Kрупному русскому артисту Алексею Петренко советское кино, как правило, предлагало играть героев тоже крупных — в разных смыслах слова. Двухметрового царя Петра в «Сказе про то, как царь Петр арапа женил» и могучего старца Григория Распутина в «Агонии». Вальяжного купца Кнурова в «Жестоком романсе» и ночлежного философа Сатина в «Без солнца». У Петренко даже низкорослый Сталин в «Пирах Валтасара» вышел исполином. В новом фильме Никиты Михалкова «12» актеру достался персонаж совсем иного толка. Это один из присяжных заседателей — всклокоченный пенсионер в кургузом пиджачке и со старым портфелем, под завязку набитым самым необходимым. Тем, что может пригодиться его владельцу в любую минуту: от пузырьков с лекарствами до стоптанных тапок и будильника. Словом, ничего общего с другим михалковским персонажем Петренко — влюбленным царским генералом Радловым из «Сибирского цирюльника».
— Алексей Васильевич, ухарь-генерал Радлов («Сибирский цирюльник», 1999 г.) был вашей первой ролью у Никиты Михалкова?
— Да. Правда, Никита звал меня еще в «Несколько дней из жизни Обломова» играть Захара. А я отказался, потому что не хотел Захара — хотел только Обломова. Тогда я как раз репетировал эту роль во МХАТе.
— Извините, но я совсем не помню мхатовского «Обломова», да еще с вашим участием.
— Его и не было. У Олега Ефремова другие планы появились. Это вообще была не его затея, а наша с режиссером Львом Михайловым из Музыкального театра Станиславского и Немировича. Я думаю, Ефремов пообещал мне Обломова, потому что хотел чем-нибудь заинтересовать. Чтобы я перешел из Театра на Малой Бронной к нему во МХАТ. А потом все с «Обломовым» сошло на нет.
— Михалков после того отказа больше пятнадцати лет вас к себе не звал. Как вы считаете, он тогда обиду на вас затаил?
— Вряд ли. Мне кажется, он просто не понял, зачем я так поступил. Подумал: вот ведь глупость какая. Ну, он же отлично знает, что актеры далеко не всегда поступают умно.
— Не уговаривал вас?
— Немножко. Но я решительно был настроен и отказался бескомпромиссно. На Обломова согласился бы немедленно и с великой радостью, а на Захара — нет. В общем, Никите стало ясно, что я не кокетничаю. А кого он действительно уговаривал на роль Захара, так это Андрея Попова. Вот его — точно уговаривал. Но только чтобы Попов обязательно обрил голову. Тот возражал: «Не могу. Я пожилой человек, у меня роли в театре. Как же так?» Тогда Никита придумал такую вещь. В один прекрасный день приводит Попова в комнату съемочной группы и спрашивает: «Андрей Алексеевич, а если вся наша группа подстрижется под ноль, и я в том числе — вы согласитесь?» Попов ему растерянно: «Вы шутите, Никита?» В ответ Михалков снял головной убор — и оказалось, что он уже лысый. И все мужчины в съемочной группе тоже. Делать нечего, Андрей Алексеевич подстригся.
— И сыграл в «Нескольких днях» одну из лучших своих ролей в кино...
— Да. Замечательный у него Захар получился.
— А у вас бывало так: сначала бескомпромиссно отказывались от роли, а потом фильм выходил на экран — и вы жалели о своем отказе?
— Вот уж чем я не обделен, так этим... У Владимира Мотыля отказался от Несчастливцева в «Лесе», у американцев — от Петра Первого...
— От того американского Петра, которого Максимилиан Шелл сыграл?
— Шелл появился уже после того, как я объяснил американцам, что английский учить не буду. Сказал, что на русском играть готов, а на английском — нет. Они на это не пошли. Ну, нет, так нет. Савва Кулиш хотел, чтоб я играл Циолковского у него во «Взлете»...
— А вы подарили эту роль Евгению Евтушенко?
— Выходит. Еще — конструктор Королев у Даниила Храбровицкого в «Укрощении огня...»
— Не любили вы космос, как я вижу. В фильме у героя фамилия Башкирцев, и сыграл его Кирилл Лавров. Получается, вы настоящий почетный отказник советского кино.
— Я же говорю, у меня таких случаев было множество. Питер Устинов приглашал играть у него в английском фильме, но как раз тогда позвали в Театр на Таганке вводиться в «Бориса Годунова», и мне было не до кино. Ну, и так далее, и так далее.
— Вы сыграли двух совсем непохожих героев у Динары Асановой — директора школы в «Ключе без права передачи» и запойного алкоголика в «Беде». Известно, что Асанова собиралась работать с вами и дальше. Но вас в ее фильмах больше не было — почему?
— Все по той же причине: я отказывался. Например, она хотела, чтобы я сыграл мужа в фильме «Жена ушла».
— Знаю. Я играл там сына.
— Да? Ничего себе. А потом Валерий Приемыхов писал на меня роль психолога в сценарии «16-25». Динара так его и не поставила, но еще раньше я сказал, что не хочу. Понимаете, мне показалось, что я топчусь у нее на одном и том же месте. Что я застрял. Она была очень доброй и во всем мне доверяла. Что бы я там ни городил в кадре — все принимала. Ну, может, что-то уж совсем дурное отметала, но в остальном давала мне полную свободу — делай, что хочешь. А со мной так нельзя. Я подумал: что же я буду самостоятельно раскопки производить? Мне надо, чтобы от меня что-то требовали. Что-то трудное. Может быть, даже потруднее того, на что я способен. Вот я и отказывался. Они меня телефонными звонками из Ленинграда бомбардировали, Лиду Шукшину подсылали, сами приезжали — а я ни в какую. Нет и все.
— Значит, если вы что-то для себя решили, сдвинуть вас с этого сложно?
— В общем, да. Но если быть доказательным, то сдвинуть все же можно. Я даже сам с удовольствием сдвинусь.
— Давайте вернемся к фильму «12». За те почти десять лет, что прошли после «Сибирского цирюльника», режиссерский метод Михалкова изменился?
— Нет. Метод у него хороший, прочный. И со временем он только совершенствуется.
— В чем это выражается?
— В невероятной требовательности и тщательности, с какими Никита прорабатывает общие планы. Он еще сильнее этим делом увлекся и здорово преуспел. Его общие планы можно долго смотреть, не отрываясь. Там каждое звено на месте, каждое колесико. Пока он ни добьется, чтобы сложный кадр работал как «мерседес» и чтобы все детали там были именно от «мерседеса», снимать ни за что не станет. Такой у него метод. Все классически точно и в то же время современно и свежо.
— Он дал вам свободу фантазировать, сочиняя роль пенсионера-метростроевца?
— Конечно. Но вместе с тем и подсказывал. То есть, наблюдал за тем, куда я иду, и в этом направлении, в найденном мной рисунке подбрасывал разные замечательные подробности, абсолютно соответствовавшие придуманному характеру. Может, я и сам бы до них дошел, но только после очень долгих театральных репетиций. А у него это рождалось сразу.
— Как вы этого чудаковатого старика в себе нашли? Вы таких лично знаете?
— Господи, да их тьмы и тьмы... У меня родитель был такой.
— Тоже все свое носил с собой?
— Ну, не до такой степени, конечно... Это все же собирательный образ. Но мой папа, например, сушил сухари — на всякий случай. Жил в Москве и сушил сухари. Или вот дрова. У него в квартире на четвертом этаже балкон был забит дровами, и буржуйка стояла. Я спрашивал: «Зачем тебе?» А он: «Вот если отключат центральное отопление — что я буду делать?» И все.
— Это неизжитая память о голодной и холодной юности?
— Ну, конечно же. Тридцать третий год, военные и послевоенные годы — вся жизнь была такой, что научила рассчитывать только на себя и свои силы. Народ-то наш научен всему отлично. Он не зевает. Всегда готов к сюрпризам и от государства, и от работодателей, и от соплеменников, и от «зарубежа» — откуда угодно. И от всего у него на всякий случай есть страховочка. Вот я читал, как в одной станице объявили, что в декабре подключат газ. Люди поверили. Взяли и разрушили все печки, поставили газовое отопление. А газ так и не подключили. Начались сумасшедшие морозы, и все от холода попухли. Всего один раз люди поверили — и тут же получили. Все, теперь они уже ничему не поверят, ничего не разрушат и еще соседей научат, как надо делать. Да и если даже подключат газ — он ведь не вечен. Когда-нибудь раз — и закончится. А дрова никогда не переведутся.
Добавить комментарий