Иосиф Бродский в Энн-Арборе Из редакционной почты.

Первый дом в Энн-Арборе, в котором в 1972 году, сразу после своего приезда из Ленинграда, жил Иосиф Бродский

С тех пор, как живу в Детройте, не раз приходилось бывать в соседнем уютном и живописном университетском городке Энн-Арбор. Но, к сожалению, не удавалось зайти в Мичиганский университет, где в течение нескольких лет жил и творил будущий Нобелевский лауреат. И вот как-то вечером я позвонил в Энн-Арбор своему доброму приятелю и поэту Борису Ганкину: попросил помочь найти кого-либо из тех, кто работал и общался с Иосифом Бродским.

— Как же, знаю, — обрадовал Борис. — На одном факультете с ним работал мой знакомый, профессор Виталий Викторович Шеворошкин. Сейчас он работает в бывшем кабинете прославленного поэта...

На следующий же день я связался с профессором, и он согласился меня встретить.

Как же тридцатидвухлетний русский поэт Иосиф Бродский, которого Анна Ахматова признала талантливейшим лириком своего поколения, оказался в этом университетском городе?

Бродский вынужден был покинуть родной Ленинград, родителей, единственного сына и друзей после безосновательных обвинений в "паразитическом образе жизни", суда, ссылки и последующего вызова в КГБ, где ему предложили "выметаться" из его же страны. В это время в Ленинграде он познакомился с профессором Мичиганского университета Карлом Проффером — редактором уникального издательства "Ардис", которое выпускало книги на русском языке и их переводы на английском. В доме на улице Пестеля, где в "полутора комнатах" коммунальной квартиры на шесть семей проживал с родителями Иосиф, профессор Проффер и его жена Эллендиа ожидали возвращения поэта из ОВИРа. А когда Бродского выдворили за рубеж, Карл Проффер встретил его в Вене.

О первых днях эмиграции Бродский вспоминал: "Я приземлился 4 июня 72-го года в Вене, меня встретил Карл Проффер, который преподавал в Мичиганском Университете. Он спросил: "Что ты собираешься делать?" Я говорю: "Понятия не имею". — "Как ты относишься к тому, чтобы стать poet in residence в Мичиганском Университете?" — "С удовольствием". Это избавило меня от массы размышлений. Там были другие предложения — из Англии, из Франции, но Мичиган был первым. А, кроме того, я понял, что происходит довольно большая перемена обстоятельств. В том, чтобы остаться в Европе, был определенный смысл и шарм, но было бы и фиктивное ощущение продолжающейся жизни. И я подумал: если уж происходит перемена, то пусть она будет стопроцентная...".

Точно в назначенное время профессор Виталий Шеворошкин, которого мы с сыном узнали по его высокому росту, светлой теплой куртке и черной шапочке, встретил нас у входа в здание главной Университетской библиотеки. Познакомились, и я тут же спросил, хранит ли библиотека, где любил бывать и заниматься Бродский, память о Нобелевском лауреате. Возможно, там есть стенд или хотя бы его портрет?

— Не хочется вас огорчать, но ничего подобного, к сожалению, нет... Единственно, что смогу вам показать, — это кабинет, где Иосиф работал до отъезда в Нью-Йорк. Но это в другом здании, на факультете славистики. А пока, в такой "крещенский" мороз, я предлагаю зайти в ближайшее кафе, чтобы там согреться... И вот мы сидим на втором этаже небольшого уютного кафе, расположенного на Main street, пьем эспрессо с сэндвичами, и невольно в голове мелькают слова, когда-то сказанные поэтом: "Вот сейчас в Энн-Арборе полно кафе, а когда я там жил, если вы хотели выпить эспрессо или капуччино, нужно было садиться в машину и ехать в Канаду, в Виндзор — только там было ближайшее кафе с эспрессо...".

— Бродский, — начал свой рассказ Шеворошкин, — прибыл в Мичиганский университет в июле 1972 года на должность приглашенного профессора факультета славистики. А я, лингвист, доктор филологических наук из Института русского языка Академии наук СССР, успев поработать до Энн-Арбора в двух американских университетах, приехал сюда позже и получил постоянную работу на факультетах славистики и лингвистики. После того, как мы познакомились, у нас с Иосифом оказалось немало общего: объединяла любовь к русскому языку и схожая судьба. Он читал лекции по истории русской поэзии, поэзии XX века и теории стиха, вёл семинары и принимал экзамены, а я, вынужденный эмигрировать из Советского Союза по той же причине — из-за травли со стороны рьяных сатрапов брежневского режима — преподавал сравнительную и смежную лингвистику и занимался научными исследованиями...

Согревшись в кафе, мы подошли к университетскому зданию факультета славистики. Поднимаемся на третий этаж. Была суббота, занятий не было. Коридоры были пустыми, лишь на стенах можно было увидеть информацию о новых книгах и статьях на русском, чешском, польском, украинском, сербском языках и объявления о предстоящих конференциях и семинарах.

— На этом месте, — показывает Виталий Викторович, — раньше была витрина книг, издаваемых на русском издательством "Ардис", но после смерти профессора Проффера издательство закрылось...

Наш уважаемый гид приглашает в свой небольшой кабинет. Вот что рассказал Шеворошкин:

"Это и был первый кабинет Иосифа Бродского, в котором он работал вскоре после приезда в Энн-Арбор. Здесь он готовил лекции, сочинял стихи и принимал экзамены у будущих американских славистов. Однако к тому времени, когда я приехал в университет, Бродскому уже дали другой, чуть больший кабинет, на двери которого Иосиф прикрепил листок The Russians are here. А мне через некоторое время предложили этот. Когда я впервые вошёл сюда, он был пуст. Только в ящике письменного стола, я нашел какие-то предметы прежнего хозяина, среди них — старая летняя панама. Если бы я знал, что эти "мелочи" вскоре станут историческими реликвиями, я бы, безусловно, их сберёг. Кто знал? Но до сегодняшнего дня я сохранил точно таким, каким увидел впервые, вот этот вид внутренней стороны входной двери, обклеенной когда-то руками Иосифа Бродского. Вы видите копии художественных открыток, фотографий и даже плакатов, которые, видимо, коллекционировал поэт. Вверху бросаются в глаза четыре склеенные фотографии видов Венеции... Ниже — Первое мая в Петрограде...". Видимо, эти виды для Бродского являлись источником вдохновения...

С Иосифом мы работали на одном факультете (Department of Slavic Languages and literature), и где бы ни встречались: в университете или в доме покойного Карла Проффера, — всегда тепло приветствовали друг друга. Лев Лосев, друживший с Бродским около 30 лет и окончивший аспирантуру в этом же университете, вспоминал: "Бродский относился к своей преподавательской деятельности без особого восторга... Умел и любил говорить о литературе". Моя жена Галина Баринова, по профессии лингвист, соавтор академической монографии "Русская разговорная речь", всегда старалась не пропустить ни одной лекции Бродского. Галина рассказывала мне, что его лекции поражали необычайной глубиной мысли и знаний мировой культуры и искусства. А его "чуть гнусавый, богатый смысловыми оттенками, почти поющий голос" буквально завораживал. После того, как Иосиф уехал в Нью-Йорк и начал преподавать в нескольких университетах и колледжах, а затем стал Нобелевским лауреатом и Поэтом-лауреатом Библиотеки Конгресса США, он не забывал наш университет, часто приезжал, звонил, заходил на факультет и интересовался научными исследованиями наших сотрудников, в частности, моими — по древним языкам. Даже хлопотал о выдаче гранта для продолжения исследований. Однажды Бродский зашёл ко мне в свой бывший кабинет. Я показал ему на открытки и фотографии, наклеенные им на двери. Он внимательно посмотрел и прошептал: "Мои старые открытки...". — Иосиф, возьмите их, — предложил я. В ответ он с грустью улыбнулся и сказал: "Пусть висят...". Не прощаясь, вышел.

Фотографии, картинки, репродукции на двери, оставленные в кабинете Иосифом Бродским

Пока я здесь работаю, они будут напоминать мне о великом русском поэте Иосифе Бродском. Но через год мне "стукнет" 76, и я уйду на пенсию. Не знаю, кто потом станет "хозяином" этого кабинета. Хотелось бы, чтобы эти открытки и фотографии попали в заботливые руки, а, может быть, в музей поэта".

Надо сказать, что творческая жизнь Иосифа Бродского в Энн-Арборе была очень плодотворной. В первый же год после его приезда здесь вышло факсимильное воспроизведение его первой книги "Остановка в пустыне" (N.Y.: Изд-во им. Чехова, 1970). В следующем году здесь, в Энн-Арборе был издан том его избранных стихотворений, переведенных на английский язык, а в 1975 он пишет известное стихотворение "Колыбельная Трескового мыса", посвященное сыну Андрею. В 1977 году вышли в свет ещё два сборника его стихотворений: "Конец прекрасной эпохи: Стихотворения 1964-1971" и "Часть речи. Стихотворения 1972-76". Всего в местном издательстве "Ардис", возглавляемом Карлом Проффером, за эти годы былп опубликованы семь книг поэта.

— А где в Энн-Арборе жил поэт?

— Иосиф Бродский говорил об Энн-Арборе, где он провел в общей сложности около восьми лет так: "Мне колоссально повезло, что Америка для меня началась не с большого города, а с провинции, с Энн-Арбора. Начать хотя бы с английского языка. Если вы понимаете Midwestern accent (диалект, на котором говорят жители Среднего Запада — И.Т.), то понимаете всё. Это фокус, в котором все акценты сходятся... Вы находитесь в провинции, хотя для меня провинции почти нигде нет: поскольку существует библиотека и cigarette machine (поэт до конца своих дней был заядлым курильщиком — И.Т.), то присутствует цивилизация...".

Приехав сюда, он снял в рент довольно большой дом на тихой Marlboro Street, предполагая, что его родителей выпустят и что для них будет достаточно места. Но этому не суждено было сбыться, и он жил в доме один, холостяком. Позже Иосиф жил в других районах Энн-Арбора, на улицах Plimouth, а потом Paccard ... Своё тогдашнее состояние он описал в стихотворении "Осенний вечер в скромном городе":

Здесь снится вам не женщина в трико,
а собственный ваш адрес на конверте.
Здесь утром, видя скисшим молоко,
молочник узнает о вашей смерти.
Здесь можно жить, забыв про календарь,
глотать свой бром, не выходить наружу
и в зеркало глядеться, как фонарь
глядится в высыхающую лужу.

В Энн-Арборе Бродский исполнил пушкинский завет, обращённый к художнику: живи один. В 1987 году он написал: "Те пятнадцать лет, что я провел в США, были для меня необыкновенными, поскольку все оставили меня в покое. Я вёл такую жизнь, какую, полагаю, и должен вести поэт — не уступая публичным соблазнам, живя в уединении. Может быть, изгнание и есть естественное условие существования поэта...".

Но ни в коей мере нельзя представить Бродского как замкнутого, одинокого поэта. Он мечтал о полете не только в поэзии, но и в ... небе. Вот что вспоминал об этом его питерский приятель Михаил Петров: "За несколько дней до отъезда, Бродский попросил меня совершить с ним прощальную поездку на автомобиле по окрестностям Ленинграда... Сначала мы поехали на Крестовский остров и поднялись на холм Кировского стадиона... В некотором возбуждении от открывающегося с холма вида и предстоящего отъезда Иосиф сказал нечто вроде того, что в Америке обязательно купит себе самолёт и будет летать над морем. Он даже произвел какие-то летательные движения руками" (из книги Людмилы Штерн "Ося, Иосиф, Joseph", 2005 г).

И это были не просто слова. Обосновавшись в Энн-Арборе, Бродский начал учиться летать на самолетах. Взял несколько уроков, но, так как не знал профессионального языка американских летчиков, скоро пришлось уроки бросить... Однако опыт самостоятельного нахождения в воздухе он приобрёл. По мнению исследователей творчества Бродского, "без этого опыта он в 1975 году не написал бы своё послание человечеству — "Осенний крик ястреба":

Но восходящий поток его поднимает вверх
выше и выше. В подбрюшных перьях
щиплет холодом. Глядя вниз,
он видит, что горизонт померк,
он видит как бы тринадцать первых
штатов, он видит: из

труб поднимается дым. Но как раз число
труб подсказывает одинокой
птице, как поднялась она.
Эк куда меня занесло!
Он чувствует смешанную с тревогой
гордость...

Бродский любил повторять: "Для того, чтобы жить в Америке, нужно что-то полюбить в этой стране". Он любил Энн-Арбор, "этот небольшой городок. Вокруг — местечки, где живут рабочие всяких фордовских заводов, автомобильных, — Детройт рядом...".

"Американским гражданином, — вспоминал поэт, — я стал в 1980 году в Детройте. Шел дождь, было раннее утро, в здании суда собралось человек 70-80, присягу мы приносили скопом. Там были выходцы из Египта, Чехословакии, Зимбабве, Латинской Америки, Швеции... Судья, присутствовавший при церемонии, произнес небольшую речь. Он сказал: принося присягу, вы вовсе не отрекаетесь от уз, связывающих вас с бывшей родиной; вы больше не принадлежите ей политически, но США станут лишь богаче, если вы сохраните ваши культурные и эмоциональные связи. Меня тогда это очень тронуло...".

...На память профессор подарил нам титульный лист программы конференции, посвященной творчеству Иосифа Бродского, которая по инициативе главной библиотеки и факультета славистики должна была состояться в Мичиганском университете 7-9 ноября 1996 года. Программа заранее была отпечатана и доставлена в Нью-Йорк Бродскому. Он внимательно ознакомился с ней, одобрил и вверху титульного листа оставил свой автограф. Но принять участие в этой конференции ему не удалось: 28 января 1996 года Иосиф Бродский скончался от очередного инфаркта...