40-years-w.jpg
Затем от лестных и приятных похвал переходит к делу. Отмечает у меня "полное отсутствие чувства юмора". Уверен, что мне "отвратительны анекдоты, в основе которых лежит секс". Подозревает, что я "не в восторге и от Ильфа и Петрова, Гашека и многих других "мужских" юмористов".
У Владимира, видимо, лопнуло терпение. Ему трудно вынести, что я, как он пишет, уже второй раз громлю американский фильм сценариста и режиссера Джадда Апатова под названием "40-летний девственник". Этим я, по мнению Владимира, поставила себя "в глупое положение перед огромным количеством людей, которым этот фильм нравится". И он по-хорошему просит редакцию на меня повлиять: "пусть, пожалуйста, пишет о том, что доступно ее пониманию".
Тут все-таки есть на что ответить. Не хочется оставаться в глупом положении перед огромным количеством людей. Затронуто много интересных тем.
Отвратительны ли мне анекдоты про секс? Я выросла среди людей театра, кино и балета (мать актриса, отец режиссер, мачеха балерина Большого), и сама я работала в кино. Часть детства и юности прошли в московской пролетарской трущобе на Кадашах, где мы тринадцать лет жили вдвенадцатером в двух комнатах. Так что воспитывалась не в католическом монастыре. Конечно, даже в такой питательной среде у меня могло бы возникнуть отвращение к юмору на темы секса. Оно не возникло — ни к анекдотам, ни к частушкам, ни к крылатым выражениям, но доказать это прямым цитированием в печатном издании я не могу. Редакция воспротивится, и правильно сделает. А жаль — есть такие перлы... Например, как в Большом называли женщину с повышенным интересом к мужчинам. Или вот виртуозная частушка "Полюбила Ваську я..." Молчу, молчу.
В то же время я не помираю со смеху от "Заветных сказок", собранных Афанасьевым в 1860-ые годы. Там, скажем, есть сказка "Горячий кляп". Мужик раскаляет в печи гвоздь и втыкает его в причинное место своей дочке, так что она потом три месяца не может справлять малую нужду. А ведь это сочинили для потехи, тем более, что все там названо впрямую, метким народным словом.
В восторге ли я от Гашека и от Ильфа и Петрова? В восторге. Чем доказать, тоже не знаю. Но ведь и Владимир не берется доказывать, что Ильф и Петров "мужские" юмористы. Ему так кажется, а мне, например, нет. Может быть, я их как-то неправильно читала. Может быть, надо было глубже, между строк.
Чувства юмора у меня действительно нет. Я не знаю, что это такое. И никто не знает, хотя есть десятки теорий. Определение — "умение видеть смешное" — ни о чем не говорит, потому что тогда надо установить, что такое смешное. А, как сказал Бернард Шоу, "Желание писать о смешном свидетельствует о том, что чувство юмора у вас утрачено безвозвратно".
Теоретически в этой области я подкована родным отцом, как-то заметившим, что чувство юмора — это способность смеяться над собой. Практически взращена — киношниками и балетными. Не повредило и умение читать. Но всеобщего, генерального чувства юмора я лишена.
Мне кажется, что этих чувств юмора примерно столько же, сколько людей на свете. Все видят смешное в разном. Хочу проиллюстрировать это примерами. Начну издалека.
Есть такая книга — "Тайная история сталинских преступлений". Написана Александром Орловым, занимавшим до своего бегства заграницу высокие должности в ГПУ и НКВД. На стр. 335 в ней написано:
"20 декабря 1936 года, в годовщину основания ВЧК-ГПУ-НКВД Сталин устроил для руководителей этого ведомства небольшой банкет, пригласив на него Ежова, Фриновского, Паукера и нескольких других чекистов. Когда присутствующие основательно выпили, Паукер показал Сталину импровизированное представление. Поддерживаемый под руки двумя коллегами, игравшими роль тюремных охранников, Паукер изображал Зиновьева, которого ведут в подвал расстреливать. "Зиновьев" беспомощно висел на плечах "охранников" и, волоча ноги, жалобно скулил, испуганно поводя глазами. Посередине комнаты "Зиновьев" упал на колени и, обхватив руками сапог одного из "охранников", в ужасе завопил: "Пожалуйста... ради Бога, товарищ... вызовите Иосифа Виссарионовича!"
Сталин следил за ходом представления, заливаясь смехом. Гости, видя, как ему нравится эта сцена, наперебой требовали, чтобы Паукер повторил ее. Паукер подчинился. На этот раз Сталин смеялся так неистово, что согнулся, хватаясь за живот. А когда Паукер ввел в свое представление новый эпизод и, вместо того, чтобы падать на колени, выпрямился, простер руки к потолку и закричал: "Услышь меня, Израиль, наш Бог есть Бог единый!" — Сталин не мог больше выдержать и, захлебываясь смехом, начал делать Паукеру знаки прекратить представление".
Классическую, всем знакомую сцену из "Голого короля" Шварца стоит привести по причине ее совершенства.
"От неподвижно стоящих придворных отделяется Шут. Это солидный человек в пенсне. Он, подпрыгивая, приближается к королю.
Король (с официальной бодростью и лихостью. Громко): Здравствуй, шут!
Шут (так же): Здравствуйте, ваше величество!
Король (опускаясь в кресло): Развесели меня. Да поскорее. (Капризно и жалобно): Мне пора одеваться, а я все гневаюсь да гневаюсь. Ну! Начинай!
Шут (солидно): Вот, ваше величество, очень смешная история. Один купец...
Король (придирчиво): Как фамилия?
Шут: Петерсен. Один купец, по фамилии Петерсен, вышел из лавки да как споткнется — и ляп носом об мостовую!
Король: Ха-ха-ха!
Шут: А тут шел маляр с краской, споткнулся об купца и облил краской проходившую мимо старушку.
Король: Правда? Ха-ха-ха!
Шут: А старушка испугалась и наступила собаке на хвост.
Король: Ха-ха-ха! Фу ты, боже мой! Ах-ах-ах! (Вытирая слезы): На хвост?
Шут: На хвост, ваше величество. А собака укусила толстяка.
Король: Ох-ох-ох! Ха-ха-ха! Ой, довольно!
Шут: А толстяк...
Король: Довольно, довольно, не могу больше, лопну. Ступай, я развеселился.
Первый министр подбегает к королю.
Король (лихо): Здравствуйте, первый министр!
Первый министр (так же): Здравствуйте, ваше величество!
Король: Что скажешь, старик? Ха-ха-ха! Ну и шут у меня! Старушку за хвост! Ха-ха-ха! Что мне нравится в нем — это чистый юмор. Безо всяких там намеков, шпилек... Купец толстяка укусил! Ха-ха-ха!"
Перейдем во времена и места более нам близкие.
13 июля этого года в "Лос Анджелес таймс" была заметка Дэвида Холдейна под названием "Полная луна и более того в Ориндж каунти". Возле городка Лагуна Нигель собралось 8 тысяч человек. Среди них старики и родители с детишками. Пришли повеселиться — отмечать ежегодное событие, которое проводится во вторую субботу июля. Положил этому начало 29 лет назад содержатель салуна. Он обещал поставить выпивку тем, кто пойдет к железной дороге, спустит штаны и продемонстрирует пассажирам проходящего поезда голый зад. Это называется "показывать луну". Так родилась традиция. Теперь бесплатной выпивки больше не дают, но есть много платной. "Это так освобождает, что прямо заразительно, — поделился своими чувствами Стив Бартоло, 39 лет, из Коста Месы. — Еле можешь дождаться следующего поезда... Остановиться невозможно".
Идет это мероприятие с утра и до ночи. На сей раз участники обоего пола заголяли не только зады, но и другие места, а некоторые вообще не мелочились и прыгали нагишом. Ну, как тут не вспомнить блистательную частушку:
"Мимо тещиного дома
Я без шутки не хожу,
То ей (тот) в окно просуну,
То ей (эту) покажу".
К неудовольствию шутников, явилась полиция, решившая, что "общественные интересы требуют это прикрыть". Пятидесяти копам удалось поладить с юмористами миром.
А вот еще из той же газеты от 6 декабря. Заголовок — "Очень черная пятница", автор Эрика Хаясаки. На традиционную распродажу (в первый день после Благодарения) в магазин "Уол-Март" на Лонг-Айленде в Нью-Йорке явилось несколько тысяч человек. Когда магазин открылся, покупатели ворвались внутрь, двери разнесли, а чернокожего охранника по имени Дждимитай Дамур сбили с ног. И побежали по нему. Дамур, гаитянин из Куинса, был ростом под два метра и весил 140 килограммов. Но бега толпы не выдержал, был раздавлен и умер. Хаясаки описывает это так:
"Санитар массирует грудь лежащего с такой силой, что у того дергаются бессильно раскинутые ноги. Покупатели смотрят из-за стеклянной двери, некоторые стоят рядом, засунув руки в карманы. "К нему бы шок применить", — говорит кто-то.
Санитар прекращает массаж.
Рубашка лежащего задралась, обнажив его огромный живот. Женщина в толпе бормочет: "Беременный". Другая отзывается шуткой. Женщины начинают хохотать".
Это все к тому же — что чувств юмора много, и они разные.
Теперь про "40-летнего девственника" Джадда Апатова. Рецензию на этот фильм я не писала. Упоминала его мельком дважды. Один раз в статье про Апатова, пытаясь объяснить, почему полагаю этого человека напастью американского кино, вроде спорыньи. Другой раз в рецензии на фильм Кевина Смита "Зак и Мири снимают порно". Невероятного охальника Смита очень люблю, купила сборник его сценариев и иногда, перечитывая их, смеюсь в голос. В рецензии я сокрушалась, что даровитый Смит попал под влияние бездарного Апатова и на глазах теряет талант.
Так что отдельно "Девственника" я не громила, как пишет Владимир. Но раз уж о нем зашел разговор, можно на нем остановиться поподробнее (извинившись перед непривычным читателем за некоторые описания). Тем более, что с этого фильма и началось завоевание Голливуда его энергичным автором.
"Девственник" начинается кадром мужчины с утренней эрекцией. Идет по квартире человек во вздыбленных трусах.
Ну и что? — скажет Владимир. Вон и у Жванецкого есть рассказ "Что с тобой, друг мой?", который начинается словами: "Просыпаюсь, он стоит".
Но тут есть разница, причем принципиальная. У Жванецкого все построено на догадке, на двусмысленности. Комический эффект возникает от того, что мы не сразу понимаем, кто такой этот не названный "он". И он так и остается не названным. Есть какая-никакая игра ума.
Апатов по игре ума не специалист. Он специалист по юмору желез внутренней секреции. Его кредо — что надо покончить с ханжеством и показывать все, как оно есть. Потому что это естественно и смешно. А скрывать данное природой — неестественно, скучно и вредно.
Конечно, в этом есть резон. Когда обнажается запретное, то может возникнуть смех. А может и не возникнуть. Смотря по тому, кто, что и как обнажает. И кто смотрит.
Этот комический эффект не мог бы проявиться, если бы запретов не было вообще. Но между цивилизованными людьми пока еще существует договор насчет скрывания. Мы не каждый раз испражняемся друг у друга на глазах, обычно не совокупляемся прилюдно, не всегда густо материмся в присутствии детей, прикрываемся хоть какой-то одеждой даже в жару, по мере возможности не занимаемся сексом с кровными родственниками. В историю этого договора вдаваться не будем и не станем тревожить тени Фрейда и Дарвина.
При нарушении этого договора мы испытываем чувство стыда. Определить его тоже трудно. То ли это чувство вины, то ли страх. Или что-то еще. Некоторые считают, что стыд — чувство, не только воспитанное обществом, но и врожденное, отличающее нас от животных. Правда, его вроде бы нет у диких племен — значит, не врожденное? Или врожденное, но не у всех? Этот вопрос невероятно увлекателен. Но тут мы вступаем на такую зыбкую почву, с которой я спешу удалиться.
О стыде очень, как мне кажется, интересно написал Анатолий Найман в своей книге "Славный конец бесславных поколений" (Москва, Вагриус, 1999). Найман — поэт, друг Бродского, один из четверки "ахматовских сирот". Книга автобиографическая.
Автор рассказывает, как в юности очутился на ленинградской вечеринке. В большой комнате два десятка молодых людей и девиц общались и выпивали. На кровати под простыней лежали парень и девушка. "Они разговаривали с остальными и остальные с ними, как если бы и Конь, и его партнерка были, как остальные, вертикальны и одеты. Чем больше я делал вид, что мне это хоть бы хны, тем мучительней переносил ситуацию. Мгновениями эти двое в постели на виду у двадцати наблюдателей, среди которых главным чувствовал себя я, становились особенно невыносимыми, словно превращались из особей животного мира в дышащих серой инкубов. "И скрылся Адам и жена его... между деревьями рая" — не потому, что были стыдливее Коня с блондинкой, а потому, что, оказывается, голому, да еще рядом с голой, появляться перед другими противоестественно, нельзя".
Многим может показаться, что автор проявляет здесь излишнюю чувствительность. Так уж и инкубы! Все-таки под простыней. Найман это понимает и иронизирует над собой. Называет эти воспоминания "исповедальным взрыдом" (от слова "рыдать"), а свои размышления на эту тему — "фонтаном морализирования", и обещает его заткнуть (как нам велел Козьма Прутков). Но его попытка объяснить, почему же бесстыдство все-таки не нормально, совсем не шуточная. Вот что он пишет:
"Убивать, блудить и воровать нельзя не потому, что Моисей, со слов Бога, написал так на каменных досках, а потому, что, делая так, ты открываешь то, проникаешь в то, что по определению от тебя и от всех закрыто: капсулу чужого духа, чужого тела, чужого дома. Каждый это знает еще до чтения заповедей, из собственного сердца. Грубость — мужественная, мужская, солдатская, так же, как элементарная хамская, — учит нарушать то, что создано как сокровенное и должно переживаться как интимное: разрешает прилюдно мочиться и испражняться, обсуждать совокупление и прямо совокупляться, уславливаться о краже и дележе краденого" (стр.133-135).
Мне кажется очень убедительной эта мысль о том, что грубость — взлом, нарушение, насилие над чужим духом. Вторжение — без спроса! — в то, что по-английски называется privacy — личное.
Я вспомнила один эпизод своей жизни и чувства, испытанные тогда. Мне было восемь лет. Мы жили в эвакуации, в Таджикистане. Там очень жарко. У соседей напротив — матери с сыном Юрой, моим ровесником — были книги. Я ходила к ним читать. Однажды прихожу, они сидят за столом. Юра, конечно, без рубашки. Я села в сторонку и открыла киргизский эпос "Манас". Он мне очень нравился. Тогда я еще не знала, что нравился мне замечательный перевод Липкина. Юрина мама говорит: "Юра, принеси водички". Он встает и идет за водичкой. И оказывается совершенно голым. И уже когда он вышел из комнаты, она пробормотала что-то такое насчет невыносимой жары.
Прекрасно помню, что я испытала. Голых мальчиков я до того не видела. Но ничему не изумилась и не была шокирована — наверно, видела какие-то картинки, амуров. Меня поразило, что они меня не предупредили. Не спросились. Что юрина мама ничего не сказала ДО того, как показать мне его голизну. Что они мне эту голизну навязали. Ткнули в нее носом. Вот этого я даже как-то испугалась.
В Америке, начиная с 60-х годов, прогрессивные люди ведут дело к освобождению от запретов, чтобы они не сковывали нашу дивную натуру. Произвели сексуальную революцию. Сбрасывание пут пуританизма — дело хорошее. Перестали запугивать людей первородным грехом. Освободили секс от чувства вины. Стали учить, чтобы в нем видели не грязь, а красоту. Сняли клеймо позора с матерей-одиночек и незаконных детей.
Но революция есть революция. Кто-то замечательно сказал, что улучшать при ее помощи общество — то же самое, что улучшать планировку города при помощи землетрясения. Вместе со страхом куда-то уходит и стыд. Открыли раскрепощающую силу свального греха под наркотиками. С детей скинули ярмо послушания, вежливости, уважения к старшим. Одна пожилая американка-профессор недавно уверяла меня, что инцест — это естественно. Преодолевается гнет одежды. Юноши спустили штаны, девушки обнажили пупки, маленьких девочек одевают как гетер. Усвоили обычаи дальних, более свободных стран — украсились татуировкой, повдевали кольца в носы и губы. Я спросила одну молодую знакомую, пронзившую себе живот — "зачем?" Она подумала и сказала: It's sexy. Молодые матери, как тигрицы, защищают право кормить детей грудью в публичных местах, чтобы всем было хорошо видно. Мат (кстати, не без помощи кино) прочно внедрили в обиход. Свобода торжествует, и все улучшает нас, все улучшает без устали.
Одному моему американскому другу около шестидесяти. Он работает в кино, и совсем непрочь назвать вещи своими именами. Но почему-то ностальгически вспоминает время, когда его мама — слава Богу, живая до сих пор — мыла мылом рот ему и обоим его братьям, если они говорили плохое слово. Вот нравится ему этот забытый обычай, хоть тресни. Я спросила — "Почему?" Он сказал: "Потому что учила нас right and wrong".
Итак, вернемся к "40-летнему девственнику".
Проблема, стоящая перед его героем Энди, работником магазина электротоваров, обозначена сразу. Ему некуда обратиться со своей эрекцией. Он безнадежно девствен. Поскольку Апатов занимается не "взрослым кино" (порнографией), а комедиями для широкого проката, то соблюдает некоторые правила. Энди обязан влюбиться и, желательно, вступить в законный брак. Но это может подождать до финала. А два часа он имеет право разрешать свои трудности с помощью нелюбимых женщин. На канве этого сюжета Апатов (написавший сценарий в творческом содружестве с исполнителем главной роли Стивом Кэррелом) и расшивает комедийные узоры.
Нам показывают, что в прошлом Энди честно пытался избавиться от своей невинности. Одна девушка хотела порадовать его оральным сексом. Но когда она открыла рот, оказалось, что у нее на зубах металлические шины. Другая, так сказать, ласкала губами пальцы его ног. Он случайно ее лягнул и разбил ей нос в кровь. С третьей мучительно долго не слезал лифчик. Когда полбюста выпросталось, Энди радостно отметил: "Одна есть!", но было уже поздно — он не дотерпел.
Главная мысль Апатова современна и передова. Он показывает, что человек один не может ни черта. Проблемой Энди начинает заниматься коллектив. Правда, влюбится он в конце-концов сам, в индивидуальном порядке. Но мы понимаем — ничего бы не вышло, если бы сослуживцы не провели большую работу в духе комсомольского лозунга: "Не можешь — научим! Не хочешь — заставим!" и не создали нужного настроя. Благодаря им Энди научился сосредоточиваться на главном. Вот он идет по улице. Навстречу соблазнительные бюсты и бедра, бедра и бюсты. На автобусе надпись: "Извержение". И собачки в парке заняты понимаете чем.
В ночном клубе, где даже пепельницы имеют форму пениса, друзья направляют Энди к блондинке. Она везет его на машине к себе. (У Энди машины — символа мужественности — нет, он ездит на велосипеде). Хотя блондинка спьяну врезается во все встречное, пара остается в живых. Но, выключив зажигание, дама обдает Энди фонтаном рвоты. Апатов предупредительно задерживает камеру на крупном плане облеванного лица героя.
Друзья стараются улучшить внешность Энди и ведут его в косметический кабинет. Обнаруживается, что у него мохнатая грудь. Косметичка накладывает на волосы кусочек пластыря и сдирает. Энди вопит от боли и дико матерится. Это повторяется второй раз. Третий. Четвертый. Пятый. Апатов не останавливается, прежде чем не насладится этой шуткой семь раз. Грудь у Энди оказывается в проплешинах.
В промежутки между эпизодами режиссер успевает вмонтировать много комических мелочей. Один продавец, брошенный возлюбленной, с горя демонстрирует в магазине голый зад. Другой, счастливо женатый, приносит внутриутробный снимок своего будущего сына, и с гордостью показывает, какой член у эмбриона. Пригодится для сюжета учебное пособие — пластмассовая модель женских гениталий. Зрителю напомнят, что в ванне можно мастурбировать посредством душевого шланга. А когда Энди впервые окажется в постели со своей избранницей Тришей, разыграется потеха с презервативом. Неопытный герой будет лизать его. Надувать. Надевать на руку. Пыхтеть с ним под одеялом. Потом явятся двое детей Триши и глазом не моргнут, застав мать с чужим мужчиной посреди полового акта. Девушка закатит матери визгливый скандал, а мальчик попросит Энди: "Научи меня, мужик". Презерватив в конце-концов окажется у Энди на пальце ноги.
Все заканчивается свадьбой и блаженством в постели. Эрекция, пройдя через много испытаний, наконец, пристроена по назначению. В шутливом воображаемом финале персонажи в белых туниках оргиастически пляшут на лужайке.
Моему пониманию, в общем, все-таки доступно, почему этот фильм может нравиться. Он оптимистичен. Он хлопает по плечу со словами — "Не робей, мужик! Не вешай носа, если чего-то в жизни не выходит! Все получится, особенно если рядом плечо товарища!" Апатов делает то, на что есть спрос — жизнерадостное, сексуально насыщенное кино. Уверена, что делает он это с наслаждением и сам смеется на своих фильмах. Люди, у которых чувство юмора совпадает с его собственным, сделали его богатым и знаменитым. Их действительно огромное количество.
Не могу доказать, что его кино не талантливо. Что актеры подобраны плохо. Что диалог не остроумный. Что вкус плохой. Что выдумка убогая. Что смотреть скучно. Мне вот скучно, а Владимиру наоборот.
Апатову. этому комиссару сексуальной революции кажется, что все можно взять наскоком, налетом, взломом. Что стоит распахнуть ширинку, и оттуда сам собой явится юмор. Он действительно является.
И — как сказано у Жванецкого — "юмор повис ниже пояса".
Добавить комментарий