Анна на совести

Швейцарский режиссер-документалист Эрик Бергкраут

Недавно в Нью-Йорке завершился очередной кинофестиваль "В защиту прав человека", ежегодно организуемый Кинобществом манхэттенского Линкольн-центра при содействии правозащитной организации Human Rights Watch. И название фестиваля, и титулы организаторов звучали более чем серьезно — но приглашение на пресс-просмотр я отклонила, ибо посещать данное мероприятие прекратила еще в 2002-м году. Прекратила сознательно, пораженная откровенной леволиберальной тенденциозностью отобранных фильмов. Но нечто в программе нынешнего года поколебало мое железобетонное "нет": швейцарский режиссер-документалист Эрик Бергкраут привез в США полнометражную ленту "Письмо к Анне" (Letter to Anna), посвященную памяти корреспондента российской "Новой Газеты" Анны Политковской. Англоязычную версию фильма озвучила Сюзен Сарандон, французскую — Катрин Денев.

Гибель журналистки, бесстрашного критика Кремля, в зловеще символичный день — день рождения Владимира Путина 7 октября 2006 года — поставила еще один безысходный вопросительный знак на страницах самоновейшей российской истории. Вопроса, заинтересует ли зрителя такая картина, возникнуть, казалось бы, не должно. Однако завершились единичные показы "Письма к Анне" в Старом и Новом Свете — и последовало красноречивое молчание дистрибьюторов: нет, не товар...

И все же перед американской премьерой в голосе режиссера, с которым мы встретились в Манхэттене, звучала надежда...

— Скажите, Эрик, верите ли вы в то, что массовый зритель увидит вашу ленту?

— Да и нет. Многое зависит от сильных мира сего — и я, откровенно говоря, не особенно рассчитываю на то, что Владимир Путин или Николя Саркози сядут и будут это смотреть. Фильм уже демонстрировался на германском телевидении, в Чехии он удостоился премии имени Вацлава Гавела, им же мне и врученной. Но престижный Берлинский кинофестиваль от фильма в последний момент отказался, и он был показан вне программы. Европа нынче не ссорится с Кремлем: деньги и нефть оказываются существенней прав человека. Еще красноречивый пример: я послал копию картины Бернару Кушнеру, французскому министру иностранных дел. Он вежливо поблагодарил — но никакого мнения не выразил. Моя мечта о том, чтобы фильм увидели в России, будет, судя по всему, еще долго мечтой — из области розовых...

— Вы уверены, что европейскому или американскому зрителю, не посвященному в хитросплетения политики, понятно из контекста фильма, что реально происходит в российской жизни и во имя чего героиня принесла себя в жертву?

— Уверен? А почему я должен быть уверен? Совершенно очевидно, что часть аудитории, не владеющая материалом, что называется, "отсеется" до финальных кадров. А кто-то найдет для себя нечто новое — и, возможно, захочет узнать об Анне Политковской еще больше, как захотел в свое время я сам — не будучи при этом политиком. Дело документалиста — быть чуть-чуть наивным, даже несмотря на остроту событий. Если знаешь все до того, как начал снимать, стопроцентно предвидишь результат собственной работы и реакцию зрителя — лучше не браться за камеру вообще: получится трактат, кусок учебника. Я делал фильм лиричный и личный.

— Он и не воспринимается как прокламация... С нами говорят живые, пусть не всегда идеально красноречивые люди: Анна, ее подруга Зайнаб Гашаева, редактор "Новой Газеты" Дмитрий Муратов, дети Анны Илья и Вера, ее сестра Елена, бывший супруг Анны Александр, а также Борис Березовский, Александр Литвиненко... Людей сменяют откровенные манекены: чего стоит один генпрокурор Юрий Чайка, на которого нет Гоголя и Салтыкова-Щедрина...

— Спасибо за лестные ссылки. Я очень люблю литературу, включая русскую, но, повторяю, не занимаюсь политикой. Меня интересуют вопросы мира и человека в мире. Первый мой фильм был вообще о монахах, живущих в уединенной обители: проблем взаимоотношений рядовых граждан с властью он касался менее всего... Интерес собственно к России пробудился во время встреч с Александром Солженицыным, находящимся в изгнании. Когда в СССР началась перестройка и к власти пришел Горбачев, я почувствовал буквально окрыленность: народу станет хорошо жить! Беда России в том, что власть в ней как-то особо демонстративно не уважает этот самый народ — чего не скажешь о Швейцарии с ее молодой демократией, где всенародно голосуют за любые малозначительные вещи... Я поехал в Москву, потом и в деревню, где родился Горбачев. Люди самые простые, сельские труженики, радовались: пришел настоящий сильный лидер! И никто тогда не думал, каким унынием сменится эйфория спустя совсем немного времени.

— А как вошла в вашу жизнь Чечня?

— Встретил чеченских детишек, приглашенных одной из гуманитарных организаций на отдых и лечение в Швейцарию. Их опекала Зайнаб Гашаева, заведующая грозненским приютом для детей-сирот, она и стала прообразом героини документального фильма "Коко — голубь Чечни" — о группе женщин, снимающих зверства российско-чеченской войны. Я очень хотел, чтобы фильм не был тенденциозным, чтобы в нем прозвучал голос русской стороны, причем на самом высоком уровне. Написал личное письмо Путину — и получил официальный ответ: у президента нет времени на встречу с вами... Но сказочно повезло сподобиться аудиенции у генпрокурора Юрия Чайки. И получилось шоу, которое вы видели... С Ахмадом Кадыровым, отцом нынешнего президента Чечни, удалось встретиться в Женеве. Человек Путина, он не стеснялся в выражениях, когда речь шла о России: "Ненавижу этих русских, будь они прокляты: на Чечне деньги делают!" Я сыграл под простачка, и на мой несколько провокационный вопрос, правда ли, что для того, чтобы попасть в рай, нужно убить сто пятьдесят русских, этот ставленник Кремля невозмутимо ответил: "Я не сказал "сто пятьдесят". Я сказал: чем больше, тем лучше!" Две чеченские войны — это одна огромная трагедия.

— В "Письме к Анне" отца уже нет, а сынок, новый президент Чечни Рамзан Кадыров, показан со злой иронией: типичный восточный царек, тиран и самодур. Празднование дня его рождения снято вами откровенно сатирически. Как же вас допустили в святая святых — президентские покои?

— Думаю, что хозяин представлял себе себя совершенством и не подозревал, что камера гостя-иностранца может "подглядеть" что-то иное. Собственный имидж — это то, о чем меньше всего думала журналистка и правозащитница Анна Политковская...

— Каково было ваше первое впечатление от Анны?

Президент Чечни Рамзан Кадыров. Октябрь 2007 г. Кадр из фильма "Письмо к Анне"

— Впервые мы увиделись в Москве. Она была очень занята, явно под прессингом незавершенных дел. Не хотела терять на необязательные разговоры ни секунды — но потом поняла, что я хочу знать правду, и перестала меня поторапливать. Это можно понять по характеру съемки: вот ее лицо крупным планом в кадре — как будто сидит напротив зрителя, вот начинает говорить — медленно, честно удивляясь тому, что еще ходит по земле. Вот не спеша идет по женевскому парку, постукивает каблучками... Она дала мне возможность делать мою работу серьезно. Я попросил: "Расскажи мне о себе — я пойму, кто ты!" Спустя некоторое время, когда Анны уже не стало, в кадрах появились новые люди — и сейчас я могу добавить: покажи мне своих детей, друзей, врагов — они расскажут о тебе не меньше, чем ты сама.

— Дети Анны Илья и Вера выглядят на экране, честно говоря, несколько затравленно. Дочь, отвечая на ваши вопросы, нервически посмеивается, сын говорит скупо и слишком явно многое недоговаривает. Как вы считается, они боятся за свою жизнь?

— Извините за тавтологию: боюсь, что боятся.

— Развивая вашу мысль: покажи мне своего бывшего мужа — я скажу, кто ты. Было ли для вас проблемой уговорить Александра Политковского дать интервью?

— Нет. При том, что это человек деморализованный, сломленный, давно ушедший в тень, он хотел говорить. Сам хотел. Тридцать лет назад Александр Политковский, популярный телеведущий сверхпопулярной программы "Взгляд", блистал на советском экране. В это самое время его молодая супруга Анна (оба они закончили факультет журналистики МГУ) сидела дома с маленькими детьми и буквально билась о стены... Потом она вернулась к любимой работе и мощно вырвалась вперед, а он словно поблек. Выходит, Анна была сильнее: он возвысился на гребне перестройки, на волне всеобщего подъема, когда новорожденная демократия еще была жива. А она пошла в наступление, когда вернулась тирания. Трудно не согласиться с Александром, говорящим, что невозможно постоянно жить на вулкане... С этим солидарен и редактор "Новой газеты" Дмитрий Муратов...

— ... снятый вами, скажу без лести, совершенно замечательно. Муратов не боится показаться малосолидным или просто забавным, говоря, что иногда хотел оказаться заложником или беженцем — только чтобы Анна стала к нему добрей и внимательней... Скажите, не было ли у вас опасения, что кто-то из зрителей увидит в Анне Политковской образ человека несколько жесткого?

— Настоящая борьба за права человека — вообще дело жесткое. Что до образа Анны, то совершенным он быть не мог и не должен был. Я не снимал "совесть России", не стремился создавать образ-символ: символы выше людей. Как пример — статуя Кадырова-отца в кадре... Что вело Анну — одержимость, фанатизм, безрассудство? Можно продолжать — но вряд ли стоит: все подобные слова приблизительны, а ключевое "совесть" синонимов не требует. Она оказывала помощь солдатским матерям, она носила воду заложникам "Норд-Оста", она писала о деятельности чеченских отрядов, воюющих на стороне федералов, она расследовала коррупцию в Министерстве Обороны... Она летела в Беслан, чтобы помочь вызволить захваченных террористами детей — и была отравлена простым чайком на борту самолета. Травить символ, бояться символа — мало кому пришло бы в голову. Тогда ангел-хранитель удержал ее на этой земле — но, как видим, ненадолго.

— Фильм получился очень человечным, однако немецкая Sьddeutsche Zeitung не преминула выговорить вам: "Обвинительный тон картины, вкупе с показом искалеченных солдат чеченской войны, делает фильм несколько грубым..." И тут же — поучение: "Не было никакой необходимости давать в фильме прямое указание на то, что приказ убить Политковскую исходил с самого верха...". При том, что это перед камерой произносит Александр Литвиненко — незадолго до своей смерти... Как вам подобная критика?

— Неприятна, но не удивляет. Не надо было снимать Литвиненко, не надо намеков на Кремль, не надо Березовского... Кое-кто вообще договорился до версии политической связи Анны Политковской и Бориса Березовского. И совершенно удивительно, что реальные претензии предъявила знаменитая правозащитная организация "Эмнести Интернэшнл", когда-то так горячо защищавшая права человека! Это ее представители напрямую упрекнули меня за показ Березовского на экране, они же и заметили: "Мы не верим в то, что приказ об убийстве отдал Путин!" Что на это ответить? Не верить или говорить, что не верите — дело ваше. Я не политик, но и не циник. У меня есть позиция, и позиция эта — мораль. Слушая многочисленные упреки в "неправильности" подхода к российским событиям, приведшим к убийству Анны, упреки в попытке судить о том, о чем "не надо бы", я невольно вспоминал своего отца-еврея, бежавшего в войну из оккупированной Австрии. Вначале он попал во Францию, а оттуда — чудом, по фальшивой визе — в Швейцарию. Отец не раз вспоминал, что в самые тяжелые минуты многие друзья-неевреи отворачивались от него. Да, он, конечно, понимал, что не от каждого и не во всякое время можно требовать героизма... Истина не бог весть какая новая, но и не устаревшая: молчание тоже убивает. Вот, если хотите, мой политический манифест.