечер, мало ли что», — важно вещает Папа Джо и скрывается в туалете, и я слышу потом, как он открывает своими ключами двери в гэст-хауз — ну, это уж как всегда, вечерний обход — Мороз-воевода дозором, блин, обходит владенья свои...
Треньк-треньк... Кто-то нажал снаружи кнопку звонка — вижу две фигуры. Вот, блин, накаркала — черные... Ну что ж, на безрыбье, как говорится, раком станешь... Вошли, вежливые, в приличных прикидах, если, конечно, считать приличными брюки и футболки, впрочем, явно недешевые, а фирменные. Один сразу уселся за стол, другой подошел к стойке. «One big beer, please!» «No problem, sir...». 2 Достаю из холодильника большой «бир» — тут пиво продают не только в бутылочках ноль-тридцать-три, но и в пузырях, типа нашего «Советского Шампанского». Подаю два охлажденных стакана — не «графья», сами разольют, я не собираюсь выходить из-за стойки и тащиться к их столику.
Черный, скорее всего, поняв ситуацию, ухмыляется и протягивает пять рандов — обычная цена везде за «биг бир». «Сорри, сэр, шесть» — бормочу я. «Сикс?» — удивляется он — типа, везде пять. «Это кабачок Папы Джо, сэр, — поясняю я скромно, — здесь биг бир стоит шесть ранд». «Окей, — соглашается он, достает еще монетку. Я открываю кассу и бросаю монетки туда. Он уже пошел к своему столику, но я по его спине, обтянутой полосатой футболочкой с воротничком на трех пуговках, и пружинистой походке вижу, что он злится. Да мне по фиг, родной, ты можешь вообще выметаться отсюда со своим друганом — на твои шесть ранд я разве что чашку кофе и пол-мороженки себе смогу купить в любой даунтауновской кафешке, а должна стоять тут перед вами как курва, пока вы будете высасывать этот сраный бир... Разумеется, я произношу этот монолог только мысленно, но мне уже лучше хотя бы от этого.
Наконец-то Папа Джо вывалился из гэст-хаузной двери в бар, мне уже стало как-то неуютно быть наедине с этой молчаливой парой — молча разлили, молча сидят и пьют, глядя прямо перед собой. Даже не рассматривают ничего вокруг — как будто не впервой здесь. Нет, я хоть особо и не различаю черные лица, этих тут точно еще не видела — не так их много захаживало пока, разве что местные — те, кто работает у соседей, да клиенты гэст-хауза. Эти — другие.
Папа Джо подходит к ним: «Привет, мужики!» «Мужики» слегка оживляются: «Хей, Папа Джо, слышали о тебе, вот решили познакомиться». Папа Джо начинает безудержно, как всегда, хвастаться: раз о нем слышали, то, по его мнению, это может быть только хорошее — и он безбожно врёт о том, как замечателен у нас бизнес, как весело проходят тут порой вечера, какие замечательные девки-стриптизерки пляшут у нас по средам и субботам... Глаза кафров разгораются, они начинают громко посмеиваться и хлопать Папу по плечу — ну, прям, брателлы...
Треньк-треньк — снова брякает звоночек... Еще две фигуры за стеклом жаждут припасть к источнику. Нажимаю кнопочку — озираясь, входят еще два черных... «Да что, блин, за вечер такой сегодня?» — удручённо думаю я и уже открываю кассу, чтобы бросить в нее очередные шесть рандов — черные обычно пьют именно это пиво. Так и есть: «One big beer, please, Мама Джо...»
Та-а-ак, я медленно наливаюсь внутренним раздражением — еще я вам, сынки вы мои чернокоженькие, не была Мамой Джо... Один — необычно узколицый — суетится чего-то, припрыгивает вокруг Папы Джо, спрашивает, где туалет, так же вприпрыжку туда заруливает, и через минуту я слышу шум спускаемой воды. Папа разливается соловьем возле его напарника — всё о том же, о нашей замечательной жизни.
«Папа Джо, а можем ли мы с братом, если вдруг понадобится, снять комнатки на ночь в твоем гэст-хаузе?» — спрашивает повеселевший вернувшийся «Засранец», как я его уже окрестила в мыслях. «Of course, my friend» 3 — щелкает клювом мой дорогой супруг и тут же предлагает провести экскурсию по гэст-хаузу для «потенциальныx клиентов». Прихватив стаканы с пивом, они уходят втроем в гэст-хауз, и я слышу оттуда краем уха взрывы хохота — понятно, Папа Джо исполняет свои репризы. «Сегодня весь вечер на манеже...» — ну что ж, если эти ремки снимут сегодня хотя бы одну комнату, вечер уже не будет таким пропащим — все же 200 рандов кассе гарантированы.
Первый клиент молча подходит и буквально швыряет на стойку скомканную десятирандовую бумажку — на второй пузырь... Почему-то мне становится неловко — может у мужиков последние бабки, на которые они решили выпендриться в белом кабаке, и я даю ему на сдачу не четыре, а шесть рандов, на которые он удивленно смотрит. Я говорю ему негромко: «Знаете, наверное и вправду, лучше будет, если я возьму за пиво как везде — по пять за бутылку». «Спасибо, Миссас» — серьезно говорит он, и так же молча они с друганом принимаются уничтожать вторую бутыль.
Тем временем экскурсия по гэст-хаузу заканчивается, и Папа Джо с новообретенными «друзьями» возвращается в бар, друганы тоже берут вторую большую бутыль и усаживаются отдыхать за столик на другой стороне прохода.
Вечер, так сказать, в разгаре. Восемь часов, мы всегда смотрим «Новости страны» в это время. Папа Джо включает телевизор, садится за стойку со стороны публики, а я мирно примащиваюсь на своей маленькой скамеечке внутри, за стойкой, так что меня из зала и не видно.
Гремит новостной канал, опять эти засранцы митингуют... Потрясая копьями, беснуются в политической истерике зулусы... Поджог фермерского хозяйства — которого уже. Снова ограбление банка — ого, семнадцать миллионов баксов, нехило сработали черненькие. Я слышу, что клиенты задвигали стульями. «Похоже, Засранец и его братан собрались уходить за подругами» — думаю я и, не отрывая глаз от экрана, встаю, чтобы нажать кнопочку, чтобы открыть им дверь.
Слегка повернув голову, я вижу с изумлением, что один из первой пары молчаливых и Засранцев братан висят на моём муже и пытаются прикрутить проволокой его руки, заломленные назад, к его же брючному ремню, а Засранец держит в трясущихся руках огромный длинноствольный револьвер возле седой головушки Папы Джо... Я не успеваю даже осмыслить происходящее, потому что в следующую секунду я вижу лишь перелетающее в прыжке через стойку явно тренированное тело моего первого покупателя, которого я окрестила «Полосатым» за его классную рубашечку на трех пуговках, а еще через секунду я лечу от страшного удара по моему лицу в другой угол бара...
Я не знаю, почему я не потеряла сознание или не упала замертво, ударившись с маху спиной о раковину для мытья посуды. Наверное, Дядя наверху, который распоряжается жизнями, просто тоже чего-то недопонял или упустил момент, но я распрямилась тут же, лишь слегка поскользнувшись на цементном полу.
Полосатый, увидав это, тут же рванул меня к себе за руку: «Bitch, white bitch4... Открой кассу, быстро!» — в ту же секунду обрывая провод телефона другой рукой. Я нажала кнопку электронного кассового аппарата — мелодично звякнув, поддон с деньгами выехал наружу. Полосатый выдернул его из гнезда, опрокинул на стойку и, вывалив деньги, стал запихивать их в карманы. Мелочь раскатилась, бумажки не хотели его слушаться. Он грубо пихнул меня: «Помогай, сука!..». Я стала собирать бумажки и подавать ему. Выхватывая разноцветные купюрки из моей руки, Полосатый увидел блеснувшее небольшим бриллиантиком колечко: «Быстро, мне... снимай!» — и он потянул мою руку чуть ли не к свои зубам. Я поспешно стащила с пальца свадебный подарок Папы Джо вместе с обручальным кольцом, которое тоже исчезло в глубине карманов Полосатого. Он рванул с моей шеи цепочку с маленьким золотым крестиком. скотина. Это практически единственная память у меня от бабули... В ту же минуту резкая боль пронзила моё ухо — горилья лапа пыталась сорвать серьгу. Я оттолкнула лапу и, сняв серьги, тоже протянула их Полосатому. Удовлетворенно буркнув что-то, он отпихнул меня в сторону.
В те же минуты троица, оседлавшая папу Джо, разбила большую пивную бутыль о его голову и окровавленного, со связанными руками и зацепившимися за одно ухо и залитыми кровью очками, бросила его на пол ко мне за стойку. Он упал лицом вниз, глухо стукнувшись головой об пол. Я видела медленно расплывавшееся возле его головы красное пятно и его неестественно подвернутую руку с «Роллексом» на запястье. «Что стоишь, сука, быстро — где еще деньги?!» — вернулась я к действительности после агрессивного шепота кого-то из черных. «Всё здесь», — стараясь не завопить, сказала я.
«Врешь... Папа Джо сказал, что у вас бизнес хорошо идёт. Где бабки, быстро, быстро, пока мы и тебя не прикончили... Не смотри на меня, сука!» — я снова получила удар по лицу, и на сей раз не смогла удержаться на ногах. Кто-то схватил меня за рукав, рванул вверх и вновь поставил на ноги: «Быстро, сука, открывай двери,» — они не знали, где кнопка, а, может, боялись случайно нажать на сигнализацию, кнопку тревоги, которой у нас и не было. Я нажала кнопочку: треньк-треньк — запела как всегда дверь, и я была в очередной раз сбита с ног ударом — на сей раз в спину.
Подняв голову, я увидела перед собой ноги супруга и как-то изловчилась подползти к нему и улечься почти рядом. Жив ли?! Мне не дали возможности в этом убедиться. Черные руки быстро замотали полотенце вокруг моего лица. Я оттянула его с глаз и носа: «Парни, я не буду кричать, пожалуйста, не надо закрывать мне лицо...Я не буду на вас смотреть, пожалуйста, можно я посмотрю, что с моим мужем?» Один из них пнул меня: «Что, сука, любишь этого расиста?!» — но дотронуться до мужа так и не дал.
Пока всё это происходило, я поняла, что они вытащили у мужа из кармана все ключи — от нашего дома, что располагался прямо через дорогу от гэст-хауза, от сейфа в офисе, от склада с запчастями к машинам — еще одного нашего бизнеса, в общем, от всего. Трое — Полосатый и два его напарника — выскочили из бара, захлопнув дверь, и мы остались в ловушке втроём: мой бездвижный супруг, я — в луже его крови и с замотанной половиной лица, и узколицый бешеный Засранец, усевшийся на наших ногах и приставивший дуло револьвера к голове Папы Джо. Для моего успокоения в мое ухо была вставлена наша же длинная отвертка, прихваченная Засранцем с полочки под телевизором. Мне было обещано яростным шепотом, что если я только захочу повернуть голову — отвертка пронзит мое ухо до мозгов. Он сказал, что умеет это делать быстро и профессионально.
Я лежала лицом вниз на холодном цементе, мой любименький зеленый свитерок, который я натянула только-только перед приходом этих гостей (вечером в баре прохладно от сквозняков), был мокр от мужниной подтекшей под меня крови. О чем я думала?! Не знаю... о какой-то ерунде, страха почему-то не было. Мне было ужасно жаль свитер — Наташка мне его связала незадолго до моего отъезда в ЮАР из привезенной мною же из Финляндии слегка пушистой темно-зеленой пряжи. Я разбросала и укрепила на нем потом разноцветные стразы разных размеров, и он был похож на Новый год... Говорили, он очень шел к моим глазам — они ведь у меня тоже зеленые.
Я думала о Димуле — один из этих брателл всё допытывался: «Где ваш парень?!» Я, думая, что он спрашивает о нашем садовнике, отвечала, что не знаю, но он мне сказал: «Нет, где твой сын?!» Гады, значит, они знали, видели, что Димка был раньше тут, и опасались, что он может оказаться в доме, пока мы были в баре. Господи, какое счастье, что он уже уехал домой, в Россию. Значит всё же, это не случайность, а продуманное нападение и ограбление, возможно даже, что с чьей-то подачи: Папа Джо горазд был всегда трепаться с кем попало о своих мнимых сокровищах.
Моё лицо распухало, немело, и я пыталась представить, как я буду выглядеть, скажем, на каком-нибудь пристойном вечере, если это останется со мной на всю жизнь... вот же, дура! Отвертка в ухе, револьвер перед мордой, черные отморозки, которым убить — как два пальца обоссать, а она представляет свою посиневшую рожу в вечернем платье! Я посмеивалась над собой, но мучила мысль, что же с мужем? Воображение уже рисовало мне вдовий наряд и печально-торжественный реквием в местном крематории: я непременно надену шляпу с черной вуалью, все будут шептаться — ах, как она все еще недурна... Говорят, Папа Джо был порой груб с ней, постоянно ее ревнуя даже к столбам, но, говорят, также и любил ее до безумия... Что же будет с бизнесами и имуществом сейчас? Он ведь ничего не успел переписать на молодую жену... А если реквием будет по мне — будет ли Папа Джо так же безутешен? Он, наверняка, наденет на мои похороны свой шикарный черный смокинг — он выглядит в нем типичным буржуем, причем ужасно привлекательным...
Очень осторожно я попыталась повернуть голову — теперь отвертка уперлась мне в спину: «Лежи тихо, сука, я тебя предупредил!» Please, man... можно я дотронусь до моего мужа?! Пожалуйста... Я чуть подвинулась и уперлась в мужнин бок, рука нащупала его руку — она была теплой и чуть подрагивала... Слава Богу, жив!
«Понимаешь ты, сука», — начал умничать Засранец, — «мы не убийцы и не насильники, мы просто хотим денег! Нам очень нужны ваши гребанные деньги, ты понимаешь меня, сука?»
Язык мой — враг мой... я не удержалась, конечно, от комментария: «Ах ты, бабун! Почему ты пришел за моими деньгами, а не попытался заработать их как я?! Ты не знаешь, как это стоять порой часами за стойкой до распухания и отекания ног... Ты не знаешь, как это стирать, гладить и перестилать постели после таких гостей, как ты...».
Ответом было несколько коротких ударов отверткой в спину... Я заткнулась, поняв, что взывать к его совести — себе дороже. Представила, как спина моя покрывается темными пятнами от этих ударов — леопардунья, блин... Кого надумала учить жить — полудикаря, потенциального убийцу? Заткнись, дура!..
Между тем, он продолжал разглагольствовать — мол, идет экспроприация экспроприаторов (во, марксист херов! — подумала, конечно же, я), апартеид кончился — теперь их время, всё будет принадлежать тем, у кого раньше не было ничего! Ну, типичная пролетарская горячка — поставила я диагноз про себя и снова не удержалась, шепотом заявив: «А ты знаешь, что я русская? Да я, блин, комсомолкой подписи собирала, чтобы вашего дорогого Манделу освободить из заключения! А его последыши сейчас меня убивать будут — за сто сраных баксов!»
Он так же шепотом ответил: «Заткнись, сука! Мы знаем, что ты — хорошая женщина! А вот муж твой — говно, расист проклятый! Прикончу его прямо сейчас — хочешь?» Что-то холодно-металлическое щелкнуло возле наших голов. Я резко села: «Пожалуйста, нет, не надо убивать, никого! Берите, что вам нужно, и уходите... Я не смотрю на тебя, я не знаю тебя, я не смогу никого опознать... Уходи, я открою тебе дверь!»
Дверь мне пришлось открывать еще дважды. Те трое прибегали — то один, то другой — пытались меня уволочь с собой в наш дом, чтобы показать им, где мы прячем деньги. Я орала шепотом, что они придурки, что если белые и имеют деньги, то держат их на счету в банке, а не наличкой. Что если они будут меня волочь через дорогу, я буду кричать и все равно кто-нибудь да услышит. Что пусть забирают всё и убираются к своим манделам и чомбам. Что я не идиотка, чтобы тащиться в дом, где трое горилл трахнут меня на моей же собственной кровати... Им нужны бабки — пусть ищут их сами — где хотят и как хотят... Вся эта черно-белая хрень в их башках меня уже достала!
Меня на время оставили в покое — уж не знаю, почему, но снова заставили лечь мордой вниз...
Я лежала и снова думала, что в стране бушует СПИД. Если они решат меня все же трахнуть напоследок — что, как описывалось в газетах, было обычным делом при таких преступлениях, — я этого не переживу, пусть лучше сразу прикончат. Хватило ж ума не включить этим придуркам «веселенькое» — вот уж точно сподвигли бы их на акцию. Потом мне представлялась родная уральская зима и я, умирающая медленно от поганой болезни... Нет! Если они меня не прикончат после этого — застрелюсь сама. И я как-то сразу снова успокоилась.
Потом прозвучал тихий свист снаружи. Меня в очередной раз пихнули к кнопочке, открыть дверь, и толкнули снова на пол. Потом я услышала шум мотора отъезжающей машины, приподняла голову — в баре никого уже не было. Я вскочила, ломанулась к входной двери и, захлопнув ее, бросилась к мужу...
Папа Джо уже сидел и бодро разматывал остатки проволоки. Я в шоке остановилась — как?! Ты же был без сознания?..
«Дура! Я что — буду им показывать, что я жив?» — ответил он. Значит, пока я тут изображала Зою Космодемьянскую и защищала его от выстрела в висок, пока меня пинали, толкали, били по лицу, кололи в спину отверткой, рвали мои ушки и грозились вчетвером изнасиловать, — мой дорогой супруг лежал себе мышкой, слыша всё и не предпринимая ничего для изменения ситуации...
В наши лучшие времена он то и дело рассказывал о своей службе в командо, особых частях, где их обучали всяким трюкам, разным видам борьбы и молниеносному вырубанию противника. Да этот Засранец, что сидел на его ногах, — его можно было соплёй перешибить один-на-один даже без спецобучения, а любимый предоставил мне право самой себя защищать, и его до кучи. Трус, слизняк, бесчестная скотина... Значит, он не шевельнулся бы, дрожа за свою драгоценную жизнь, даже если бы эти обезьяны разложили меня прямо возле него и зверски трахали... Боже мой! Я не могла сложить свои мысли на одну полочку, впав в прострацию...
Между тем, Папа Джо уже побежал взглянуть на то, что творится в доме, крикнув на бегу, что позвонит оттуда в полицию. Мой любимый, дорогой мой, блин, мужчина... он даже не подошел ко мне удостовериться, всё ли в порядке со мной. Конечно, зачем, — он ведь был в курсе всего, что происходило.
Я снова присела на свою скамеечку, вытащив ее во дворик и прислонившись спиной к кирпичной стенке бара. Через пять-шесть минут уже вовсю кипела деятельность за моей спиной — Папа Джо вызвал полицию.
В баре бродили криминальные эксперты, снимали отпечатки пальцев с бутылок и стаканов, фотографировали окровавленный пол и разбитую голову папы Джо, который вдохновенно расписывал следователю, как он боролся один с четырьмя вооруженными до зубов преступниками. Приехала «Скорая помощь», вызванная полицией. Как на грех, и водила и медик оказались черными, что спровоцировало вспышку ярости со стороны этого самого пострадавшего, который чуть не придушил ни в чем не повинного лепилу голыми руками.
Я сидела все так же привалившись к прохладной стенке — мне было все равно, что они там все делают, потому что я вдруг осознала, что меня, по сути, предал самый близкий мне человек.
Позже, когда я пришла домой и увидела развороченный офис, пустой сейф, вывернутые наизнанку шкафы и столы, когда я поняла, что я осталась практически только в том, в чем была, — остальная одежда, включая даже мои зимние сапоги (кому они вдруг стали так на фиг нужны, в Африке?!) исчезла вместе с хранящимися в сейфе деньгами, моими и мужниными золотыми цацками, столовым серебром, всей аппаратурой и прочими прелестями устроенного быта, когда я, поднявшись в спальню, увидела развороченный матрац и попластанные, очевидно, ножом мои шелковые блузки, — я оставалась совершенно такой же спокойной и молчащей. Мне было все равно.
Всё это веселенькое дельце продолжалось, как позже выяснилось, ровно два часа, всего два часа.
1 Это ненормально, это не бизнес, надо что-то делать... (англ).
2 «Одно большое пиво, пожалуйста». «Нет проблем, сэр». (англ).
3 Конечно, мой друг. (англ.)
4 Сука, белая сука. (англ.)
Добавить комментарий