Поэзия

Александр Игоревич Хабаров родился 11 февраля 1954 года в городе Севастополе, где и провел большую часть юности. В 1971 году "благословлен" на писание стихов мэтром авангарда Андреем Вознесенским. Учился в мореходном училище, в Крымском государственном университете, работал матросом-рулевым, наладчиком ЭВМ, спасателем, инструктором-спелеологом, корреспондентом крымских газет, редактором студенческой газеты.

В 1977 году приговорен к 3 годам лишения свободы по статьям 190*, 191 (антисоветчина, сопротивление властям, нанесение средних телесных повреждений ст. оперуполномоченному КГБ УССР). После освобождения работал педагогом-воспитателем в пионерлагерях, истопником угольной котельной, репортером пресс-центра Московских кинофестивалей (1981, 1983). Духовником семьи был о. Димитрий Дудко. В 1984 году осужден по ложному обвинению с тем же букетом, по той же статье. Отбыл два года из трех, освобожден по общей горбачевской тенденции — как единственный "политический" в зоне строгого режима в Кировской области.

Работал в АПН, на телевидении, в журналах. Многочисленные публикации в российской и зарубежной прессе. Автор бестселлеров "Тюрьма и зона" (Центрполиграф, 1997-2000), "Россия ментовская" (Эксмо-пресс, 1998-2000), романа-бестселлера "Эксперт" (издательский дом "АиФ"). Лауреат поэтических премий журнала "Москва" (1996), журнала "Юность" (им. Владимира Соколова 1997). За книгу стихов "Ноша" — Всероссийская литературная премия им. Н.Заболоцкого-2000 и "Золотое Перо Московии"-2004. Стихи вошли в обширную (750 авторов) антологию "Русская поэзия. Век ХХ" (Олма-пресс, 1999) и в несколько литературных хрестоматий для школ и вузов. Член Союза писателей России, координатор правления СП и Литературного Фонда РФ по электронным изданиям.

Удостоен первой премии в номинации "Лирика" Первого поэтического конкурса журнала "Чайка"

СЛУХИ О СМЕРТИ ПОЭТА
                                        
                                          Памяти И.Б. и иных 
                                          


Его не убили в Венеции — ранили в ногу; 
он сполз по стене и уехал на родину, к Богу — 
от глада и хлада, от перипетий перепития,
от яда в газетке и от осложнений соития,
от пули, подброшенной прямо в сердечную сумку,
от фразы зачеркнутой "я же люблю тебя, суку!",
от мира, залитого кровью женевской конвенции; 
он умер героем, но был искалечен в Венеции. 

Затем, уповая на милость суда городского,
он выслал в Архангельск свое неподкупное слово; 
везли в тарантасе; урядник хамил для приличия; 
и скорбь мировая росла, как закон из обычая...
Оковы звенели, и вдоль бесконечных обочин
стояли поэты — голодные все, между прочим...
А прочие — гибли в подвалах, стреляя в Урицкого,
ведь право на смерть — посерьезнее правила римского... 

Его задушила прохожая — из любопытства,
случайная женская рифма, принцесса бесстыдства...
Его погубила зима, сединой убеленная,
его отравила Венеция — водка паленая...
Он выжил, конечно, а умер позднее как гений,
в бреду поминая недобро весь сонм поколений,
его убивавший годами бейсбольными битами,
улыбками злыми, шарфами, руками немытыми... 

Легко поэту живется, а умирается — легче...
Родился немым и нескладным, а умер — почти как певчий.
Страдал искривленьем, а выглядел стройным как линия,
острова жизни и смерти, Василия имени...
Его не убили в Венеции. Метили в небо.
Он умер легко и ни разу в Венеции не был...
Стрелял из партера мазурик, в очечках, как Берия...
Кончается выстрелом опера. Длится империя... 



ПОХОДНАЯ ЖИЗНЬ ТРОФИМОВА
 
                           Памяти Сережи Евсеева



Болеет сердце. Я здоров как бык.
Молчит душа, свирепствует свобода.
Я прочитал семьсот священных книг,
когда, как все, вернулся из похода.
А что ждало ушедшего в поход?
Пещера ли без дна? Даль океана?
Зачем вы мне заглядывали в рот,
которым я дышал легко и пьяно?
Не суждено осужденным кричать,
а я иду, во всем подозреваем, — 
не стоило, товарищ, руку жать,
ведь мы друзей руками убиваем.
Что ждет тебя-меня, везущих груз
через Баграм, погрязший в мести мерзкой?
Неужто не отметится Союз
за нас, убогих, честью офицерской?
Пока ты, гад, раскуривал косяк
и плакался в жилетку всякой мрази,
наш экипаж клепал отбитый трак
и жизнь свою выталкивал из грязи...
Ну что ж, прости... Тебя не ждет никто.
За перевалом нет библиотеки,
и не спасет тебя стишок Барто
о мячиках, что наполняют реки.
Там ждет тебя, воитель, путь зверей
под перезвон нетронутых копилок.
Тебя спасет начитанный еврей
в ковчеге из прессованных опилок... 

Куда бы ты не выполз — быть беде.
Кровь — оправданье, но твоя — едва ли...
И те, что задыхались в БМД,
не зря тебя так часто поминали.
На черном, знали, черное — видней; 
они теперь белее серафимов.
Куда уполз, как змей, из-под огней
боец несостоявшийся Трофимов?
Там ждут тебя тюремные клопы
с бойцами вологодского конвоя,
картины мира на телах толпы
и шепоток густой заместо воя.
А тот, кто за тебя ушел в поход,
вчера воскрес и найден на покосе; 
живым железо — яблочный компот,
а тот, кто мертв — и не родился вовсе...
Убитым не поможет айкидо,
живым не быть играющему в прятки.
Хотел быть после, а остался до,
мечтал в моря, а сел, как все, за взятки... 

Все зря... не зря... Весь мир у наших ног,
и боль, и страх, и пьяная отвага,
всё знать дано... но отличает Бог
кресты от звезд, и грека от варяга.
Что ждет тебя? Кто бил тебя под дых?
Досталась ли тебе любимых жалость?
Немного нас осталось, золотых.
Серебряных — и вовсе не осталось.

СЛОВЕСА
                              А.Г. Найману


Куда ни глянь — повсюду словеса,
они роятся в воздухе и в дыме,
они звенят, тревожа небеса
неверными октавами своими. 

Они молчат как ангелы в ночи
и крыльями трепещут, словно птицы,
их пичкают бессмертьем палачи,
невинной кровью пачкая страницы. 

Они живут... ну, ближе к потолку,
в сиянии светильников Люмьера; 
досталось им, несчастным, на веку
от пишущего в стол легионера. 

О, сколько их! — и скверных, и святых
я выводил, подобно Моисею,
из тьмы черновиков, из запятых — 
в свободную, как рукопись, Расею. 

А сколько их осталось там, в песке,
в земле сырой и в бурном океане...
Сгорели синим пламенем в тоске,
рассеялись по миру как... славяне... 

Несчастные слова, творенья тьмы
и света в золотящейся полоске...
Да кто их различит теперь, как мы
их различали в каждом отголоске? 

И что они без нас? — ни дух, ни плоть,
абстракция из хаоса и хлама,
камней набор, из коего Господь
воздвиг себе потомство Авраама...